Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1971 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №11 за 1971 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

Дело в том, что на Мадагаскаре умерший не считается окончательно умершим, его власть над семьей остается, и у него, как и у живых, есть потребность в перемене мест и развлечениях. Мертвеца помещают в большой и красивый склеп, украшенный деревянными скульптурами и рогами жертвенных быков, и раз в году навещают. Мумию пеленают в новое ламбо и идут с ней на прогулку в поле, навещают старых друзей, а вечером устраивают более или менее скромную попойку.

Мадагаскарцы, кстати сказать, сумели приспособить старый обычай к новым условиям; мумии теперь разъезжают в автобусах и даже летают на самолетах. Случается, что вместе с ними идут в кино на какой-нибудь ковбойский фильм и кончают вечер в бистро.

...В столице открывался Большой туристский конгресс, на который мы с Хасснером были приглашены в качестве почетных гостей. (На другой день местная газета сообщила: «Гость из Швейцарии (!) выступил с коротким докладом о перспективах морского рыболовства в его стране». Я, конечно, знаю, что мой французский далек от совершенства, но чтобы простую благодарность за еду и прием можно было истолковать как доклад о рыболовстве — это уже выше моего понимания.)

Среди ораторов на этом конгрессе мне понравился господин Леблон, произнесший доклад «Родственные острова, или Потерянный рай. Героизм и динамизм во франко-английском альянсе Индийского океана». Месье Леблон был из тех ораторов, которые настолько хорошо владеют словом, что мысль уже не имеет никакого значения. Его описание родственных островов, то бишь Реюньона и Маврикия, начиналось так: «Посредине, нет, почти в центре, чтобы не сказать, в самом сердце моря очарования и загадок, которое мы зовем Индийским океаном, из волн вздымаются два острова. О! Они уж видны!»

— Не вздумайте туда ехать, — тихо сказал мне мой сосед. — Я могу вам рассказать об этом острове такое, что вы ахнете.

Конечно, этого было для нас достаточно. Мы с Хасснером сочли, что посетить этот своеобразный остров — наш журналистский долг. Итак, следующим был

Реюньон

Мы приземлились в аэропорту Сен-Дени ночью на посадочной полосе, зажатой между морем и крутой стеной гор. Стояла изнуряющая жара, океан вздыхал и стонал, как больной зверь. Мы долго бродили по темному городу, где воздух был липким и пах жженым сахаром, пока наконец не разыскали «Отель Кольбер».

Нас с Хасснером уж никак не назовешь привередами, нам приходилось ночевать по-разному, но тут даже мы заколебались. Причиной этому была не грязь и даже не курицы, которые кудахтали в пустых номерах, охотясь за тараканами, — а запах. Я в жизни не встречал такого воздуха — опьяняющего в самом прямом, буквальном смысле слова. Как будто нас засунули в бочку из-под рома и закрыли крышкой. Казалось, если выжать влажную простыню, то набежит добрая порция того, что так красиво называется «водой жизни». В баре висело объявление, которое возвещало:

Средняя продолжительность жизни

57 лет — для пьющих воду

70 лет — для пьющих вино

ВЫБИРАЙ!

Нам с Хасснером не оставалось иного, как прожить на тринадцать лет дольше.

Утром история повторилась: наши попытки заказать что-нибудь безалкогольное воспринимались как плохая шутка или как следствие наших скверных характеров.

Другой особенностью Реюньона оказалась система кредита. Очень трудно было заплатить :— деньги не хотели брать. «О, мсье наверняка зайдет к нам еще раз и купит еще что-нибудь...» Получать наличными считается и невежливым, и неумным: покупателя нельзя выпускать из рук с такой легкостью, он еще пригодится! Конечно, и здесь есть свои исключения — в этом я убедился.

Остров не колония, а французский департамент; он имеет такую же социальную организацию, как французский провинциальный город во времена Наполеона. Здесь есть своя маленькая академия и «Общество поощрения наук и искусств». А слово «креол» по-прежнему значит «белый, родившийся в колонии» (как, например, наполеоновская жена Жозефина).

Обо всем этом нам рассказал любезный хозяин нашей гостиницы; в его автомашине мы немало поездили по Реюньону. Хотя площадь острова всего-навсего в шесть раз больше площади Парижа, здесь есть горы высотой с Монблан. У подножия одной из них мы встретили «пети блан» — «маленьких белых». Они сидели возле узкой горной тропы, по которой не могла пройти их тележка с овощами, и обедали. Черный хлеб и вода — классический обед нищего. У куста ежевики стоял стреноженный тощий осел, судя по виду — больной. Когда мы подошли, мальчик и его взрослый спутник встали и низко поклонились.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Флер д"Амур, — прошептал мальчик. В переводе это значит «Цветок любви». — Мы живем на Илет-де-Малёр («Островке несчастья»), там, наверху. — Он показал на маленький зеленый выступ где-то у самой вершины горы.

Когда мы поехали дальше, я услышал печальную и странную историю «маленьких белых». В 1642 году губернатор Фор-Дофина на Мадагаскаре отправил несколько судов с мятежниками, политическими заключенными и распутными женщинами на необитаемый остров — тогда он назывался Иль-Бурбон. На острове было великое множество морских черепах, которые и стали спасением колонистов. Затем на остров привезли африканцев. Они не страдали от тропической жары, полевые работы в таких условиях были для них делом обычным, и с годами они стали жить все лучше и лучше, тогда как бывшие матросы и солдаты бедствовали — черепах больше не стало. Кончилось тем, что французы перебрались в горы: там им было привычнее, и многое напоминало родину. Они обосновались на «идет» — полянах на склонах гор, где можно было жить и выращивать овощи. Здесь они и живут до сих пор — осколок народа Франции времен «Короля-Солнца», забытые, вырождающиеся, больные... Внизу жизнь идет своим чередом, не задевая их, до них не доносится эхо революций и войн, они по-прежнему говорят на языке эпохи Людовика XIV, у них есть свои церкви и священники, свои песни и свои обычаи. Они — «маленькие белые», оставшиеся в стороне от прогресса; они живут в мире, где время — не река, текущая вперед, а застойное болото.

Маврикий

Реюньон и Маврикий — рядом. В ясные дни с берегов одного острова видно другой — дрожащее марево в зеленой, как перно, дымке Индийского океана.

Маврикий выдержал тяжелую борьбу с нашествием людей. К концу XV века это был еще неоткрытый остров с огромными лесами черного дерева и потухшими и выветрившимися вулканами, настоящий рай для дронтов, или «додо», как их еще называют. Дронт — это создание, меньше всего приспособленное к борьбе за существование: медлительная и добродушная птица не умела ни летать, ни кусаться, ни брыкаться, а мясо ее было на редкость вкусным. Дронт стал любимцем моряков, и морякам потребовалось не так уж много лет, чтобы полностью его истребить. К началу XVIII века последний дронт уже успел угодить в котел. После дронта хозяевами острова стали корабельные крысы, завезенные голландцами. Голландцы, ввезшие на остров еще и оленей из Вест-Индии, занимались в основном тем, что систематически вырубали леса черного дерева. В 1712 году голландцев выставили французы, назвавшие остров Иль-де-Франс. Здесь начали выращивать сахарный тростник и табак, черные рабы поднимали целину и разбивали парки, в которых колонизаторы могли прогуливаться, философствуя о близости к природе.

Иль-де-Франс входил в составленный Наполеоном список имущества несостоятельного должника и достался англичанам. После отмены рабства земледелие стало держаться на импорте индийских кули, которые тоже неплохо выдерживали жару и довольствовались нищенской оплатой.

История острова, таким образом, напоминает сказку «дедка за репку, бабка за дедку» и так далее; начинают ее дронты, кончают индусы, а где-то посредине — англичане и французы. Маврикий — двуязычный остров, но говорить по-английски считается неприличным. Это язык бизнесменов, а не аристократов, проводящих жизнь в замкнутом мирке клубов «Додо», где они обсуждают мировые проблемы и женщин. Такова ирония судьбы: беспомощная птица, не умевшая летать, дала имя самой замкнутой группе на острове — клубу сахарных баронов и рантье.

Наши последние дни на Маврикии мы проводили не на самом острове, а на воде и под водой около Ле Морна. Ле Морн — «Одинокий» — это огромный величественный утес, встающий из моря почти вертикально, но у его подножия все же есть узенькая полоска белого песка, на которой посажены деревья касарина. Как-то после обеда я решил поохотиться под водой в одиночку. У меня было гарпунное ружье, и, к своему удивлению, мне удалось загарпунить большую рыбу-попугая, красную, как кардинальская мантия. Я был метрах в двухстах от берега и раздумывал, куда бы положить свой трофей; внизу, на дне, виднелся выступ, который показался мне подходящим. Я нырнул, держа рыбу в руке, и стал искать щель, в которую ее можно было бы пока сунуть, как вдруг — фьюить! — мимо меня молнией пронесся какой-то снаряд, и моя добыча исчезла. Удивленно осмотревшись вокруг, я увидел метрах в десяти от себя барракуду длиной метра два с половиной; она жевала рыбу-попугая, мрачно косясь на меня. Похолодев от страха, я быстро двинулся к поверхности, по дороге вспоминая рассказы о свирепости и прожорливости барракуд. Вынырнув, я увидел, что барракуда выплюнула хвост, оставшийся от рыбы-попугая, и тихо скользнула вслед за вторым мясным блюдом, то есть за мной. Я мгновенно нырнул за коралловый утес, стараясь держаться вне поля зрения барракуды, но она принялась описывать круги, разыскивая меня, а мне оставалось только держаться подальше. Помните сказку об охотнике, который бегал, вокруг дерева, спасаясь от медведя? То же самое было и здесь: я прятался за утесом, а она раз за разом проносилась мимо, как взбесившаяся торпеда. Время от времени мне приходилось всплывать, чтобы глотнуть сквозь, трубку немного воздуха, но позвать на помощь я не мог — маска плотно закрывала лицо. Наконец, я начал уставать, меня разбирала злость из-за того, что приходится кончать свои дни от зубов какой-то поганой рыбы, но в это время, к счастью, забеспокоился Хасснер. Он загорал на берегу и смотрел, как я ныряю, удивляясь моей игривости. В течение получаса я болтался вверх-вниз, как поплавок, но потом стал слабеть. Хасснер в конце концов заподозрил неладное, сел в лодку и неторопливо поплыл выяснять ситуацию.