Дуглас Кеннеди - Испытание правдой

• Название: Испытание правдой
• Автор: Дуглас Кеннеди
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-386-04797-9

«Испытание правдой» — история семьи, в которой каждый несчастен по-своему.

Ханна — дочь художницы и профессора литературы, который чаще участвует в митингах протеста против войны во Вьетнаме, чем читает лекции. Она всегда казалась себе слишком заурядной для таких родителей. Выйдя замуж за студента-медика и перебравшись в провинциальный городок в штате Мэн, Ханна вдруг осознала, что мечтала совсем не о такой жизни. Судьба дает ей шанс все изменить. Но стоит ли его использовать?

Тридцать лет спустя дочь Ханны пропадает после неудачно закончившегося романа с женатым мужчиной. Под грузом свалившейся беды казавшаяся крепкой семейная жизнь дает ощутимую трещину. И прошлое очень некстати напоминает о себе.

---

— Он кажется мне нормальным и практичным человеком, — сказала я.

— Абсолютно нормальных родителей не бывает.

— Ты мне будешь рассказывать!

— Но у твоих родителей довольно прочный союз.

— Да уж, насколько прочный, настолько и непредсказуемый.

— Мы никогда не будем непредсказуемы, — рассмеялся он.

— Ловлю тебя на слове.

Мы никогда не будем непредсказуемы. Я знала, что тем самым Дэн хотел сказать мне, что видит нас вместе на долгие годы. Того же хотелось и мне, несмотря на то что внутренний голос настойчиво шептал: не торопись… ты еще только первокурсница… вся жизнь впереди… не запирай себя так рано.

Прошло еще полгода, прежде чем Дэн решился сказать мне «Я люблю тебя». Было лето, и Дэн выиграл место в программе стажировки студентов-медиков в Массачусетском общем госпитале в Бостоне. Когда он узнал, что его, единственного из студентов Вермонтского университета, отобрали в эту программу, он спросил: «Не возражаешь провести со мной лето в Бостоне?» Мне хватило пары секунд, чтобы сказать «да». За неделю я подыскала для нас дешевую квартиру в Кембридже, которую сдавали в субаренду за 85 долларов в месяц. Я навела справки и узнала, что в Роксбери квакеры набирают учителей-добровольцев в классы коррективного курса по чтению, причем без привязки к религиозной конфессии. Я подала заявку, и меня приняли — без жалованья, если не считать 25 долларов в неделю на проезд и ланчи, зато с возможностью делать доброе дело.

Мой отец пришел в восторг, когда я рассказала ему, как собираюсь провести каникулы. Мама тоже выразила одобрение — хотя не обошлось и без оговорок, иначе это была бы не моя мама.

— Обещай мне, что будешь выбираться из Роксбери до наступления темноты. И обещай, что попытаешься найти какого-нибудь приличного местного парня, чтобы провожал тебя каждый вечер до метро и сажал на поезд.

— Под местным парнем ты понимаешь черного? — спросила я.

— Я не расистка, — сказала она. — Но хотя мы с отцом и одобряем твой вариант летних каникул, там, в Роксбери, тебя вполне могут принять за белую либералку, вторгшуюся на чужую территорию…

— Спасибо, мамочка.

— Я просто говорю правду.

На самом деле Роксбери оказался вовсе не таким зловещим, как я представляла. Да, это были форменные трущобы, и социальное неблагополучие кричало о себе на каждом шагу. Но программу «Дадли-стрит проджект» вели профессионалы от образования и работники местной социальной службы, которые не отличались либеральными взглядами. Меня определили наставницей к десятилетним детишкам с отставанием в развитии навыков чтения. Им были не под силу даже простейшие предложения. Не могу сказать, что за семь недель я сделала из них книгочеев, но к концу лета четверо из моей группы уже осваивали повесть «Мальчишки Харди», а я поняла, что нашла для себя любимое дело. Все говорят о том, насколько благодарна профессия учителя, как это ценно — видеть результат своего труда. Но к этому можно добавить и совершенно неповторимое ощущение ответственности, когда ты чувствуешь себя главным. И когда у одного мальчика из моей группы произошел прорыв, я испытала настоящий кайф… пусть даже ребенок сам и не осознал, чего достиг.

— Ты хочешь сказать, — подытожила Марджи, позвонившая мне из Нью-Йорка, — что это примерно как у Сиднея Пуатье[7], когда все дети поначалу тупоголовые, но в конце подходят к тебе со слезами на глазах и признаются: «Мисс Ханна, вы изменили мою жизнь»?

— Нет, дорогая, — ответила я. — Мои ученики ненавидят эту летнюю школу, а на меня смотрят как на тюремного надзирателя. Но, по крайней мере, они учатся.

— Что ж, во всяком случае, пользы больше, чем в том, чем занимаюсь я.

Благодаря маминым связям Марджи устроилась на летнюю практику в журнал «Севентин».

— Я всегда считала, что глянцевые журналы сплошь гламурные.

— Только не этот. К тому же эти надменные практикантки из «Лиги плюща» и «Семи сестер»[8] смотрят на меня свысока, потому что я учусь в Вермонте.

— Готова спорить, что пива ты можешь выпить больше, чем все они, вместе взятые.

— А я готова спорить, что не выйду замуж за какого-нибудь Тодда, как все они. Кстати, раз уж зашел разговор, как твоя la vie domestique?[9]

— Знаешь, мне не хочется говорить, но…

— Что такое?

— У нас все замечательно.

— Господи, какая ты зануда.

— Признаюсь, виновата.

Я не лукавила. Мама была права: мне действительно нравилось вести домашнее хозяйство. Да и Дэн прекрасно справлялся с нудной домашней работой. Более того, мы совсем не мешали друг другу, и лучшим открытием того лета для меня стала компания Дэна. Нам всегда было о чем поговорить, и он так живо интересовался всем, что происходило в мире. Я безнадежно отставала в политике, и мне было никак не уследить за тем, что творилось во Вьетнаме, в то время как Дэн знал о каждом шаге в наступлении американской армии, о каждом ответном ударе вьетконговцев. И еще он заставил меня читать Филипа Рота — чтобы, как он выразился, научиться понимать «пунктики еврейских матерей».

Моя мама прочитала «Случай портного», когда его впервые опубликовали в 1969 году. Когда я обмолвилась, что наконец-то осилила его этим летом, мамина реакция меня удивила.

— Только не смей думать, что я такая же, как миссис Портной!

— О, я вовсе так не думаю.

— Представляю, что ты плетешь обо мне своему доктору Дэну.

— И кто из нас параноик?

— Только не я…

В ее голосе вдруг появились странные интонации — как будто ее что-то встревожило.

— Что такое, мам? — спросила я.

— Я говорю как-то странно?

— Есть немного. Что-то случилось?

— Ничего, ничего, — сказала она и быстро переменила тему, напомнив мне, что в пятницу вечером в Кембридж приезжает отец, чтобы выступить в Бостоне на митинге против вторжения в Камбоджу. — Он позвонит тебе по приезде, — сказала она и повесила трубку.

В пятницу утром, во время урока, я получила сообщение от отца, в котором он просил встретиться с ним после митинга в отеле «Копли Плаза», где будет проходить пресс-конференция. Митинг был назначен на пять вечера у входа в Бостонскую публичную библиотеку.

Я опоздала, и на Копли-сквер было такое столпотворение, что мне пришлось остановиться на Бойлстон-стрит и слушать усиленный динамиками голос отца, который разносился по городским улицам. Сам он находился так далеко от меня, что казался пятнышком на трибуне, возведенной на площади. Голос, который я слышала, был совсем не похож на тот, что читал мне сказки на ночь или успокаивал после очередной материнской тирады. Это был голос великого общественного деятеля — смелый, зычный, уверенный. Но вместо того чтобы проникнуться дочерней гордостью за отца, блестящего оратора, народного трибуна, я испытала некоторую грусть от того, что он больше не принадлежит мне… если вообще когда-либо принадлежал.

Кошмаром обернулись и мои попытки прорваться после митинга к «Копли Плаза». Хотя до отеля было всего четверть мили, толпа была настолько плотной и так медленно рассасывалась, что у меня ушло около часа на то, чтобы добраться до входа. Но и тут меня ожидало разочарование: копы окружили здание кордоном безопасности и никого не пропускали, разве что прессу. К счастью, в этот момент к баррикадам подошел репортер «Берлингтон Игл» Джеймс Сондерс и сунул под нос копу свое удостоверение. Я встречалась с Сондерсом — он брал интервью у отца у нас дома — и неожиданно для себя выкрикнула его имя. Слава богу, он сразу вспомнил меня, замолвил словечко перед дежурным офицером, и мы благополучно проскользнули в дверь.

«Копли Плаза» представлял собой неказистого вида отель с большим конференц-залом на втором этаже. Там уже было не протолкнуться от журналистов, которых импровизированная пресс-конференция, похоже, интересовала куда меньше, чем бесплатные закуски и пиво, сервированные в другом конце зала. Было очень накурено, и в облаках сигаретного дыма отчетливо угадывался сладкий аромат марихуаны. Со сцены молодой парень вещал о необходимости конфронтации с «ястребами из военно-промышленного комплекса». Из репортеров его слушали человека три.

— О нет, только не он, — сказал Джеймс Сондерс.

Я перестала искать глазами своего отца и переключилась на оратора. Парню было лет двадцать с небольшим — волосы длиной до плеч, густые «моржовые» усы, очень худой, в потертых джинсах и неотглаженной голубой рубашке с пристегнутым воротничком, которая выдавала в нем студента-мажора, а вовсе не отвязного хиппи. Марджи сказала бы: «Вот то, что я называю красавчиком радикалом».

— Кто это?

— Тобиас Джадсон.

— Мне это имя откуда-то знакомо, — сказала я.

— Наверное, из газет. Он был важной шишкой во время захвата Колумбийского университета. Левая рука Марка Рудда. Удивляюсь, как его сюда впустили, учитывая его репутацию бузотера. Очень толковый парень, но опасный. Впрочем, ему можно ни о чем не беспокоиться — его отец владеет крупнейшими ювелирными магазинами в Кливленде…