Клод Роке - Брейгель, или Мастерская сновидений

• Название: Брейгель, или Мастерская сновидений
• Автор: Клод Роке
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-93898-295-6

Мало найдется в истории искусства личностей столь загадочных и неоднозначных, как герой этой книги Питер Брейгель Старший — фигура таинственная, зашифрованная, чуть ли не мистическая. Творчество великого нидерландского художника — предмет многолетних искусствоведческих дискуссий.

Форма, придуманная К.А. Роке для данного исследования, позволяет совместить, что бывает достаточно редко, взгляд ученого и взгляд поэта, чувство и интеллект. Настоящая биография по сути своей — диалог двух достойных друг друга собеседников — художника далекой эпохи, говорящего посредством своих произведений, и современного художника, пытающегося его понять. Книгу открываешь, потому что любишь картины Брейгеля, а закрываешь с ощущением, что обрел значительно больше, чем искал. Этому в огромной мере способствует и прекрасный перевод Т.Баскаковой.

---

Маленьким мальчиком, бросая камешки в воду канала или охотясь за лягушкой, Брейгель мог видеть лодку Луки и Дюрера, скользящую меж луной и солнцем. Сегодня, сидя в лодке, он предается мечтам о встрече с ними. Он придумывает, о чем бы стал с ними говорить, отталкиваясь от всех гравюр этих художников, которые знает, которыми наслаждался и на которых учился. Разве нарисовал бы он Альпы и другие пейзажные панорамы так, как сумел это сделать, без уроков Дюрера? А фигуры крестьян и апостолов — без Луки Лейденского? Эти мастера говорят с ним, даже пребывая за гранью смерти. (А с кем однажды станет говорить он сам?) Они и сейчас с ним, в этой лодке, под этим небом, которое то покрывается тучами, то проясняется (он успевает отметить и запомнить этот конкретный миг жизни), как и он ощущает себя рядом с ними, ощущает себя внимательным наблюдателем, сидящим в их лодке. Как, кстати, Лука ее назвал? Это неизвестно. Может быть, совсем просто — «Святой Лука». Брейгель видит гравера в его плавучей мастерской; взгляд мастера — на уровне берега; опускается ночь; плеск воды, мнится, складывается в слова; губы воды целуют борта лодок; опускается ночь, луна выходит из-за облаков; Лука все еще работает при свете свечи; потом засыпает, полный зрительных впечатлений, в своей раскачивающейся на волнах постели. Как это может быть, спрашивает себя Брейгель, что все другие живописцы и граверы не предпочитали, подобно Луке, работать в лодках? А я вот побывал в такой ореховой скорлупе, скользящей по водным дорогам, по дорогам дождя, и на своей сложенной чашечкой ладони рисовал карту и форму мира.

Стада овец, как хлопья, на дальних пастбищах. День, подобно тучной овце, медленно уходит прочь. Хлопья снега и пушистая шерсть. Ветер доносит звон далекого колокола. Между зимой и весной, между осенью и зимой небо бывает серебристым и часто идет снег. Солнечный свет и ветер. И все мы движемся, как эти лодки, — к конечной точке своего пути. И наши сердца подобны этой буро-ржавой завесе, сквозь которую в сумерках или на рассвете пробивается солнце, окрашивая ее в пурпурные тона. С берега кто-то нас приветствует плавным жестом руки; можно догадаться, что он улыбается; ветер доносит одно слово. Закутанные мальчишки бегут по откосу, стараясь не отстать от нашей лодки. Я вижу человека, который шагает к своему дому, к своему очагу. Он закрывает за собой дверь. Я, быть может, никогда его больше не увижу — до самого Страшного Суда. Будем ли мы вспоминать этот миг, когда солнце вдруг осветило мир, в котором ты возвращался домой, чтобы съесть свою миску супа, а я все плыл и плыл к затянутому сеткой дождя горизонту? Большие коровы, черно-белые и бурые, как скалы, как подводные рифы, поднимают морды к облакам, не переставая жевать траву, и вновь опускают их долу. Превосходные животные! Их молоко бьет ключом, сливается в молочные реки — более щедрых коров не сыскать во всей Европе. И притом они дают очень хороший приплод. Эта земля, отобранная у воды, изобилует силой и жизнью. Порой у кромки воды можно увидеть лошадь, белую, как пена или снег. Шелест ветра, шелест ветров в листьях дубрав и ивняке, в зарослях прибрежного камыша; шум воды, шум вод — протоков, по которым движется наша лодка, и той бурлящей влаги, из которой в начале времен поднялась земля. И шелест наших мыслей…

5

Альбом зарисовок, сделанных Брейгелем во время этого путешествия, утрачен. Может быть, он сгорел вместе с другими бумагами и рисунками, которые художник просил уничтожить после его смерти? Naar het Leven: эти слова, которые приблизительно переводятся «В подражание живому», «В соответствии с натурой», определяют жанр серии. Брейгель иногда записывал рядом с рисунком пословицу, обиходное выражение, специальное название какого-то предмета или инструмента. Иногда — мысль, которая пришла ему в голову, пока он шел по дороге. Иногда он оставлял пометки, указывающие на цвет поля, деревни, какого-то костюма, шляпы, кувшина на столе. Рисунков было много: люди, сидящие в трактире; лодки на канале; телега на берегу; луковица колокольни; кузнец, подковывающий лошадь в окружении любопытных ребятишек; маленький разоритель гнезд, у которого с головы слетает шапка; петух; сноп; лис; женщина с корзиной на коленях, сидящая под деревом (отдельно воспроизведены деталь вышивки на подоле платья и орнамент сплетенной из ивняка корзины). Хутора в полях; деревенская улица; фасад дома с сидящим на коньке крыши воробьем и ограда. Строительство деревянного моста. Сегодня мы знаем, что рисунки, которые долгое время приписывали Брейгелю, известные под общим названием Naar het Leven, почти все принадлежат художнику из Северных Нидерландов, родившемуся через семь лет после смерти Брейгеля; однако они, несомненно, имели много общего с «Голландским альбомом» Брейгеля, и, быть может, их ложная атрибуция объясняется именно этим сходством. Наброски делались красным или черным мелом, потом прорабатывались пером — тем же, что использовалось для записей. Я представляю себе, как Брейгель рисовал (согнувшись под ветром или моросящим дождем, от которого вряд ли спасал навес) всех этих нищих; бродячих торговцев, предлагающих женские безделушки и колокольчики; дровосеков с их топорами — а по вечерам, при желтом свете свечи или пунцовых отблесках горящих углей, вспоминал дневной отрезок пути, писал на досуге письмо далекой Марии и прорисовывал еще раз скрипящим пером, окуная его в чернила цвета ночи, эти образы, пришедшие то ли из реальности, то ли из сновидения.

Эта земля подобна дырявой лодке в открытом море — из нее нужно постоянно выкачивать воду. Человеческий гений обращает силу ветров, направляющих к земле волны, против моря, используя в качестве ловушек паруса и колеса. Дикие ветры мчатся издалека, свободные ветры, владыки неба, — но, попадая в ловушки из холста или дерева, становятся ручными, как волы, влекущие плуг. Многие страницы «Голландского альбома» заполнены изображениями водоподъемников, wipmolens. Их лопастные колеса поднимают воду только до высоты человеческого плеча, поэтому приходится устраивать на разных уровнях несколько бассейнов, последний из которых соединяют с каналом, отводящим воду в море. Иногда в одном месте можно было увидеть до шестидесяти таких подъемников, установленных на специально выровненных площадках-ступенях, и все они работали одновременно, осушая озеро или болото.

(Видел ли Брейгель водоподъемники с Архимедовым винтом? Такие сооружения, в которых вместо колеса используется наклонная спираль, позволяют поднимать воду на высоту дома. Эти tjaskers, небольшие по размеру, располагались у самой кромки воды, и их наклонный вал входил в воду, как заступ в землю; надземная часть была снабжена крыльями, а часть, погруженная в воду, имела колесо. Невозможно странствовать по этой осененной крыльями стране, под шум парусов и ветра, среди теней, отбрасываемых вращающимися лопастями, и не восхищаться двумя покоренными, прирученными стихиями — ветром и водой, — которые человеческая предприимчивость соединила в одно целое; невозможно без глубокой радости, почти что гордости, без того удовольствия, что некогда испытывал Дедал, видеть, как из этого непрерывного кружения, из этой безостановочной работы ветров рождается земля — подобно тому, как из сбиваемого молока получается масло цвета лютиков.)

Брейгель, который очень скоро начнет рисовать лебедки и колесные механизмы Вавилонской башни (но если люди его эпохи уже сумели, с помощью крыльев и парусов, подчинить себе ветры и воздушные потоки, то до каких же небесных высот могли бы они возводить свои строительные леса — пока в конце концов эти леса не были бы опрокинуты и разрушены бог знает какими ветрами со звезд, солнца и луны либо всклокоченной гривой непредсказуемой и опасной кометы! А эти первые каменщики, эти великие болтуны из Сеннаара — кто мог бы помешать им изобрести, пусть не сразу, а, к примеру, по достижении третьего этажа, такую лебедку, которую вращает ветер, как осел вращает жернова или как ручей вращает замшелое колесо мельницы? Разве изобретение механизмов не есть, так же как и истина, порождение Времени; разве появление одного механизма не влечет за собой появление следующего, подобно тому, как в книге одно слово следует за другим, — и так до конца истории? Сделав один шаг, делаешь и второй…), этот Брейгель смотрит на мельницы и ветряки Фрисландии и Голландии глазами инженера. Он отмечает разные способы, обеспечивающие вращение крыльев. Standerdmolen, обычная ветряная мельница, очень низкая, поворачивается вокруг собственной оси: к вороту, прочно укрепленному на земле, присоединен длинный шест, похожий на корабельную мачту; он позволяет развернуть крылья в соответствии с направлением ветра. У мельницы с каменным корпусом вращается только верхушка: маневрируют этой круглой «шапочкой» (которая поворачивается на рельсах с направляющими роликами) с наружной галереи, расположенной на приличной высоте; если такое сооружение стоит на вершине холма, оно называется bergmolen. Бывают и такие конструкции, которые позволяют мельнику разворачивать крылья, не выходя из мельницы. Иногда крыльями управляет сам ветер: такие мельницы по размерам меньше других и называются weidemolentje. На одном пейзаже, который, судя по очертаниям города на горизонте, следует локализовать в окрестностях Харлема, Брейгель изобразил spinnekop — ветряк, не имеющий ни цоколя, ни треножника; крылья его при вращении касаются травы и смачиваются росой.