Эдуард Дворкин - Кривые деревья

• Название: Кривые деревья
• Автор: Эдуард Дворкин
• Жанр: Юмористическая проза

Мастер исторической фантасмагории Эдуард Дворкин уже известен читателям по роману «Государство и цветомузыка». На этот раз он рисует картину причудливой русской действительности конца XIX века. В этой трансформированной реальности живут персонажи вполне исторические, такие как И. С. Тургенев, но дела они творят совершенно небывалые.

---

— В старинной французской книге, — доверительно сообщил он, — я прочитал, как правильно следует есть зайца. Никаких ножей, вилок или щипцов! Боже вас упаси! Зайца едят руками. — Тут же он от души расхохотался. — Едят, конечно, ртом, а вот берут как рыбу, руками. Целиком. Вот так.

Приподняв распаренную тушку за лапы, он поднес ее к губам и ловко срезал зубами слой ароматного белого мяса.

Любовь Яковлевна даже ногами затопала от удовольствия.

— Я тоже хочу так… дайте мне! — Перегнувшись через стол, она примерилась и выкусила из середины изрядный кус замечательно сочного деликатеса.

Снова они продолжительно смеялись.

— Выпьемте! — Черказьянов налил до краев. — За гуманизм и светлые идеалы! За справедливость! Победу добра над злом! Да за технический прогресс, в конце концов!

Хлебное вино № 21 изумительно заедалось хрустящими полукольцами лука. Остроту маринада и незначительное жжение на языке напрочь снимала пара сваренных вкрутую яиц. Полудюжиной прозрачных, тающих пластинок сала как нельзя лучше промазывался пищевод, уже готовый принять и пропустить далее чуть недожаренный бифштекс вкупе с картофелем и зеленью.

На хорах тем временем появились музыканты. Капельмейстер в золотой каске энергически замахал руками, в уши бухнула зажигательная мелодия, все вокруг повскакали, бросили еду, раскидали стулья — повинуясь общему порыву, Любовь Яковлевна и Черказьянов тоже не смогли усидеть на месте и, взявшись за руки, устремились в центр залы.

Здесь все перемешалось и закрутилось. Гусары в более не обтягивавших их, спустившихся рейтузах, дурнотно-желтые аристократы крови, апоплексические купцы с пущенными по вздувшимся животам массивными золотыми цепями, потные проворовавшиеся приказчики, тонконогие наемные танцоры-жиголо, дамы света и полусвета, кокотки, субретки, гризетки, выписанные для очевидной цели из парижских предместий, пышногрудые перезревшие гимназистки в ярких маменькиных подвязках, затянутые людским водоворотом случайные люди из числа официантов и зазевавшейся кухонной обслуги и даже утерявший на мгновение бдительность matre d’htel в треуголке и с ладонью за пазухой — все оказались вовлеченными в апокалиптическое безудержное веселье.

Людям необходимо было снять скопившееся в них напряжение.

Галопируя в неистовом ритме и все более увеличивая скорость под все убыстрявшуюся мелодию, сцепившиеся накрепко пары, а то и тройки, четверки с гиканьем и ревом проносились по замкнутому кругу, кавалеры половчее закинули было дам себе за спину или посадили на плечи, но, не выдерживая нагрузки, вынуждаемы были сбросить партнерш где придется и скоро сами падали в счастливом изнеможении. Мгновенно образовавшаяся свалка полнилась все новыми поступлениями, куча мала росла с невероятной быстротой — свесившись с хоров и убедившись, что аккомпанировать уже некому, капельмейстер дал отбой, и подоспевшие к месту служители принялись разгребать завал.

На Стечкиной оказались всего два или три танцора, ее вытащили сразу, а вот Черказьянова пришлось обождать — упавший одним из первых, он оказался едва ли не на самом дне и был освобожден позже. Кавалер Любови Яковлевны держался молодцом — отказавшийся от носилок и подведенный к столу под руки, он бодрился, улыбался разбитым ртом и, зажимая фонтан из носу, требовал холодного шампанского.

Разгорячившаяся Любовь Яковлевна салфеткою вытирала себе лицо и промеж грудей. Пока они танцевали, кто-то доел заказанные ею порции и даже напакостил на скатерти, но это не слишком огорчило молодую женщину. Скатерть переменили, к шампанскому заказаны были устрицы, к тому же нетронутым оставался арбуз.

— Знаете, как его едят? — борясь с кровотечением, Черказьянов ткнул пальцем в крутой полосатый бок.

— Предполагаю, — с трудом отдышалась Любовь Яковлевна. — Скорее всего, берут в руки и откусывают.

Черказьянов выплюнул сгусток.

— А вот и нет! По правилам хорошего тона в арбузе проделывается отверстие, через которое мякоть полагается высосать. К сожалению, сейчас я не могу показать вам…

Официант, уже сонный, принес на заплетавшихся ногах ведерко с шампанским. Любовь Яковлевна взяла с блюда устрицу, выманила ее из раковины и принялась кормить листком салата. Устрица была смешная, с рожками и черными вращающимися глазками. «Наверное, самочка», — подумала молодая женщина. Ей было жаль есть такое славное маленькое животное.

Черказьянов полулежал на противоположном стуле. На переносице у него таяли кусочки льда. В ресторане оставалось совсем немного посетителей, большинство ламп было задуто, обслуга в кожаных передниках усыпала паркет крупными кислыми опилками.

— Василий Георгиевич, — позвала Любовь Яковлевна. — Я ведь видела вас давеча… не всего, правда, — только голову, вы ее просунули в рекреацию… Иван Сергеевич выступал, Тургенев… я подумала — померещилось.

— Вы уж простите! — Черказьянов открыл глаза и разлил шампанское. — Я за вами давно следую, а подойти не решался.

— Нам нужно поговорить, — вспомнила молодая писательница. Ополовинив фужер, она взяла еще одну раковину и выманила другую устрицу. У этой рожки были побольше. «Самец», — решила Стечкина и вилкой придвинула его к самочке. — Кстати, как полагается есть устриц?

— Вытаскиваете за рожки, подкидываете и ловите ртом, — рассеянно, думая уже о другом, отозвался Черказьянов. — А теперь прошу выслушать человека падшего и никчемного, вставшего все же на путь исправления и обретшего идеалы.

Взяв паузу, он обхватил себя руками за голову и выглядел очень импозантно. Любовь Яковлевна закурила двенадцатую за вечер папиросу.

— В детстве я был дурным ребенком, — начал Черказьянов, — нет, не то… В юности я не имел успеха у женщин… тоже не то!.. На службея не пользовался уважением… нет, не так, не так! — Скомкав салфетку, он швырнул ее на пол.

— Начните с сути, — помогла запутавшемуся молодая писательница. — «Будучи человеком до крайности слабохарактерным и испытывая постоянную нужду в деньгах, я связался с людьми преступными и низкими…»

— Да! Да! — Черказьянов благодарно схватил ее за руку. — Именно так! Теперь я смогу. Слушайте!.. Будучи человеком до крайности слабохарактерным и испытывая постоянную нужду в деньгах, я связался с людьми преступными и низкими. — Снизив голос до шепота, он тщательно осмотрелся по сторонам и только после этого продолжил: — Очевидные злодеи, они имеют целью покушение на высочайшее лицо, имя и род занятий которого, впрочем, мне не известны. Сие лицо решено застрелить. Парадокс в том, — Черказьянов презрительно расхохотался, — что эти люди — все ужасные мазилы и из обыкновенного ружья или пистолета просто не в состоянии попасть в цель. Знаете ли вы род занятий вашего мужа? — без всякого перехода обратился к Любови Яковлевне рассказчик.

— Игорь Игоревич… он ездил на завод, — выпуская третью устрицу, тоже самца, отвечала молодая дама. — Думаю, он состоял в должности инженера. — Самцы на тарелке начали отчаянный поединок за самочку, и Любовь Яковлевна желала успеха первому.

— Игорь Игоревич Стечкин, — с пиететом выговорил Черказьянов, — был величайшим изобретателем и оружейным конструктором. Он изобрел пулемет. Эта машина стреляет уже не отдельными пулями, а целыми очередями пуль. Из такой цель поразит любой профан и неумеха… Улавливаете?

— Что именно? — чуть вяло поинтересовалась молодая дама. Обилие съеденной пищи, выпитое вино и самый поздний час определенно располагали ее к сонливости.

— Как вы не поняли?! Злодеям для осуществления плана нужен пулемет, а раздобыть его и обучиться пользованию возможно только через Игоря Игоревича! Низкие люди заготовили к исполнению коварный план. По нему мне следовало соблазнить вас и затем шантажировать, добиваясь, чтобы вы уговорили мужа войти в сношение с преступной организацией… Соблазнить не удалось, — он развел руками, — тогда за вами установлена была слежка. Перовская и Гриневицкий вели открытое наблюдение, а Андрей Желябов, «квасник», следил за вами скрытно. Выяснилось, что вы ведете дневник, который решено было выкрасть… поверьте, это было несложно — подглядеть, куда вы его прячете, а потом ночью по водосточной трубе… — Черказьянов закашлялся, разлил остатки шампанского и выпил свою порцию. — Дневник был похищен, и — о, радость! — неосторожная фраза о том, как именно вы расправились бы со мною. Тут же разработан был другой план. Через своих агентов в полиции репортерам была запущена утка. Некто В. Г. Черказьянов будто бы найден убитым изощренным способом — заколот, застрелен и вдобавок — удавлен. В точности, как изволили вы нафантазировать! На тротуаре для убедительности даже место подыскали и не пожалели томатного соку. Вы ведь туда ходили — видели… Теперь Игоря Игоревича можно было брать тепленьким и подвергнуть длительному воздействию. Разумеется, с ним пробовали и по-хорошему. Гриневицкий совал ему кучи денег, Перовская предлагала тело — все без толку. Боевики проникали в дом, били Игоря Игоревича у него в кабинете — он оказал достойное сопротивление… В день, когда он повез вас на завод и собирался обо всем рассказать, было совершено похищение…