Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

• Название: В опале честный иудей
• Автор: Татьяна Михайловна Соболева
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

За свою неосмотрительность - еще бы, задел «своего» - .Ал. Соболев поплатился спустя восемь лет после смерти. Но об этом позже.

Я рассказала о том, что Ал. Соболев забрал из издательства свою первую и единственную книжку, «книжку-малышку». Он знать не знал, ведать не ведал, что ждет его впереди, т.е. тогда, когда станет он читать свои стихи изданными...

Это был удар, рассчитанный по меньшей мере на инфаркт. Ал. Соболев не верил своим глазам. Он не узнавал своих стихов, как будто над ними пронесся ураган и оставил после себя бурелом... Почти каждое стихотворение имело «увечье»: пропущенные слова, строки, целые строфы, что искажало смысл стиха, неграмотное, дурацкое, иначе не скажешь, редактирование, сбит ритм. В общем, «остались от козлика рожки да ножки» Состоялось это действо в 1985 г.

Опережая события, скажу: в 1994 г., т.е. спустя восемь лет после смерти Ал. Соболева, я попросила двух известных уважаемых литературных критиков - В.Ф. Огнева и А.М. Туркова оценить плодотворный «коммунистический труд» издателей «Современника». (А как же! Трудились по-коммунистически!) Критики называли, а я сосчитала названные ими стихи, которые, по их письменному заключению, нуждались в возврате к авторской редакции, таких оказалось 35 из 48, т.е. три четверти содержания сборника... Издатели, кто именно - не знаю, «работали в перчатках» и следов не оставили, сознательно, умышленно изуродовали, исказили стихи и под именем Ал. Соболева выпустили в свет. «Авторский» сборник. Чье авторство?! Скомпрометировали поэта, создавшего знаменитый «Бухенвальдский набат», отменно. Опорочили. Оболгали... Чтобы притупить его внимание к выходу книги, схитрили, склонили дать им доверенность. «Не волнуйся, друг, все будет в порядке. Поправляйся!» Это была маска. Из-за маски показалось обличье изувера, которое ехидно спросило: «Ты хотел книжку?.. Получи». Получил. За год до смерти. Преподнесшие Ал. Соболеву такой «подарок» ко Дню Победы знали: после двух онкологических операций жизнь его на исходе. «Раззудись, плечо! Размахнись, рука! И...эх!» Гуманисты с двумя билетами в кармане - чл. КПСС и чл. ССП - обухом по голове умирающего автора «Бухенвальдского набата»! Впечатляет, верно? И требует осмысления как акт изуверства.

Он вынес этот удар. Вспомнились мне его слова о том, что не будь мы «вятскими лошадками», привычными к суровой жизни, выносливыми и неприхотливыми, догонявшие и обгонявшие один другого удары сбили бы обоих с ног... Он и в этом, уже безвыходном положении не стал сдаваться, хотя понимал: времени и сил реабилитировать себя перед читателями у него нет, тем более без поддержки со Старой площади. Откуда было ждать помощи отверженному, живущему в изоляции, с сознанием наступающей немощи?

Только от безысходности обратился он к тогдашнему председателю Комитета по печати СССР Б.Н. Пастухову, затем депутату Думы Российской Федерации, попросил личного приема. Таковой состоялся. Знать бы заранее, да что толку?.. Я сумела предупредить главу печати страны, что идет к нему на прием человек с двумя онкологическими операциями в недавнем прошлом, что он приговорен, что жить ему осталось считанные месяцы.

...Поднявшись с кресла за своим столом (надо было понимать - во гневе праведном), потрясая над головой книжкой-малышкой «Бухенвальдский набат» в исполнении «Современника», Пастухов патетически восклицал: «Надо еще спросить их (издателей - Г. С.), что они там три с половиной года редактировали?! Безобразие!»

Актер! Ему бы на театральные подмостки или в балаган на ярмарку, а он в госдеятели подался! Ряженый! С истинно актерским мастерством и притворством выманил он у Ал. Соболева новую, объемистую рукопись стихов, выманил, прислав письмо, где черным по белому пообещал: «По получении рукописи сборника будет определено издательство для его издания». Письмо как памятник бесчеловечности и злобного коварства храню. Пастухов был так уверен в личной безнаказанности и беззащитности, беспомощности поэта, что не задумываясь бросил «приманку»... И пел бесшабашный заяц: «А нам все равно, а нам все равно!..» А что же Ал. Соболев? Поверил обещанию Пастухова взять издание пополненной рукописи под личный контроль? Сомневайся, не сомневайся, а лучшего выхода тогда у Ал. Соболева из создавшегося положения не существовало.

Сыграв в спектакле отведенную (самим или кем-то?) ему роль, актер, он же председатель Комитета по печати СССР, Пастухов отгородился от Ал. Соболева неприступной стеной помощников и секретарш...

Ал. Соболев понял, что обманут - в который раз, оскорблен - в который раз! И теперь человеком, который в данном случае мог сделать все, на чем настаивал поэт, и который не захотел и пальцем пошевельнуть в его защиту. Мерзость была совершена, совершена с поднесенным к носу Ал. Соболева кукишем: «Накось, выкуси!» Почему Пастухов подыграл «фарисейской банде»? Точного ответа у меня нет. Есть предположение. Пастухов, как мы узнали много позже, доживал последние месяцы на своем высоком посту. Кто мог и должен был определить будущую сферу деятельности этой партноменклатуры? Разумеется, ЦК партии, кто же кроме? А там (это Пастухов, конечно, знал) Ал. Соболев в любимчиках не значился. Так стоило из-за него осложнять свои отношения с теми, в чьих руках было его будущее, от кого зависела карьера? Пастухов легко и просто пожертвовал поэтом Ал. Соболевым ради личного благополучия, блюдя закон стаи: «С волками жить - по-волчьи выть». Одно бесспорно: он отказал поэту, стоявшему на краю могилы, в помощи. Он его лишний разок подтолкнул туда. Не права?..

Страх за жизнь и здоровье Александра Владимировича полностью владели мной в то время, сверхжелание (хотя понимала - тщетное) продлить ему жизнь во что бы то ни стало жило во мне неотступно, подавляя все другое, поэтому я не помню, отослал ли Александр Владимирович коммунисту, ленинцу-сталинцу Б.Н. Пастухову краткую благодарность. То был тогда единственный способ дать сдачи на предательский удар.

Я вам благодарен бесконечно, благодетель и радетель мой.

Вот на самом деле вы какой!

Что ж, ведь у меня, как и у вас, в запасе вечность...

Можно потерять годок-другой...

Не было в запасе у поэта даже таких коротких сроков. Он так и ушел в могилу с горьким сознанием без вины виноватого перед всеми теми, кого сумел однажды взволновать безмерно глубоко и перед кем был подло опорочен. Сборник издали тиражом в десять тысяч экземпляров. Но, к удивлению, его нигде не было в продаже. И я втайне радовалась тому, что его, даже в обезображенном виде, не пустили в продажу, а надеялась - сразу под нож резательной машины.

Что стало с рукописью, отданной в руки Пастухову? Она отправилась к рецензентам. Пожалуй, хлеще других отличился поэт Анатолий Жигулин. За пять месяцев до смерти автора «Бухенвальдского набата» он получил от собрата по перу весточку - рецензию разносного содержания. Отповедь этой бездари поэту Ал. Соболеву заканчивалась несколькими фразами, достойными украсить его навечно: «В стихах Соболева нет поэзии, значит, нет таланта... Книгу нельзя издавать. Надо вернуть ее автору». Не могу сдержать восхищения разумом и благородством А. Жигулина! Как он ревностно оберегает людей от стихов Ал. Соболева, как заботливо печется о воспитании у них вкуса к высокой поэзии!

Мне не хочется говорить о творчестве Жигулина по схеме: «Дурак! - Сам дурак!». Люди давно научились охлаждать излишний пыл простыми истинами: «Насильно мил не будешь», «О вкусах не спорят», «Каждому - свое» и т.д. Но как понять Жигулина, нанесшего удар, жестокий, осмысленный удар, инвалиду войны пожизненно, пораженному к тому же онкологическим заболеванием? Поднявшего руку на умирающего? Что это он так озлобился? Что помешало ему’ обуздать свои разбушевавшиеся эмоции?.. Наверно, на эти вопросы сумеют ответить те, кто знал Жигулина лично. И не по одному бесчеловечному выпаду.

ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ЖИЗНИ.

СМЕРТЬ. ЗАВЕЩАНИЕ

Он оставался самим собой. «О нет, ни жалобы, ни стона не ждите от меня, враги». Не изменил борцовских качеств характера ни под напором недуга, ни под натиском озверевших врагов, почуявших близость победы над ненавистным, так крепко насолившим им поэтом... Каким оружием надлежало ему отстаивать, оберегать свое человеческое достоинство, обороняясь от изуверов, ощущая убывающие день за днем физические силы?

Ложь с произволом предо мной неодолимою стеной...

Их сам «святой» усатый бог в своем Кремле венчал...

Он в добродетельный наряд чету одеть сумел.

Иль пуля в лоб, иль в лагеря, кто усомниться смел...

И все-таки стихи, написанные Ал. Соболевым в последние месяцы жизни, не могу назвать иначе как поэтическим реквиемом. Он не ныл, не жаловался, но в каждом из этих волнующих стихотворений невольно слышалась печальная нота, прощание с жизнью, прощание с этим миром, который даже перед надвигающейся темнотой небытия он умел видеть прекрасным, приветливым, рождающим надежду... Посещали его в то грустное время воспоминания о самых счастливых днях прожитой жизни. То были воскресшие, засиявшие из прошлого дни начала большой любви.