Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1986 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №05 за 1986 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

С рассветом начинается рабочий день Миниахмета. В зной и стужу, в ливень и пургу объезжает Миниахмет свои владения. Он так и зовет их — «свои». А как назовешь иначе, если здесь прошла вся жизнь?

За рекой совсем другой мир. Море света, море зелени. Прозрачные ручьи. На склонах гор настороженно молчит нехоженый лес, лишь на округлых, мягко очерченных вершинах он редеет, а в провалах и на затененных склонах дыбится темными волнами. Изредка сверкнет горная речка, мелькнет одинокая сторожка с копенкой возле или проплывет зазубренный утес, ощетинившийся мохнатыми елями. В дремучих зарослях бродят медведи, отсыпаются волки, таятся в тени ветвей рыси...

Густой парной воздух, слегка отдающий прелью, кружит голову медовушным хмелем. Где-то далеко громыхнет гром — и опять тихо вокруг и торжественно. Лошадь Миниахмета, утопая по брюхо в траве, бредет, протяжно вздыхая, знакомой дорогой. В вышине снуют невидимые глазу пчелы, и от их монотонного жужжания воздух кажется еще насыщенней и гуще.

Бортные поляны появляются неожиданно и в самых живописных уголках. Можно найти в лесу место, богатое медоносными травами, у воды, выдолбить великолепное дупло, оснастить его по всем правилам, а пчелы никогда не заселят его. Почему? Трудно ответить на этот вопрос. Возможно, в природе все проще и поведением пчел управляют более прозаические закономерности, не имеющие никакого отношения к красоте. Однако все «счастливые» борти Байгазиных расположены в живописных местах.

При объезде своих кварталов не минует Миниахмет огромную всхолмленную поляну меж гор. Стоят на ней, свободно и вольно, вековые сосны, разлапистые, с приплюснутой кроной. Сбоку над поляной нависает утес. Сафар Утар — название поляны. «Стоянка Сафара». Был такой бедный табунщик Сафар. Кочевал от пастбища к пастбищу с небольшим табуном лошадей, встречал и провожал солнце песней курая. Увидел он эту поляну, поразился ее красоте и сказал сам себе: «Остановись, Сафар!»

Найдет такую поляну бортник, выберет могучую сосну и примется долбить борть. Он еще не взял в руки ешкы — инструмент для окончательной отделки, а пчела уже вьется вокруг дупла. Заглянет внутрь, облетит, осмотрит, покружится возле летка. Принимает работу. Следом за ней прилетит другая, третья... Парами, в одиночку кружат пчелы вокруг борти и будут кружить до будущего года, пока она не подсохнет. А потом так же придирчиво осмотрят оснащение дупла, чтобы соты были от здоровой семьи, чтобы было чисто и никаких неприятных запахов. Вздумай бортник подняться к пчелам под хмельком, пропахший табачным дымом, в дурном настроении, озлобленный — изжалят немилосердно, никакая сетка не поможет.

Придет весна. Пробудится от зимней спячки лес. Выйдет на подлаз бортник и будет с волнением ждать. Заселят ли пчелы борть? Будет ли в этом году удача? Последнее слово за природой.

В начале прошедшего лета заморозки на Нугуше побили цвет липы и клена. Растительный мир Южного Урала богат цветковыми растениями, но бортевая башкирская пчела предпочитает всего несколько видов: клен, липу, дудник, дягиль, или, как его называют здесь, балтырган. Борть, что недалеко от Сафар Утар, заботит Миниахмета еще и потому, что зачастил туда медведь. Байгазин сворачивает с тропы и долго поднимается по склону горы. Энцефалитка — защита от клещей и слепней — сидит на нем ладно, не топорщится и не стесняет движений. На поясе нож в ножнах, зачехленный топорик. К седлу приторочены керам, лянге, курык — предметы промысла лесного меда, рюкзак, добротные, плетенные из полосок кожи веревки. Ничего не болтается, не гремит.

Черные густые волосы Миниахмета чуть тронуты сединой. Мускулистые руки, шея. Овал лица слегка удлиненный. Взгляд изучающий, умный, дружелюбный.

В зарослях балтыргана свежие следы медведя. Трава примята, не успела еще распрямиться. Миниахмет спешился, походил в раздумье вокруг. Сорвал сочный трубчатый стебель дягиля очистил от кожицы, пожевал. Мальчишкой в войну почитал это за лакомство, медведям нравится и пчелам. И повеяло от терпкого кисловатого привкуса трудным военным детством, далекой историей родного края.

...Лет сорок назад в Галиакберово и окрестных деревнях прошел слух, что за сотню километров от этих мест, в Мелеузовском районе, объявилась «обетованная» земля. Будто бы там удобные пастбища, есть электричество и леса такие же медоносные, благодатные — не хуже, чем по берегам Нугуша. Кто принес этот слух — теперь уж не помнят, видимо, кто-то из местных, возвратившихся с войны.

Всю зиму только и разговоров было, что о переселении. Не сразу, не вдруг решались бортники и скотоводы.

Прощались с родными местами по весне на вершине утеса Такия Сусан, что взметнулся напротив деревни. Жадно окидывали взглядами крутолобые косогоры, покатые лощины, поросшие сосняком и липой. Высматривали за хребтами брошенные делянки с колодами и бортями, завещанными предками вместе с секретами древнего промысла. Тяжело покидать родные места. Поутру унес Нугуш тяжело груженные плоты...

А следующей осенью из Мелеузовского района пошли в Галиакберово письма. Земляки писали, что места действительно оказались хорошие. Но вот пчелы погибли, не прижились на новом месте. Между строк сквозила тоска по Нугушу.

Байгазины жили тогда в Калгасау, пятнадцать километров от Галиакберово. Хаммат, отец Миниахмета, работал плотником в артели леспромхоза, держал пятьдесят бортей. Дети подрастали, уезжали в город кто учиться, кто работать.

Был Хаммат известным человеком в округе. Ходил один на медведя, знал толк в лекарственных травах, но более всего был удачлив в бортничестве. Выдолбленные им борти всегда заселяли пчелы: умел без ошибки выбрать место. А для этого опыта одного мало — талант нужен.

Были у него столетние борти, меченные родовой тамгой — изображением скачущего всадника, самые счастливые среди прочих, каждый год давали пуда по полтора меда. За такую борть в голодное военное время можно было и корову купить, но Хаммат не продал ни одной. Берег. По ним острил глаз, точил вкус к красоте, без понимания которой нет удачи в промысле бортника.

Старым себя не чувствовал. Во время обхода бортей он преодолевал сорок километров в оба конца. Но одна мысль не давала покоя: умрет он и кончится с ним родовой промысел, умрет опыт, собранный многими поколениями по крохам. Не нуждались дети в его знаниях. А ведь в лесу выросли, одной с ним красотой любовались. А может, и не любовались вовсе? Смотрели и не видели. Такое бывает, когда только глазами смотрят, а не сердцем.

На своем веку Хаммат повидал немало. Застал жизнь при баях, воевал в первую мировую и в гражданскую. Не гнался за богатством, не мечтал владеть несметными табунами. Род его издревле славился бортниками, охотниками, лекарями. Многие баи хотели бы видеть Байгазиных в числе верных прислужников, но ни силой, ни хитростью не удалось закабалить гордый род Скачущего Всадника.

Бортные поляны, укрытые в глухих труднодоступных отрогах Уральских гор, были недвижимым капиталом. Дороги к ним башкиры таили от чужих глаз, держали в секрете расположение медоносных делянок, строили хитрые ловушки и западни на подходах к ним. Баи владели по тысяче и больше бортей.

После революции сотни тысяч бортевых деревьев навсегда исчезли с башкирской земли: не желая отдавать борти трудовому люду, баи рубили их в слепой ярости.

Но и в те страшные годы Байгазиным удалось сберечь счастливые борти, меченные скачущим всадником.

Было Миниахмету тринадцать лет, когда Бейгазины переехали жить в Малиакберово. Отцу исполнилось шестьдесят пять. По-прежнему оснащал он борти и с собой брал на подлаз Миниахмета, младшего из пятерых детей. Крепенький остроглазый мальчуган ничем вроде не отличался от сверстников. Может быть, только глаза его, чуть пошире открытые, смотрели на мир с удивлением и восторгом. Летом с утра до вечера пропадал он на речке. Рыбачил, купался. С наступлением темноты приходил домой с нанизанными на прутик рыбешками, чувствуя себя добытчиком, полезным и нужным человеком в семье. В длинные зимние вечера любил слушать рассказы стариков, охотно приходивших в дом Байгазиных. Сидел Миниахмет тихо в уголке, не имея еще права участвовать в разговоре старших, и удивлялся их знанию лесной жизни, древних обычаев, плотницкого ремесла и бортевого промысла. Нравилась ему их ребячливость не по годам, веселый нрав, мудрость в суждениях. Особенно любили старики вспоминать веселые сабантуи — праздники весеннего сева. Были на них скачки, национальная борьба, состязания бортников. Побеждали в этих состязаниях наиболее опытные и ловкие, нередко шестидесятилетние старцы.

— Пока человек трудится, он не стареет,— часто говаривал Хаммат. Старики одобрительно кивали.

«Гвоздем» сабантуя был такой рискованный номер. Нужно было подняться по гладкому стволу как можно выше — пока дерево держит, метров на двадцать с лишним, имея при себе топор, керам (широкий ремень, сплетенный из полосок бычьей кожи, для лазания по деревьям) и срубить вершину. На лесных полянах такое приходится делать бортнику не раз и не два в году: так обрабатывают бортевые сосны, чтобы стояли они веками, матерея, твердея под стать камню.