Константин Ротиков - Другой Петербург

• Название: Другой Петербург
• Автор: Константин Ротиков
• Издательство: «Лига Плюс»
• Жанр: Руководства
• Год: 2000
• ISBN: ISBN 5-88663-009-0

Это необычное произведение — своего рода эстетическая и литературная игра, интригующая читателя неожиданными ассоциациями, сюжетными поворотами и открытиями. Книгу можно рассматривать и как оригинальный путеводитель, и как своеобразное дополнение к мифологии Петербурга. Перед читателем в неожиданном ракурсе предстают не только известные, но и незаслуженно забытые деятели отечественной истории и культуры.

В издании этой книги принял участие князь Эльбек Валентин Евгеньевич, за что издательство выражает ему глубокую благодарность.

---

Дом 10 по Малой Морской — старинный, позапрошлого века, но фасад его был переделан «в стиле барокко» в 1840-е годы, по проекту Александра Тона (брата более знаменитого Константина, строителя Храма Христа Спасителя в Москве). Хозяйкой этого дома была княгиня Наталья Петровна Голицына, считающаяся «старухой-графиней» из «Пиковой дамы». Смолоду была красавица, внучка «бой-бабы» Авдотьи Ржевской, любимицы Петра I. Под старость и у нее выросла борода, как у Софьи Астафьевны. Тогдашний американский посланник в Петербурге у Астафьевны, вероятно, не бывал, и удивляясь подобному феномену, сравнил «усатую княгиню» с философом Платоном, очевидно, не только из-за растительности на щеках, но по редкой остроте ума, отличавшего старуху.

Имя Платона, по которому и любовь к юношам называется «платонической», вспомнилось рядом с этим домом не совсем некстати. В николаевское время принадлежал он тогдашнему военному министру, князю А. И. Чернышеву. О нем самом ничего не известно и даже, пожалуй, наоборот. Рассказывали, будто как-то Государь Николай Павлович, узнав о широком распространении педерастии в кадетских корпусах, поручил военному министру разобраться. Чернышев призвал к себе тогдашнего начальника военно-учебных заведений Я. И. Ростовцева (личность прелюбопытная: не только загадочным своим доносом на друзей-декабристов, но и выдающейся ролью в подготовке Великих реформ Александра II). Устроив, как водится, разнос, министр добавил: «Яков Иванович, ведь это и на здоровье мальчиков вредно действует» — «Позвольте в этом усомниться, ваша светлость, — отвечал Ростовцев, — откровенно вам доложу, что когда я был в Пажах, то у нас этим многие занимались; я был в паре с Траскиным, а на наше здоровье не подействовало». Князь расхохотался. Он, надо отметить, и сам был воспитанником Пажеского корпуса.

Среди адъютантов военного министра особенно замечателен Сергей Кириллович Нарышкин, брат графини Александры Воронцовой-Дашковой (двусмысленно воспетой Лермонтовым: «как мальчик кудрявый, резва, нарядна, как бабочка летом»). Был он, по утверждению современников, «хорошенький блондин с женскими манерами» и жил, подобно «кокетке большого света»: имел нескольких любовников, писал им письма дамским слогом и почерком, и произвел как-то сенсацию в Елизаветграде, находясь там при армейском корпусе генерала Сакена, не знавшего о его наклонностях. На костюмированном балу Нарышкин явился одетый маркизой, в платье, стоившем 10 тысяч рублей, не считая бриллиантов.

Вот в таком окружении находится угловой пятиэтажный дом 13 по Малой Морской, на стене которого загадочная доска с именем красного маршала В. К. Блюхера, и более древняя, еще дореволюционная, сообщающая, что в этом доме 25 октября 1893 года умер Петр Ильич Чайковский, родившийся в Воткинске 25 апреля 1840 года.

Мрачная слава дома заставляет видеть какой-то особый смысл в том, что он стоит напротив дворца «Пиковой дамы». Между тем, в квартире этой, находившейся на последнем этаже (кстати декорированном фигурами мальчиков, столь любимыми композитором), на углу, с балконом над эркером, Петр Ильич появился впервые за две недели до смерти.

Он считался москвичом, в Петербург приезжал по несколько раз в году и останавливался в разных местах. Чаще в гостиницах — например, на той же улице, в доме 18–20 (где был «Гранд-отель») жил в 1892 году, когда приезжал на премьеру «Иоланты» и «Щелкунчика». Этот район — Мойка, Гороховая, Морские — знаком ему был с юности. В 1862–1865 годах, когда он учился в консерватории, ее классы помещались на Мойке, д. 64 — у Красного моста.

Заодно уж вспомним, что в соседнем доме, на Мойке, 62, прошли последние месяцы жизни писателя Леонида Ивановича Добычина. Эпоха другая, но проблемы те же. Писатель почти забытый, да и при жизни не очень-то известный. Провинциал, родился в Двинске, жил, кажется, в Брянске, в Ленинград приехал незадолго до конца. Напечатал совсем немного. Его повесть «Город Эн» дает трогательное описание юношеской влюбленности в сверстников. Без всякой эротики, но пронзительно. Судьба Добычина — точно гоголевский фарс, под которым нечто подразумевается бездонное… На него грубо накричали на собрании в «Доме писателей». 1936 год, любили устраивать «проработки». Он что-то пролепетал, выбрался бочком из зала и пропал, будто испарился. Больше никто его никогда не видел…

Квартиру на Малой Морской снял Модест Ильич Чайковский, младший брат и — со своим двойняшкой Анатолием — любимец нежно о них заботившегося Петра Ильича, вообще любившего возиться с малышами. Модест был литератор, драматург. Он написал подробную биографию старшего брата — редкий образец искусства писать обо всем без утайки, сохраняя, однако, полную пристойность и уважение тогдашних уголовных и нравственных предрассудков.

Все так переплетено в «голубом» Петербурге, что вспомним, раз уж кстати пришлось, что Модест, подобно брату, любивший опекать мальчиков, возил как-то в Италию восемнадцатилетнего Сергея Антоновича Клычкова — поэта, тесно сблизившегося потом с Клюевым (с Николаем Алексеевичем Модест Ильич наверняка знаком не был).

Вскоре после переезда на Морскую Модест Ильич принимал у себя молодого актера Юрия Михайловича Юрьева… Ну, что тут сказать. Юрьев — это эпоха. Хранитель заветов. Пронес, выражаясь высоким слогом, «священный огонь» через десятилетия. В отличие от многих наших героев, никогда не был женат и придерживался твердых принципов. Под старость, по некоторым сведениям, даже страдал: от случайных матросиков, «кидал» и «ремонтеров». Скончался в 1948 году народным артистом и орденоносцем. Убедительный пример того, что можно было достойно прожить и после 1934 года, если держать себя в рамках приличия.

Обладатель идеальной сценической внешности, богатого голоса, Юрьев будет помянут еще не раз. Сцена у Чайковских, которую он нарисовал в своих «Записках», прямо-таки символична. Вспоминается старик Державин, который, в гроб сходя, благословил.

Допустим, что Юрьеву, как всем нам, приходилось привирать. Согласимся, что описание им обеда у Чайковских напоминает сцену в средненькой пьеске бытового жанра, множество которых было им сыграно. Но главное здесь — настроение, общий тон, идиллическую безмятежность которого не было нужды наводить задним числом.

Время этого обеда можно отнести лишь к единственной неделе: до премьеры 6-й симфонии (16 октября), но не раньше 10 октября, когда Чайковский приехал в Петербург. Модест Ильич только что поселился на новой квартире с племянником, Володей Давыдовым. Вероятно, последнее обстоятельство (можно было отвести душу с обожаемым Бобом) побудило Петра Ильича остановиться на этот раз у брата.

Не спорим, кое в чем, через полвека после описываемых событий, Юрий Михайлович мог ошибаться. Как-то уж очень быстро он подружился с этим семейством. А с другой стороны, вспомнив личный опыт, не найдет ли читатель в собственной биографии примеров мгновенной дружбы, которая и продолжалась — дай бог, две недели…

Юрьев начал свою артистическую жизнь в Москве, работал в Малом театре, в Петербург приглашен как раз в 1893 году (был ему тогда двадцать один). В Александринском театре готовилась постановка пьесы Модеста Чайковского «Предрассудки». Режиссер В. А. Крылов хотел дать Юрьеву в этой пьесе роль студента-разночинца, но сам актер рассчитывал на роль светского молодого человека. С Модестом Ильичем Юрьев уже как-то был знаком по Москве, так что сумел к нему напроситься, чтоб показать себя в желаемой роли и получить поддержку драматурга. Действительно, послушав Юрьева, Модест Ильич согласился, что ему больше подходит образ светского юноши.

И вот представим картинку. Высокий стройный красавец, звучно декламирующий, что ему положено. В кресле сидит драматург, удивительно похожий на брата-композитора, с такой же холеной небольшой бородкой, с приятным низким голосом, со старомодной четкостью артикулирующий звук. Просмотр окончился, деловые вопросы решены, и Модест Ильич, опытным взором заметивший сразу, должно быть, что-то в молодом актере, приглашает его остаться отобедать.

Смущенный юноша отказывается, но вдруг — стук в дверь, и в комнату влетает молодой человек в форме вольноопределяющегося Преображенского полка, одних лет с Юрьевым, Боб Давыдов. «Отчего же вы не хотите остаться с нами пообедать? — обращается он к артисту. — Мы с дядюшкой слышали, как вы читали». Выясняется, что они с Петром Ильичем подсматривали в замочную скважину, любуясь юным дарованием, что подтверждает тут же появившийся композитор, кокетливо сконфуженный, но искусно льстящий совсем растерявшемуся красавцу: «Вам непременно надо играть эту роль. У разночинца линии другие, облик иной, а у вас такие линии…» — и увлекает юношей на балкон, показывать Исаакий на фоне малинового заката.

Тут является к обеду седовласый и сильно располневший, в свои сорок восемь, Герман Августович Ларош, «Маня», близко знакомый Петру Ильичу с семнадцати лет, в обществе двух тоненьких элегантных юношей, двоюродных племянников Чайковских, графов Саши и Кости Литке. За столом весело беседуют, переходя от общих светских тем к предполагаемой поездке Петра Ильича за границу. Композитор непринужденно признается, что дирижировать «ужасно» (любимое его словцо) не любит, робеет, а перед выступлением у него просто случается медвежья болезнь. Тут же вспоминает о «Пиковой даме», которую то «обожает» (вот еще его словцо), то ненавидит. Как-то сыграл ее другу, Диме Бенкендорфу, а тот ничего не мог выдавить, как «недурно». Чайковский на него разобиделся и оперу возненавидел, закинув клавир в ящик письменного стола.