Николай Галкин - Откуда соколы взлетают

• Название: Откуда соколы взлетают
• Автор: Николай Галкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5—7688—0048—4

В сборник о героических судьбах военных летчиков-южноуральцев вошла повесть о Герое Советского Союза М. П. Галкине, а также повести о дважды Героях Советского Союза С. И. Грицевце и Г. П. Кравченко.

---

Проскочив мимо ведущего, И-16 ушел на петлю и, крутнув иммельман, оказался на попутном курсе армады и в самой гуще ее. Ну вот уж всякого могли ожидать от него фашисты, но только не этого: затесался между двух троек и летит рядом, посмеивается, ни тем, ни тем по нему стрелять нельзя, друг друга посшибают.

Ох, как жалел Галкин, что не додумались конструкторы поставить на истребителях еще и бортовые пулеметы, из носовых он тоже не стрелок, а довернуть вправо или влево — крыло отломишь себе и все — загудел, каракатице же этой ни черта не доспеется. Но двух все-таки он ухитрился подбить, назад повернули. Хотя тоже не спросишь, почему вы повернули, может, просто передумали дальше лететь, и считать их, стало быть, нечего.

— Нет, так и так надо когда-то выбираться из них, если докумекают — хэндэ хох мне придет.

Особой заковыки в том, как избавиться от нахального попутчика, конечно же не было, и через плексиглас пилотских кабин засветились неоновые контрольные огоньки включаемых радиостанций: сейчас или уйдут на разные высоты, или станут «в цуг», или еще как перестроиться договорятся.

— Из окружения выходил с боями, — будет потом рассказывать Михаил, но сказка, вопреки присловью, сказывалась дольше, чем делалось дело, — куда ни сунусь — везде кресты. Еле-еле выпутался и только собрался дать тягу за облака, как оттуда вывалились одиннадцать «мессеров». Я тогда срочно в пике до самой земли и, чуть не посшибав колесами трубы на хатах, прошел вдоль деревни бреющим, плюхнулся за крайним плетнем огорода, вырубил зажигание да так с выключенным мотором и скатился в балку.

— Ну, и не лез бы на такое стервье, они ж могли на куски тебя разрезать, как автогеном.

— Вполне. А вот растерялся и полез не туда.

— Ты растеряешься, как же. Скажи уж, кишка не терпит у тебя, чтобы не ввязаться в драку. Ну, ладно бы с двумя там или с тремя, а то ведь с целым полком. Нет, Мишка, не умрешь ты своей смертью…

— А на войне никто за себя не умирает, все за кого-то. И не вступи я в бой — наверняка умер бы уж теперь. Причем бессмысленно. Хотя… Да, бессмысленных смертей, наверно, вообще не бывает. Особенно на войне, на которой разные смыслы у смертей.

Через полтора года, где-то уже в самом конце 1942-го, под Ленинградом, на Волховском фронте, когда от 283-го истребительного авиаполка останется одна боеспособная машина и над аэродромом покажется такая же армада немецких бомбардировщиков в сопровождении «мессершмиттов», комиссар полка Л. И. Колесников тоже решится вступить в бой с целым полком.

— Куда? — успеет поймать его на стремянке техник самолета. — Это бессмысленно, явная гибель, комиссар.

— Нет, это не гибель, гибель, если я не взлечу… И не то страшно, что обо мне скажут, страшно — так могут подумать о всех комиссарах. Пусти.

Знал ли комиссар 283-го о поступке Михаила Галкина, который тоже воевал в этом полку после излечения? Наверно, знал. И, может быть, поэтому повторил его подвиг.

Самолет Колесникова не сбили — искромсали вместе с летчиком, но он успел вывалиться из пылающей машины и дернуть за вытяжное кольцо парашюта, тут же потеряв сознание и безжизненно повиснув вниз головой на обмотнувшейся вокруг ног стропе. Это и спасет его: решив, что русский летчик убит, немцы не станут зря расходовать боезапас.

На войне как на войне, на ней бывало всякое, во что подчас даже поверить трудно.

Обстрелянный ночью и покинутый экипажем близ линии фронта, благополучно сел утром в глубоком тылу транспортный ЛИ-2, выработав горючее.

Пилот «кукурузника», парнишка далеко не богатырской силы, вернулся с задания — весь полк перебывал на экскурсии, дивясь, как ему удалось согнуть дугой дюралевую трубку рычага управления, выводя самолет из штопора, в который он свалился, попав в воздушную яму.

— А жить, — говорит, — захочешь и рельсу согнешь.

У другого стропа через купол парашюта перехлестнулась, тоже где-то метрах в пяти от земли сумел он эту стропу расправить. Докладывает подбежавшему начальству, почему вынужден был покинуть самолет, и седеет от висков до макушки. За каких-то полминуты стал белым до волосинки. Онемели все, и никто решиться не может сказать двадцатилетнему об этом. Ладно, сестра с дежурной «скорой помощи» догадалась зеркальце мальчишке дать. Ну, посмотрелся он в него — и слезы навернулись.

И, вспомнив этот случай, запросил зеркало Галкин у прибывших на «санитарке» медичек к месту вынужденной посадки…

— На сухих баках сел, — будут рассказывать и об этом случае как о невероятном, — с изрешеченными плоскостями…

— О-о, он без хвоста, говорят, садился.

— Когда без хвоста, тогда за ним четыре «мессера» не гонялись. Ты скажи, как он с истыканной осколками шеей и с перебитой лучевой костью в левой руке самолет из отрицательного пике сумел вывести… Как?

— А вот из госпиталя вернется, спросишь.

— Теперь не скоро вернется.

— Ну, это опять же смотря в какой госпиталь попадет.

— Писарь сказал — в Мариуполь.

— Так он, может, знает, когда и война кончится?

Война, казалось, не кончится, немцы были уже под Москвой, и в небе господствовали самолеты с крестами.

Золотые бабочки

Из ленинградского госпиталя в финскую войну еле выпросился, особенно во второй раз, из мариупольского в эту, можно сказать, сами выпихнули:

— Помощи от вас, Галкин, не ахти уже сколько — тяжелораненых на машины грузить. В общем, вот вам продовольственный аттестат, вот вещевой, вот денежный, вот проездной литер, вот выписка, вот заключение медкомиссии…

— Ну, и какое оно, это заключение?

— Читай, всех уже не упомнишь.

— «Поступил… с множественными осколочными ранениями в затылочную часть шеи и сквозным рваным ранением разрывной пулей предплечья верхней левой конечности»… А что и у левой нижней конечности тоже есть предплечье? — скопировал ординатора Михаил.

— Вы лучше там уже критику наводите! — чуть не проткнул носатый врач пальцем перекрытие фанерного закутка. — Или где начинается авиация… там кончается порядок? Читай, уясняй, некогда мне.

— «…предплечья левой верхней конечности с переломом лучевой кости. Находился на излечении»… Это я знаю. А-а, вот: «Выписан как не нуждающийся в дальнейшей медицинской помощи. Функциональная двигательная способность кисти левой верхней конечности на день выписки 40%».

— А почему сорок?

— Потому что сорок. Не двадцать, не пятьдесят, не сто пятьдесят. Сколько прибор показал, столько и написали: динамометрия правой руки — восемьдесят кэгэ, левой — тридцать два. Три двести на восемьдесят разделить — сколько будет? А левая рука у вашего брата у летчиков-истребителей сильнее правой. Не так?

— А направление почему в Горький, не в Москву?

— Потому что Москву, может, скоро в Горький переведут. Паника, одним словом… Продаттестат тоже оставьте при себе, пакет я опломбирую, а неделя без пищи вам длинной покажется. Длинней войны. Да, да. Неделя, не меньше. По прибытии поспешите в железнодорожную комендатуру, если поездом доберетесь, если Волгой — в портовую, и там вам скажут, где этот «Горький ПП», — засургучив, перевернул он пакет лицом кверху.

Галкин не верил.

Сперва тому, что для него не найдется самолета, не может такого быть: над парадными подъездами всех гарнизонных Домов Красной Армии и авиаклубов висел полуолимпийский девиз «Летать выше всех, летать дальше всех, летать быстрее всех!» Раз летать, летать и летать, стало быть, есть на чем.

Потом не верил тому, что к эвакуации будто загодя готовились, столько вагонов на путях, куда ни сунься. И вряд ли добрался бы он до Горького за неделю, не попадись литерный эшелон со своим братом авиатором, который уже отправился с разъезда. Подхватили на ходу — и аки воробей в теплушку впорхнул.

— Да вы что, ребята, а если не туда мне…

— Туда-а-а… У летчиков одна дорога: вперед и вверх.

Но верх за такой облачностью оказался, что и пробить не смог…

«Горький, ПП» означал адрес всеармейского пересыльного пункта резерва ГКО, куда направлялись и расформированные, и вышедшие из окружения, досрочно выписанные из прифронтовых госпиталей и кто отстал от своей части, и кто опередил ее настолько, что из виду потерял. Проходили через медицинские перекомиссии, проходили через следственные, через трибуналы, и, может быть, поэтому решено кем-то было, что в должность начальника пункта вполне впишется эдакий… кадровый буденновец со старшинскими треугольничками на петлицах, а этот к тому ж еще соответствовал и фамилией, как раз в аккурат: Перелет.

Не имея ни единой штатной души, непосредственно подчиняющейся ему, успевал Перелет и учет прибывших-убывших вести, и быть за каптенармуса, помня, на какой полке чей чемоданчик или сидор, и получать продукты для пищеблока, и обеспечивать топливом, шанцевым инструментом. И до того дешево и сердито обходился экономике страны, что даже когда на пересыльном пункте рубиново заотсвечивали ромбами никем не предвиденные комбриги, старшину Перелета все равно не сменили, ни в звании не повысили. Подчинялись. Без амбиций, без экивоков на знаки отличия. Но если и находились такие, которые начинали оглядываться, что там за однофамилец на нарах, не офицера ж он назначает рядовым рабочим на кухню. Перелет выжидал, пока товарищ насмотрится по сторонам, кому идти чистить картошку: