Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1972 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №06 за 1972 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

Победа оборачивалась поражением, победители становились побежденными...

И еще. Кочевники менялись гораздо меньше и медленнее, чем земледельцы, потому что земледелие создает гораздо больше условий для развития и прогресса. К позднему средневековью соотношение сил изменилось решительно и бесповоротно. Против армий, вооруженных пушками, конница была бессильной. Кочевники стали обороняющейся стороной, им приходилось бороться за свою собственную свободу. Но свобода немыслима без прогресса, а прогресс кочевников немыслим без того, чтобы они перестали быть кочевниками.

...Когда-то, на заре своей истории, кочевое скотоводство было положительным явлением. Кочевники заселили доселе почти пустынные и бесполезные для человека районы земли. Кочевники освоили новые способы разведения скота. Кочевники изобрели юрту, седло, стремя. Но время шло вперед, и кочевники все больше отставали от времени. Кочевое хозяйство, неизменное в своих основных чертах, неустойчивое и ненадежное, обрекало их на застой.

Именно поэтому облик кочевника неповторим и своеобразен, своеобразны его мышление, представления, предубеждения и предрассудки. И именно поэтому в нем причудливо сплетены благородство, честность, простота, гостеприимство с недоброжелательностью и недоверчивостью по отношению к внешнему миру, невежеством и фанатизмом. Стойкость, выносливость и непритязательность в нем подчас граничат с консерватизмом. Тяга к лучшей жизни с приверженностью древним традициям. Для того чтобы перейти к прочной оседлости, кочевнику необходимо преодолеть груз прошлого, перестать презирать земледельческий труд, перестать считать кочевание наидостойнейшим занятием. Здесь кочевникам необходима помощь.

А. Хазанов, кандидат исторических наук

Но не только звоном оружия, топотом копыт вошел кочевой образ жизни в историю. Не только седлом и стременами исчерпывается вклад кочевых народов в мировую культуру.

Цена для «настоящих людей»

Как-то мне довелось побывать в одном городке на севере Африки, расположенном на стыке Нубийской и Ливийской пустынь. Средоточием жизни городка был базар.

...Яркими красками сверкают ряды высоких корзин, сплетенных из пальмовых листьев, деревянных, обтянутых кожей щитов, глиняных, причудливо изукрашенных тамтамов; поражают изяществом узкие бронзовые кофейники с длинными ручками; вспыхивают на солнце кривые ножи с инкрустированными рукоятками, каменные и покрытые блестящей поливой глиняные бусы, украшения в виде скарабеев, медальоны из ляпис-лазури и других камней, удивительные ожерелья из слоновой кости, каждая фигурка которых (слон, верблюд, охотник, жираф) — маленький шедевр ремесленника, который трудится тут же под невысоким навесом. Но, кроме самого ассортимента товаров, меня, пожалуй, больше всего поразили сцены торга, подлинный артистизм, и неистощимая выдумка, и темперамент продавцов, и неслыханно высокие цены, с которых начинается всякий торг, о какой бы самой пустяковой вещице ни шла речь: первоначально названная цена в сто, двести, в пятьсот раз превышает реальную. Что это? Надежда на то, что кто-то, не торгуясь, не раздумывая заплатит просимую бешеную сумму? Насколько мне удалось заметить, таких дураков нет. Мне показалось, что это делается для того, чтобы иметь возможность и покупателю и продавцу продемонстрировать в искрометном, полном веселой житейской мудрости диалоге свои артистические способности, чтобы могло развернуться желанное, видимо, и для продавцов, и для покупателей, во всяком случае местных, красочное и темпераментное действо торговли.

Поздним вечером город и базар окутывает влажная тьма. На прилавках и в глубине лавочек поблескивают разноцветными огоньками прорезные медные фонарики. Хозяин базара — нубиец Сеид — уходит домой, лениво шлепая туфлями, оставляя вместо себя своего младшего брата Омеда. В полном ночном безветрии желанная прохлада сама нисходит на город. Как приятно в это время посидеть в тишине за маленьким столиком, попить крепкий сладкий кофе! Я старательно отвечал на бесчисленные вопросы Омеда о моей стране. Он, не оставаясь в долгу, посвящал меня во многие тайны нубийского базара. И тогда-то я узнал, что на базаре существуют три цены: одна, самая высокая, для туристов, другая, пониже, для местных жителей и третья, наиболее низкая, для «настоящих людей». Туристов и местных жителей я повидал достаточно, но кто же из покупателей «настоящие люди»? Омед объяснил, что их можно увидеть на базаре только ночью, потому что они не любят шума и суеты. Кто же все-таки эти «настоящие люди», он не смог объяснить. Но когда он сказал еще, что это люди, которые приходят и уходят и не живут в домах, я понял — он говорит о кочевниках. Тогда я попросил его разрешить побыть мне ночью на базаре. После недолгих размышлений Омед согласился. Этим же вечером, сразу после ужина, он посадил меня на маленькую скамейку и замаскировал со всех сторон корзинами, оставив только щель для обзора. Я стал ждать ночи и прихода «настоящих людей».

Первыми появились четыре огромных, величественных бербера. Они были одеты в белоснежные галабии — свободно ниспадающие до самой земли широкие рубахи. Выражение сурового мужества подчеркивали три широких шрама татуировки: один горизонтальный на лбу и два вертикальных на щеках, образующих П-образный узор. Из этой рамки смотрели со спокойной уверенностью большие, темные, словно графит, глаза.

Вслед за берберами, двигаясь неслышно и грациозно, как пантера, подошел молодой суданец. Тонкий и стройный, с холодным блеском узких глаз, с презрительным изгибом полных губ. На нем была неширокая набедренная повязка, круглая желтая шапочка вроде тюбетейки, из-под которой торчала длинная деревянная булавка с резной головкой.

Берберы и суданец были не только покупателями, но и продавцами. Они принесли свой товар: шкуры крокодилов и целый мешок живых крокодильчиков, уже выделанные желтые шкуры ланей, длинные полосы сушеного мяса, бивни слонов, страусовые перья и тому подобное. Как непохоже было то, что происходило между ними и Омедом, на сцены дневного торга! Да и сам Омед был другим, другими стали его движения и все манеры.

«Настоящие люди» молча выложили свои товары на пустой прилавок. Омед тоже молча, никого ни о чем не спрашивая, положил рядом ножи, наконечники копий, патроны, яды в круглых коробочках из пальмового дерева. Берберы так же молча отодвинули немного к концу прилавка свой товар. Омед положил в свою кучу еще несколько коробок с патронами. Берберы придвинули свою кучу обратно — и торг был закончен. Омед унес свои покупки в глубину одной из лавочек. Берберы положили свои в кожаные мешки, обшитые бахромой. Тогда наступила очередь суданца, и с ним торг прошел очень быстро и тоже без слов. «Настоящие люди» не только по своему внешнему виду, но и по благородной сдержанности манер резко отличались от тех одновременно угодливых и наглых бакшишников, которых вдоволь шляется по многим базарам, да и вообще от всех дневных покупателей и посетителей этого базара.

Берберы, сделав свои дела и выпив вместе с гостеприимным Омедом по чашечке кофе, ушли, а суданец остался. Он стоял, слегка прислонившись к стене, и пристально, не мигая, как смотрят на пламя костра, смотрел на Омеда. Мальчик снял с полки тамтам и начал медленно, а затем все скорее наигрывать какой-то ритмический, тревожный и мелодичный мотив. Зажав тамтам под мышкой, он, ударяя обеими руками по туго натянутой коже, извлекал из него низкие, рокочущие, завораживающие звуки. Суданец, до того совершенно неподвижный, внезапно скользнул в довольно широкий проход между прилавками и, слегка приседая то на одну, то на другую ногу, закружился в грациозном и воинственном танце...

Когда я уезжал, Омед на прощание подарил мне тот самый тамтам, на котором он играл в ту ночь. Тамтам и поныне стоит у меня на полке, напоминая о той ночи, когда я увидел «настоящих людей», которые приходят и уходят, которые не любят суеты и знают, что такое человеческое достоинство.

Г. Федоров

Костры пустыни

Поначалу кажется, что в этой покрытой вулканическим пеплом пустыне Дашти-Навар, расположившейся на высоте 3200 метров над уровнем моря и окруженной кольцом гор, вулканические вершины которых вздымаются на пять километров, никакая жизнь невозможна.

Но здесь живет целый народ — афганские кочевники, пуштуны.

Долгий, изучающий взгляд, фраза, произнесенная гортанным голосом, первая в молчании выпитая чашка чаю, каждый думает о своем и наблюдает за соседом, — так началось мое знакомство с кочевьем.

Усевшись на собственные пятки, устроив локти на коленях и вытянув нервные кисти к огню, кочевник расслабляется, у него лицо молчаливого Христа; он кивает мне понимающе, но не скрывает удивления, узнав, что я не просто прохожий, что я остаюсь с ними в пустыне; он начинает свыкаться со мною.