Михаил Мамаев - Месть негодяя

• Название: Месть негодяя
• Автор: Михаил Мамаев
• Жанр: Современная проза

«Завтра улечу в чужой город и там осяду. Такая у меня работа — время от времени отчаливать и оседать на несколько месяцев вдали от дома. Не всякому это подойдет. Особенно, если больше всего на свете боишься потерять любую дорогую для сердца мелочь, заполняющую равнодушную пустоту вокруг. Я не боюсь. И у меня таких мелочей нет. <…> Я долго, терпеливо перестраивал, перекраивал и перетряхивал жизнь прежде чем привел ее в боевой походный строй. Теперь она мобильная, компактная и надежная, как проверенный временем и многочисленными офицерскими командировками старый отцовский чемодан, защищенный от ударов судьбы двумя блестящими английскими замками и прочными, как гильзы от орудийных снарядов, железными набойками по углам…»

---

Я в первый раз играю с Глазковым, раньше мы не работали вместе. Когда утром в вагончике проходили текст, все получалось. А сейчас он как будто не слышит меня, как будто за моей спиной зрительный зал мест на семьсот. Хочется крикнуть ему: «Паша, ау! Я здесь!» Может, и ему со мной неудобно? Или испытывает потребность в дистанции, чтобы от сцены к сцене ее сокращать? Или это потому, что во второй съемочный день все вокруг кажутся посторонними, и это создает эффект театра, а Паша — активно «практикующий» театральный актер. Мы с ним сейчас как будто играем в жмурки и оба водим — тыркаемся на ощупь с вытянутыми вперед руками, зовем друг друга, шарахаемся, пытаемся кричать. Хотя, порою, чтобы услышать и быть услышанным, требуется лишь шепот…

В лесной могиле под дождем…

Под дулами пистолетов Глазков копает могилу. Главный мрачно пьет водку, облокотившись о крышку багажника черного БМВ, что с легкой руки нескольких талантливых парней превратился сначала в красивый символ эпохи, а потом в набивший оскомину штамп. Красивые символы почти всегда превращаются в штампы — рано или поздно. И в этом, по-моему, слабое место любого символизма.

— Не убивайте его! — кричу. — Филипп удачу приносит! Его еще в институте все называли везунчиком…

Ужасно смешно, по-моему, когда кого-то всерьез называют везунчиком, а этот кто-то на заднем плане размашисто орудует лопатой, роет себе могилу… Особенно, если это Филипп, с этим своим вертикальным чубчиком, похожим на козырек бейсболки.

— Какая, к черту, удача? Ты посмотри на него, Родион! — резонно негодует Главный. — Не дай бог, нам с тобой такую удачу!

— Зачем убивать? — упорствую. — Отдай его под мое начало, отработает в Тирасполе… Чего стоят несчастные десять тысяч долларов, что на нем висят, в сравнении с кучей лаве, что я с его помощью для тебя заработаю?

Практичный ум Главного мгновенно принимает решение:

— Ты прав, Родион. Эй, братва, расстрела не будет. Поехали!

Бросает Филиппу недопитую бутылку водки, садится в БМВ, машина с пробуксовкой срывается с места, разбрызгивая лесную грязь. А мы остаемся в лесу, в свежей могиле. Начинается дождь. Он игрушечный, как и казнь — нас обильно поливают рассеянной струей воды из брандспойта специально вызванной для этого из города пожарной машины. Пьем из горла игрушечную водку, орем от восторга, что оба живы, обнимаемся, танцуем под игрушечным дождем и изо всех сил стараемся сами не быть игрушечными.

Я наелся песку и подсадил горло. Когда прозвучала команда «Смена закончена, Всем спасибо!», на часах девять. Отвозят в ближайший пионерский лагерь мыться. Идем от проходной к душевым, по тропинке среди сосен. Смотрю на деревянные домики, где малышня готовится ко сну, и думаю, что предчувствие смерти — не обязательно тревога, холодный пот, влажные ладони или тоска под ложечкой. Может быть и случайное воспоминание. Детский сад или пионерский лагерь, или студенческая картошка. Что-то, о чем никогда раньше не вспоминал, а тут вдруг! За мгновение до выстрела на лесной опушке электрическая вспышка света в мозгу. Вспомнил и упал лицом в теплый грунт. Ушел в приоткрывшуюся на миг дверь. Чтобы где-то проснуться в уютном домике на лесной поляне от звука пионерского горна, трубящего «Подъем!». Чтобы снова начать сначала…

Чайник с кипятком

Во время сцены совещания в офисе сижу во главе стола, молчу, зло рисую волка из «Ну, погоди!». Не знаю, когда, где и как научился его рисовать в моем далеком детстве.

Володя доволен.

— Этот рисунок точно передает твой характер. Родион ведь волк! Настоящий волк — вот что надо тебе играть! Если бы не сценарий, я бы даже сделал его в прошлом детдомовцем…

По ремаркам Наталья должна меня обнять, чтобы успокоить.

— Я обнимать не буду, — заявляет Яна. — По сценарию за день до этого Родион Наталье изменил.

— Мне кажется, на данном этапе у них не такие отношения, чтобы обижаться из-за интрижки на стороне, — отвечаю с улыбкой.

— А какие?

— Ну, более простые, что ли… Дружеский секс, если тебе это о чем-то говорит.

— Я в этом не разбираюсь. Расскажи поподробнее.

— Бесполезно. Есть вещи, которые не объяснить — ты должна сама через это пройти.

Неожиданно Яна откровенничает.

— Устала я с Валей… Мы вместе год. И кажется, отношения никуда не ведут.

Вспоминаю недавний разговор с Катариной в яхт-клубе. Видимо, в любых отношениях рано или поздно наступает момент, когда кажется, что впереди стена. Я уверен, не стоит гоняться за кем-то, кто не хочет, чтобы его поймали, но многие считают иначе…

— А куда отношения должны вести? — спрашиваю, изо всех сил отгоняя вопрос, который на самом деле беспокоит: «Валя — это он или она?»

— Ну, не знаю… У нас все время один сплошной быт — совместные походы по магазинам, уборка, обеды у родителей, выезды с друзьями на шашлыки… Блин, болото!

— Для того, чтобы летать, не обязательно быть с кем-то, — говорю как можно проще, чтобы она не подумала, что я ее подстрекаю на расставание. — Кстати, по-моему, одному летать намного легче.

— Почему? — хмурит лобик.

— Не надо никого на себе тащить.

— Это, если из вас двоих крылья только у тебя.

— А разве бывает по-другому?

— Конечно.

— У тебя было?

Замолчала, задумалась, уставилась в пустоту перед собой. Как будто вглядывается в монитор невидимого компьютера, на котором один за другим раскрываются интимные файлы, всплывают окна со списками уменьшительно-ласкательных имен без фотографий — не сразу разберешься, кто есть кто…

— Просто хочу сказать, что от жизни надо испытывать кайф, — формулирует, наконец, более обтекаемо.

— Вот именно, — радуюсь совпадению наших точек зрения. — Кайф не должен зависеть от кого-то. Никто не имеет права мешать тебе получать удовольствие от жизни!

Когда Вадим развозит нас по домам, сидим с Яной рядом, на заднем сиденье. Она наклоняется ко мне, шепчет на ухо:

— Знаешь, как-то трудно мне общаться с Бончем. А тебе?

— Почему трудно?

— Давит.

— Как давит?

— В смысле?

— Давит, как повышенное атмосферное давление? Или, как не разношенные новые туфли? Или, как неудачная пломба во рту? Или, как упавшее на грудь подгнившее дерево жизни? Или, как взгляд президента с экрана телевизора? Или, как гигантский Годзилла на юную Джессику Ланж. Или, как…

— Ты все шутишь, а я серьезно, — перебивает и отворачивается к окну.

— Я тоже серьезно.

Мне нравится Бонч, как режиссер. Он ставит внятные задачи, предлагает интересные ходы. И я понимаю его с полуслова. Но я знаю, о чем Яна. Взгляд у Бонча иногда бывает ошпаренным. В свое время я встречал такие взгляды на войне. Или, может, в детстве человека, например, умышленно облили кипятком из чайника, а потом тыкали пальцами и смеялись, видя, как дымится и трескается у него кожа? Прошли десятилетия, кожа зажила, он вырос в большого и сильного зверя, сам кого хочешь, накажет любым изощренным способом. А память осталась. Теперь он умеет вести за собой, быть душой любой компании, балагурить, травить анекдоты, заводить… Но один глаз у него все время напряжен. Ты быстро замечаешь этот глаз и начинаешь нервничать — в чем дело, что не так? А это он исподтишка следит за твоими руками. Не прячешь ли за спиной чайник с кипятком. Возможно, для него все незнакомцы потенциально прячут за спинами чайники с кипятком.

Пожалуй, я такой же, как Бонч — редко могу полностью расслабиться в присутствии чужих, не люблю, когда посторонние стоят за спиной, пряча руки в карманы… Мы делимся на тех, у кого случились в прошлом свои чайники с кипятком, и на тех, у кого их никогда не было и скорее всего не будет. Может, это потому, что одни, как магнит, притягивают к себе кипяток, а другие — нет.

После ужина отправляюсь в парк. Там тусуется толпа позитивной местной молодежи. Компании по 10–20 человек оккупировали лавочки поближе к кустам, разогнали стариков и птиц, звенят пивными бутылками и гитарами, с вызовом художественно рыгают и дискутируют, на что еще употребить разрывающую легкие молодость. Не без труда нахожу пустынное место — набережную у пруда, где не пытаются ущипнуть кого-то за попу, укусить за сосок или просунуть язык между чьих-то молочных зубов под улюлюканье и зловещий хохот товарищей.

В тишине и покое брожу вдоль перил, читаю сцены на завтра. Их не много, но они из тех, что требуют искрометной фантазии, волевой концентрации безвольного воображения и расшатанного временем внимания. Хорошие режиссеры ставят смелые задачи, предлагают ненавязчивый и точный рисунок. Но если ничего не сделаешь с текстом, эффекта не будет. Слова — как живые зернышки. Их надо прорастить в одиночестве, в темноте, во влажной ватке или марле в заветной коробочке из-под леденцов, чтобы посадить в почву только живые, только сильные, с мощными зелеными ростками.