Жак Пикар - Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой

• Название: Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой
• Автор: Жак Пикар
• Издательство: Мысль
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1974
• ISBN: n/a

В книге «Глубина 11 тысяч метров» рассказывается о создании и погружении батискафа «Триест» в Марианскую впадину на глубину 11 тысяч метров, описываются интереснейшие научные наблюдения.

В 1969 году подводная лодка мезоскаф «Бен Франклин» опустилась под уровень океана у полуострова Флорида и прошла с течением Гольфстрим 1500 миль за тридцать дней. Шесть человек во главе с Жаком Пикаром получили возможность наблюдать мир таинственных глубин, никогда не посещавшийся человеком.

---

Морем занимались повсюду: в Калифорнии собирались восполнить нехватку воды доставкой к берегу айсбергов; в другом месте использовали принцип батискафа (поплавок и балласт) для ловли рыбы на больших глубинах; в третьем тем же способом намечали запускать глубинные буи для составления карты подводных течений. В Институте Скриппса мне рассказали об увлекательной идее, получившей наименование «проект Мохол» (впоследствии он был осуществлен). Речь шла о бурении сверхглубокой скважины сквозь земную кору в мантию.

Этот загадочный слой толщиной порядка трех тысяч километров отделяет земную кору от расплавленного железоникелевого ядра нашей планеты. Мантия, несущая на себе тонкую пленку коры, на которой мы обитаем, составляет примерно 80 процентов общей массы земного шара. Ей были посвящены работы югославского ученого Мохоровичича, откуда и пошло название — «скважина Мохоровичича» (по-английски «Мохоровичич холл») или в сокращении — «проект Мохол». Геологи предполагают, что мантия образована тяжелой, богатой оливином породой — перидотитом. Но только сверхглубокая скважина позволила бы получить точную информацию и взять образцы.

Скважину имело полный смысл бурить на дне моря. Дело в том, что под материками мантия лежит примерно на глубине 30 километров, в Тихом океане это расстояние снижается кое-где до десяти километров. Таким образом, бурение в океане давало в теории неоспоримые преимущества. Но на практике!.. Те, кто знаком с проблемами бурения скважин на земле, с трудом представляли себе, как можно пробурить с плавучей баржи семикилометровое отверстие да еще пройти через трехкилометровую толщу воды! Тем не менее группа ученых, взявшихся за осуществление проекта — среди них мне хотелось бы назвать в первую очередь Уилларда Баскома и Гордона Лилла, — разработала методику, позволившую сделать пробное бурение: бур ушел на 170 метров в осадочные породы сквозь толщу воды в три с половиной километра. Как это было сделано? В выбранном месте поставили на якорь несколько подводных плотов; по отношению к дну их можно было считать неподвижными. К этим плотам прикрепили другие, плававшие уже на поверхности. Между ними поместили «оперативную платформу». Она не соприкасалась с плотами, но контролировала свое положение с помощью радара и ультразвука. Платформа была оснащена несколькими гребными винтами, позволявшими все время почти автоматически исправлять положение. Достаточно гибкие буры выдерживали неизбежные отклонения от вертикали.

Геологи полагают, что за слоем мягкого органического ила мощностью в несколько сот метров, напластовавшегося в течение веков, лежит слой более плотных осадочных пород, потом толща в несколько километров скальных пород, вероятно, вулканического происхождения, а уж затем сама мантия, конечная цель всего проекта.

Американская океанография смогла достичь столь выдающихся успехов только благодаря правительственной поддержке. До войны океанографическая наука была молода, ее недооценивали, считая чем-то вроде «хобби яхтсменов», забавой, которой флот позволил заниматься нескольким отставным адмиралам. Война в корне изменила сложившиеся воззрения. Управление морских исследований (УМИ) быстро набирало силу. Оно заключило множество контрактов, по которым частные лаборатории, промышленные фирмы и университеты начали заниматься изысканиями, жизненно важными для обороноспособности государства. Функции УМИ быстро вышли за рамки первоначальных целей: оно финансировало проекты, уже не имевшие прямого отношения к нуждам флота. В Западной Европе такой организации пока не существовало, хотя национальные фонды научных исследований ряда стран исходили из той же идеи. Нет нужды говорить, что в американском Управлении морских исследований был целый отдел, занимавшийся чистой океанографией.

Во время поездки по Штатам я узнал, что в Вашингтоне как раз должен состояться важный симпозиум, организованный Национальной академией наук. На повестке дня стояли различные аспекты исследований глубин океана. УМИ позаботилось, чтобы Боб Дитц и я в качестве участников выступили с докладами о батискафе.

Впервые программа использования батискафа была официально предложена на рассмотрение такому представительному форуму ученых. Результаты наших работ в Европе и перспективные возможности батискафа произвели большое впечатление на эту избранную аудиторию. Уиллард Баском предложил принять по этому вопросу резолюцию. При всей своей обтекаемости резолюция приоткрыла двери, которые в дальнейшем можно было раздвинуть пошире. Вот ее текст:

«Тщательно отработанная методология и неоднократные погружения батискафа со всей ясностью показали техническую возможность и полную безопасность управления аппаратами с людьми на больших глубинах. Значение данного метода для науки неоспоримо. Мы, как лица, заинтересованные в научном освоении моря, считаем необходимым разработать национальную программу, целью которой было бы приобретение для Соединенных Штатов подводных аппаратов, способных доставлять океанографов и специальное оборудование на большие океанские глубины».

Резолюция была принята единогласно. Наконец-то первый ощутимый результат! Правда, пока что это всего резолюция, да к тому же одобренная лишь учеными, а не официальными чиновниками. Но на симпозиуме присутствовали многие ответственные работники УМИ, высшие офицеры флота и даже кое-кто из правительственных лиц. Резолюция по сути дела представляла собой петицию к властям. А власти в данном случае ждали одобрения со стороны заинтересованных ученых. При такой поддержке у флота и УМИ оказались развязаны руки…

На этом моя миссия не заканчивалась. Я продолжал ездить по Штатам, знакомился с организацией и системой научных работ, которые обычно вызывают удивление европейца на новом континенте. Управление морских исследований расположилось в Вашингтоне на Конститьюшн-авеню во временном помещении, выстроенном в начале войны, — первой или второй, сейчас не помню. Если вы спрашивали об этом, вам неизменно отвечали: «Нет ничего долговечнее временных помещений!» И действительно, «времянки» были оборудованы кондиционерами, в коридорах и буфетах стояли автоматы для продажи кока-колы, жевательной резинки, сигарет и прочих аксессуаров, без которых по ту сторону Атлантики не мыслят себе комфорта. На дверях некоторых комнат красовались строгие предупреждения: «Посторонним вход воспрещен». Видимо, там под большим секретом разрабатывают некие «тайные» проекты, о которых по окончании объявят журналистам, а до этого подробно излагают сотне людей, чтобы выбить для себя нужные кредиты; тем не менее предполагается, что потенциальный противник о них не осведомлен. Об этом самом «противнике» напоминают и плакаты на стенах: маленький человек, раскрывший рот для болтовни, а под ним надпись: «Говори только в случае необходимости!» Несмотря на это, в учреждениях, где я был, царил дух демократического доверия.

В Америке европеец поражается бесконечной чехарде в административном аппарате — государственном и частном. В Европе, когда исследователь поступает в лабораторию, он, как правило, рассчитывает проработать там всю жизнь, если только его не уволят в отставку.

В Соединенных Штатах — полная противоположность. Научный работник проводит несколько месяцев, от силы несколько лет на одном месте, потом переходит на другое, из государственного управления в частный бизнес и обратно, причем никому в голову не приходит спрашивать, чем это вызвано. В результате большое число людей приобретает примерно равную компетенцию, в отличие от Европы, где ученые зачастую отделены друг от друга глухой стеной. Намеченный проект в равной степени известен в Вашингтоне и Калифорнии, Флориде и Массачусетсе. Ценность человека как узкого специалиста падает, зато общество в целом выигрывает в знаниях.

В Европе, когда вы обращаетесь в какую-нибудь лабораторию, а перед вами захлопывают двери, это почти гарантирует, что лаборатория на другой стороне улицы примет вас с распростертыми объятиями. В Америке наоборот: все взаимосвязано, все знают друг друга, убедить кого-нибудь на Западном побережье — значит подняться во мнении на Восточном. Это, кстати, не исключает доведения до крайности специализации в какой-то узкой области: на это сознательно идут, и такая вещь высоко ценится. Один раз, читая лекцию в Лa-Холья (штат Калифорния), я упомянул, что во время погружения на «Триесте» мы взяли пробу грунта и в донных отложениях обнаружили следы лавы. После лекции ко мне подошел геолог, занимающийся вулканическими образованиями, и условился о встрече назавтра в его лаборатории. В назначенный час я пришел с коробочкой, в которой лежал упомянутый образец. Он открыл ее, заглянул внутрь и спросил:

— А где же лава? Здесь один песок.