Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 2008 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №10 за 2008 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

Каждый год шутиловские старушки сначала наряжают и оплакивают куклу, а затем разрывают и развеивают ее в поле

Язычники XXI века

Одна из главных участниц и «идеологов» похорон, 78-летняя Евдокия Ильинична Новикова, сразу ведет нас к кукле, которая лежит на крыльце стоящего на отшибе дома. На ней старая кофта и длинная юбка, скрывающая резиновые сапоги. Строма, несомненно, девка видная: с высокой грудью, огромными голубыми глазами, яркими губами и румянцем на щеках. Впрочем, ничего удивительного: у древних язычников было принято приносить в жертву красивую женщину репродуктивного возраста. Считалось, что она понесет от духов плодородия и тем самым обеспечит селению хороший урожай.

 — Болеет она у нас, робяты, — начинает Евдокия Ильинична. — Четвертай день, завтра уж хоронить с богом будем.

Меня поражает тон в голосе старушки. Возникает впечатление, что перед ней вовсе не набитая соломой кукла, а живой человек. Я решаю подыграть.

 — А что же, — спрашиваю, — родня-то у нее есть? Детишки, может быть, остались?

 — Родня-то есть, — отвечает Евдокия Ильинична, — а вот робятишек нетути. И мужа у Стромушки не было. Но ты не подумай, она у нас ох какая г-у-у-лена была! У ее мужиков-то было!

Здесь наш диалог на время прерывается, потому что к крыльцу подходит еще одна пожилая женщина.

 — Где ходишь-та? — кричит ей Евдокия Ильинична. — Правильно говорят: богатый околет, поп звоном одолет, а бедный помрет, так никто не придет!..

Пока женщины беззлобно переругиваются, я пытаюсь осмыслить то, что узнал о Строме. Во-первых, внешне это девица молодая и привлекательная. Во-вторых, у нее еще не было детей и, значит, не истощена женская плодоносящая сила. Наконец, подчеркивается, что особых комплексов по поводу взаимоотношений полов у нее нет. Идеальный, в сущности, подарок «мужикам» из мира духов! А если говорить серьезно, то это подтверждает научную этимологию имени Строма: по мнению этнографов, оно происходит от древнерусского «стором» («стыд, срам»), которое, в свою очередь, восходит к греческому stroma — «подстилка».

Все в этих карнавальных похоронах не так, как принято. Даже гроб Строме не положен — в последний путь ее несут на стремянке

Тем временем женщины продолжают разговор. От условно-ритуальных формул, в которых обсуждается ухудшающееся здоровье девушки, они постепенно переходят к чисто организационным вопросам. Вечером к дому должны подтянуться местные старушки — оплакивать Строму.

 — Куда их посадим-то, Галь? — справляется Евдокия Ильинична.

 — Так вот на лавку, — отвечает вторая.

 — А выдержит ли? — Так чай не борова приведем, выдержит…

 — Эх, робята, — неожиданно обращается к нам Евдокия Ильинична. — Все меньше нас остается. В прошлый год еще девять человек было, кто знал, что да как делается, а теперь только четверо. Мрет народ. Нюра Ивановна, вон, наша лучшая плакальщица, померла. Да и мы тоже уж скоро. Песельница наша, Татьяна Васильевна Семенова — сегодня ее приведут, послушаете — ослепла. Э-э-эх…

 — А что, раньше много народу в празднике участвовало?

 — А то! Раньше и Стромушек было несколько. В каждом конце деревни делали свою. У нас, на Кутке, была, на Горе была, в других местах. Раньше, перед тем как в поле их нести, мы у клуба все собирались. Там соревновалися, у кого Стромушка лучше и краше. Когда я молодая была, мужики по двое в коня рядились. Ходили, озоровали. Все село гуляло. Сейчас уж не то…

Вечером в доме собираются немногочисленные старушки. Но настоящего плача не получается. После нескольких причитаний Евдокия Ильинична вздыхает: «Ох, девоньки, кто плакал, тех уж нет. Давайте выносить будем». Строму снимают с крыльца и кладут подле дома на лавку. Все остальные рассаживаются вокруг. «Ну что, девоньки, давайте споем», — говорит слепая песельница.

Одна за другой звучат грустные песни, исполненные русской, бескрайней тоски. Многие из них сложили в незапамятные времена прямо здесь, в Шутилове:

Много ласки ждала

В эту темнаю ночь,

В эту темнаю ночь роковую.

И рыдая гнала я тоску от себя,

Потому что ты любишь другую.

Так люби же ее, так люби горячо,

Наслаждайся ее красотою.

А меня позабудь, позабудь поскорей,

Позабуду и я, но не скоро…

В то время как «брат» Стромы играет печальную мелодию, торжественно зачитывается текст телеграммы о смерти любимой «сестры»

Родственница Моники Левински

Утром, часам к 10, на Куток начинает приходить народ. В основном это любопытная молодежь. Приехала на автомобиле и пара сотрудников райотдела культуры: похороны Стромы считаются чем-то вроде визитки района. Но есть и старики. Они тоже предаются воспоминаниям о прошлом, когда праздник имел совсем другой размах.

 — Раньше до тысячи человек собиралось, — говорит один из них, совсем ветхий, с палочкой. — Да и село, надо сказать, было не чета нынешнему. До четырех тысяч человек жило. А сейчас вчетверо меньше. Молодежь бежит… Тем временем вчерашние старушки вновь заунывно заводят:

 — Ой, девонька, да на кого же ты нас покинула. Рученьки твои ослабели, ноженьки не ходят, румянец со щек сошел! Но неожиданно в этот траурный плач врывается совсем другой голос. Наша старая знакомая Евдокия Ильинична, наряженная и с метлой в руках, подходит к дому и весело представляется:

А я Баба-яга, костяная нога,

Печку топила, ручку сломила.

Пришла на базар

И купила самовар!

Дальше следует куплет о блудливости девки Стромы. В легенде появляются новые детали. Она-де была не только беспутна, но и изнасилована в лесу разбойниками. Словом, снова повторяется один и тот же мотив о половой распущенности покойной, подкрепляемый частушками.

Можно объяснить это карнавальностью обряда, когда все в известной степени поставлено с ног на голову: у гроба поют веселые песни и вместо хвалебных речей произносят обличительные. Но можно тут вспомнить и то, что праздник, в сущности, носит двойственный характер. Ведь похороны Стромы (которую называют еще Веснушкой) — это одновременно и встреча Красного Лета. Не только смерть, но и возрождение.

С этого момента начинается своеобразное театрализованное представление. В нем участвуют и люди помоложе — по большей части это родня шутиловских старушек.

Сначала на сцене появляется ряженная в старинный сарафан женщина. На лице у нее маска, но, судя по движениям, она пожилая.

Явление народу Моники Левински — «сестры Стромы». Каждый год в обряде принимает участие какой-нибудь новый персонаж

 — А вот и Красное Лето пожаловало! — говорят зрители.

Красное Лето, однако, держится скромницей: ничего не говорит и лишь еле заметно приплясывает под частушки Бабы-яги. Такое поведение объяснимо: Веснушку еще не схоронили, и Красному Лету рано заявлять о своих правах в полный голос.

Вслед за Бабой-ягой и Летом на похороны жалует еще один персонаж — доктор, с тонометром и в косынке с намалеванным на ней красным крестом. Он призван провести своего рода освидетельствование умершей. В роли врача выступает уже знакомая нам по вчерашнему дню Марья Егоровна Хрычева. Для виду поколдовав над тонометром, она якобы пишет что-то на бумаге, а затем зачитывает:

 — Померла от хондроза, от инсульта, от диабета, от обжорства, от пьянства… Она, Веснушка, все у нас прибрала.

Оказывается, Строма должна не только обеспечить хороший урожай. Убывая в мир иной, она также призвана забрать с собой все напасти: болезни, блуд, пьянство…

Мои размышления о смысле обряда прерывает появление нового персонажа — брата Веснушки, который, наряженный моряком, растягивает на ходу мехи гармони: «На-а-а побывку е-ед-е-е-т, молодо-ой моряя-я-к». Однако при виде лежащей на лавке «сестры» настроение его тут же меняется:

 — Ох, померла сестренка, — с ходу начинает голосить он. — Что же вовремя меня не известили? Я бы приехал, лекарств привез…

 — Так, знаешь ли, Интернет сломался, телефон не работал, — отвечает находчивая Евдокия Ильинична. — Ну как мы те позвоним-то, а?

Дальше следует произвольный диалог, после которого на сцене появляется «сестра» покойной. Это пожилая женщина с гипертрофированной фальшивой грудью, наряженная в некое подобие мини-юбки. Она представляется… Моникой Левински, которая тоже сожалеет о безвременно ушедшей «сестре».

Одежду Стромы так и оставят в поле. В деревню отнесут только голову куклы — она будет использована на следующий год