Майкл Эрард - Феномен полиглотов

• Название: Феномен полиглотов
• Автор: Майкл Эрард
• Жанр: Самосовершенствование
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91657-502-6

Что нужно для того, чтобы выучить три языка?.. шесть… двадцать? Пытливый интерес Майкла Эрарда увлекает нас в настоящее расследование в поисках гиперполиглотов разных времен и народов: от итальянского кардинала Джузеппе Меццофанти, говорившего на семидесяти двух языках, до нашей многоязычной современницы Ломб Като из Венгрии, выучившей русский язык за чтением романов.

Через изучение вопросов о том, что представляет собой язык, какое место он занимает в человеческом мозге, как его осваивают полиглоты, отличаются ли эти люди от нас с вами, автор пытается определить верхний предел способности человека к изучению и использованию языков. Он считает, что примеры выдающихся языковых достижений позволяют заглянуть в глубины человеческого мозга, оценить его способности.

Для тех, кто хочет понять, как выучить иностранные языки.

---

Согласно собранным Расселом свидетельствам, познания Меццофанти в еще двух группах языков находились в зачаточном состоянии. Еще на одиннадцати он мог общаться, однако этот факт подтверждался слишком малым количеством свидетельств очевидцев, действительно способных оценить уровень его знаний (что позволяет нынешним исследователям предполагать, что Меццофанти мог знать еще несколько языков, о которых не имели представления его современники). К этой группе относились: курдский, грузинский, сербский, болгарский, «цыганский», «пегуанский», валлийский, ангольский, «мексиканский», «чилийский» и «перуанский». На девяти языках (сирийском, эфиопском, «амаринском», хиндустани, гуджарати, баскском, валашском, «калифорнийском» и алгонкинском) он «говорил не так хорошо… однако его произношение на каждом из этих языков, по крайней мере, описывалось как весьма совершенное», – писал Рассел.

В отношении еще тридцати языков Рассел и Уоттс сошлись во мнении: да, Меццофанти владел ими в совершенстве. «На этих языках он говорил свободно, без акцента и имел обширный словарный запас, – писал Рассел, – что является редким достижением для иностранца». Он определял «свободное владение» как способность говорить без перерыва (вне зависимости от смысла сказанного) и грамматически правильно. «Следует исходить из того, – пояснял Рассел, – что человек может быть признан по-настоящему хорошо владеющим иностранным языком лишь в случае, если образованные носители языка подтверждают: он говорит образно и без ошибок».

Со своей стороны, Уоттс описывал «совершенное владение» как «возможность говорить [на иностранном языке] бегло и правильно», что соответствует «знанию языка на одном уровне с большинством его носителей». Помимо идеального произношения Уоттс также отмечал, что речь кардинала была «высокодуховной и точной». По его мнению, именно разговорная речь являлась истинным мерилом знания языка.

По классификации Рассела, к числу названных выше тридцати языков относились: иврит, раввинский иврит, арабский, халдейский, коптский, древнеармянский, современный армянский, персидский, турецкий, албанский, мальтийский, греческий, новогреческий, латинский, итальянский, испанский, португальский, французский, немецкий, шведский, датский, голландский, фламандский[12], английский, иллирийский, русский, польский, чешский (богемский, как называл его Рассел), венгерский и китайский.

Интересно, что, согласно имеющимся свидетельствам, все эти тридцать языков он выучил до того, как ему исполнилось тридцать лет. Они представляли одиннадцать обширных языковых групп[13], пять из которых (романская, германская, славянская, греческая и семитская) обеспечили ему бо́льшую часть языковых приобретений. При наличии огромного опыта каждый язык становился вариацией основной темы, что позволяло Меццофанти выходить на все более высокий лингвистический уровень. Если он читал на перечисленных языках, ему приходилось иметь дело с шестью различными алфавитами (я не считаю китайский, поскольку знаю, что в изучении его алфавита Меццофанти постигла неудача).

В отношении общего количества известных кардиналу языков Уоттс и Рассел не смогли достичь консенсуса. Рассел утверждал, что Меццофанти знал семьдесят два языка, и это имело религиозный смысл: согласно легенде, именно столько языков возникло в результате падения Вавилонской башни. Уоттс оспаривал некоторые из источников, на которые ссылался Рассел, указывал на случаи дублирования и избавлялся от религиозного пафоса, снижая свою оценку до шестидесяти или шестидесяти одного языка. Но разногласия были поверхностными. Ни тот, ни другой ученый не подвергали сомнению достижения и славу Меццофанти, и, что интересно, ни один из них не ссылался на божественные силы в своих попытках дать объяснение его таланту. Даже Рассел, для которого личность Меццофанти стала христианским символом. Вот что важно: они оба согласились с тем, что тридцатью языками Меццофанти овладел в совершенстве.

Несмотря на тщательность подсчетов Рассела и педантичный подход Уоттса, проявленные при распутывании свидетельских показаний и отделении фактов от выдумок современников Меццофанти, несколько ключевых вопросов все же остались без ответа. Это не только вопрос о том, какими критериями следует руководствоваться при оценке знания языка, но и вопрос об особенностях личности оценивающего.

Обычно считается, что носители языка обладают достаточной квалификацией, чтобы судить, насколько хорошо собеседник владеет их языком. Однако, учитывая их мнения, следует принимать во внимание особенности национальной культуры. В Болонье итальянцы бурно приветствовали все мои скромные попытки говорить на местном языке. То же самое я наблюдал, когда пытался говорить с мексиканцами и колумбийцами по-испански. В Тайване и Китае мои элементарные познания встречались вежливым энтузиазмом: «Ах, как хорошо вы говорите по-китайски!» – «На самом деле вы переоцениваете мои возможности», – отвечал я на это по-китайски и затем с улыбкой наблюдал, как меняется лицо собеседника, совсем не ожидавшего услышать от меня столь сложную фразу (которой меня научил один знакомый). Таким образом, становилось ясно, каким на самом деле было их мнение о том, насколько хорошо я говорю по-китайски.

С другой стороны, считается, что французам очень не нравится, когда какой-нибудь иностранец корежит их язык. Носители французского языка были бы более критичны при оценке ваших знаний, а, например, испанцы подошли бы к определению вашего языкового уровня более снисходительно. В Японии и Корее слабое знание иностранцем местного языка воспринимается с похвалой и одобрением, зато хорошее владение вызывает подозрительность. Уильям Раг, бывший посол США в Йемене и Объединенных Арабских Эмиратах, опираясь на свой многолетний опыт, говорил, что во время интервью арабским средствам массовой информации более правильным с точки зрения дипломатии является использование местного языка без оглядки на правильность произношения и применения грамматических конструкций: арабские зрители и слушатели, исходя из своих культурных традиций, предпочитают получать информацию из первоисточника, пусть и на плохом арабском, а не доверять словам переводчика, который может исказить смысл сказанного иностранцем. Из всего вышесказанного следует, что мнение носителя языка далеко не всегда является надежным критерием оценки, особенно в случае, когда носитель языка не имеет специальной подготовки.

Еще бо́льшая проблема – что уровни владения языком далеко не одинаковы даже среди носителей. При более-менее пристальном внимании к языковой практике любого сообщества становится ясно: правильность произношения, лексика и сложность применяемых грамматических конструкций в значительной степени зависят от того, какой социальный слой и географический регион страны представляет говорящий. Два человека, говорящие на разных диалектах одного языка, будут рассматриваться как носители языка даже при том, что они не могут объяснить, чем их версия языка отличается от стандартной. Тем не менее они могут выносить свои суждения, насколько правильно или неправильно иностранец говорит на их языке. Для жестовых языков данная проблема выглядит еще более серьезной. Под носителем языка в данном случае подразумевается тот, кто использует его с рождения, хотя большинство глухих детей рождаются у слышащих и, соответственно, не владеющих языком жестов родителей. (Возможно, я не прав, но этот факт может быть причиной того, что число студентов американских колледжей, изучающих язык жестов, выросло с 2006 по 2009 год более чем на 16 процентов: несмотря на наличие стойких сообществ глухих людей, нет никаких гарантий, что родившийся ребенок или взрослый человек никогда не попадет в эту категорию.) Стоит отметить: будучи биографом Меццофанти, Рассел никогда не указывал, кем были носители языка, чью оценку способностей кардинала он принимал в качестве доказательства.

Даже если представить, что все носители языка говорят одинаково, вызывает вопрос достоверность их оценки уровня знаний языка иностранцем. Ведь можно иметь произношение как у носителя языка, но при этом не иметь достаточных навыков для составления собственных, а не заученных фраз. Весьма спорно считать владеющим иностранным языком «в совершенстве» того, кто способен лишь бегло соединять слова, не задумываясь о вкладывании в них смысла. То, что часто называют «владением в совершенстве», на самом деле может быть всего лишь убедительной имитацией. Вполне возможно, что Меццофанти умел демонстрировать лишь видимость владения большинством из языков. Одним из доказательств служит его явное стремление к освоению фонетики, которое Рассел подметил, описывая английское произношение Меццофанти (курсив его): «Если бы я был настроен очень критично, – писал этот ирландец, – я мог бы сказать (как ни парадоксально это прозвучит), что по сравнению с речью носителей языка его произношение было слишком правильным, чтобы звучать абсолютно естественно».