Николай Галкин - Откуда соколы взлетают

• Название: Откуда соколы взлетают
• Автор: Николай Галкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5—7688—0048—4

В сборник о героических судьбах военных летчиков-южноуральцев вошла повесть о Герое Советского Союза М. П. Галкине, а также повести о дважды Героях Советского Союза С. И. Грицевце и Г. П. Кравченко.

---

И в мелкие щепки исщепили спортивные снаряды, развивающие скорость до свиста в ушах.

— Миш… А ведь у нас кто-то дрова потаскивает…

— Какие дрова, не трогал, — не сразу и понял, что не на него, а ему жалобится бабушка. — А-а, у нас потаскивает… Придется узнать, кто.

— Да где ж ты укараулишь — зима. Падает у меня косой взгляд на Мазиных, уж больно рано, раньше всех, дым у них из трубы начинает куриться, но за руку не пойман — не вор.

— Поймаем… Сам скажется. Только ты, смотри, меченые угольком полешки не бери, ладно?

Три порочных сестры «кража», «лень» и «мелочность» даже по алфавиту рядом стоят, а живут уж и подавно под одной крышей.

Располыхав топку и приставив к огню варево, Мазиха с мешком под мышкой укрутилась тоже на ночной промысел, и Степку с похолодавшего супружеского ложа потянуло на теплые кирпичи, но только он укогтил закраек лежанки и нашарил сонной ногой приступку, печь раз за разом жахнула царь-пушкой, изрыгая дым и пламя во всю куть вслед литым ядрам ведерных чугунов.

Первой догадалась, в чем дело, Евдокия-Корытиха и — за милиционером.

— Беги скорей, не иначе Колчак возвернулся. Степка Мазин от кого-то отстреливается.

— Мазин? — не шибко потел от сборов на службу участковый. — Мазин не то ли ружья — палки сроду в руках не держал.

— Вот, полюбуйся, блюститель порядка, какой тут Сиваш с Перекопом устроили мне, — хлюпало у Степки под ногами и в носу. — И не посмеивайся, а составляй акт, на причиненный убыток, — все настырней подступал он с ножом к горлу. — Ведро картошки — раз, — загнул палец. — Чигун треснул — два.

— Картоху соберешь, она не за границу укатилась, трешшина старая, не ври. И протокол составлять — на кого?

— На кого… На Мишку Галкина.

— Это точно? Тогда пошли к ним, где он теперь живет, у бабки?

Следом за милиционером и потерпевшим в землянку Сурихи мигом набилось родни и несущих дровяной урон соседей.

— А чем он докажет, что наши дрова в его печке стреляли, а не другие чьи? — спокойно и даже плутовато улыбался Мишка.

— Нарвался? — хохотал участковый. — Протокольчик-то… на тебя надо составлять, Мазин. Не своими ж трехдюймовыми снарядами ты печь топишь. Верно, бабочки?

Бабочки наперебой завыпархивали наружу к своим поленницам.

— Ты не до моего пороха там добрался? — кинулся Колька к чемоданчику с охотничьим припасом, оставшимся от дяди Вани.

— Нужен твой порох, пять минут вонь, потом огонь, у меня получше, — достал Мишка заветный утай с доброй сотней винтовочных патронов. — У Ястребовых в подвале нашел. Полный с бугром бочонок.

— А где остальные?

— Пацанам нашим из класса разделил всем поровну.

— Коммуненок ты, коммуненок, — покачала головой бабушка. — Не зря зовут. Сегодня же отбери обратно и сдай в Совет. Додумался, военными патронами поленья заряжать. А если бы убило кого пулей?

— Не убило бы, я пули повынал.

— Повынал, — передразнила Зина. — В третьем ведь классе учишься уж… Вынул.

— А ты не суйся. Тоже мне, Зинаида Петровна.

— А ты слышал, что бабушка сказала? Немедленно сдай патроны.

Но патроны Мишка сдал, лишь убедившись, что перестали исчезать меченые дрова не только у них, но и у соседей.

— Ай, да коммуненок! Живо он Мазиных отучил свое экономить, — не могли нарадоваться и нахвалиться хозяйки всего околотка.

Жить Галкиным становилось труднее. Ввели трудодни, ввели карточную систему, отменили трудовую деятельность по частному найму, прикрыли частные лавочки, пересмотрели положение об иждивенчестве, и пришлось Прасковье Егоровне в который уж раз собрать чрезвычайное вече, где решено и постановлено было:

— Анна пойдет работать на своих иждивенцев. Зину выдвигают на курсы учительш — ей тоже какой-никакой положат паек. Николай меня с Мишкой запишет на себя.

— А тетю Дуню на кого? Забыли?

— Не забыли, да к кому ты ее пристегнешь, даже в дальнем родстве ни с кем из нас не состоит. Делиться будем, она с нами делилась.

Чем делиться? Ни приварка, ни припеку; припек из-под полы на толкучке стоил сто рублей булка, месячное ученическое жалованье кормильца Кольки — 13 руб. 50 коп. Ешь, пей и вперед береги.

Мишку бабушка по отделам кадров за ручку не водила.

— Значит, пятнадцать-шестнадцатый тебе? — переспросил инспектор. — А ты не на цыпочках стоишь, года два с гаком прибавил, ну-ка, отойди от стола подальше.

Отошел.

— Ладно, комиссия какая вдруг спросит — не забывай: шестнадцатый тебе. В мехцех учеником пойдешь? Паек по первому списку.

— А иждивенцам — тоже?

— Иждивенцам — тоже, да у тебя-то кто?

— Мать. Приемная. Она это… Ну, нетрудоспособная…

Брал ли кто еще в неполные тринадцать лет на полное иждивение совсем чужую тетю? Вот уж митингов и разговоров было в околотке…

— Мишка-то… Галкин-то… Ну, коммуненок этот. Слыхала? Дуню-бобылку в матери взял. Вот вам и ширмач…

— Так он что и жить к ей перейшел?

— Ну, а как же, перешел, иначе не зачтут. Не-е, бабы, дай бог каждому такого «ширмача». Говорят, ласковое теля двух маток сосет, в нем уж четвертая души не чает.

— Это на каких счетах ты насчитала?

— На таких. Родившая, Екатерина, — раз? Раз. Прасковья и за бабку, и за мать была? Была. Два. Анну мамой звал? Звал. Евдокея — четвертая. Ширмач. Ну, имелась, ясное дело, и у него неприязнь к богатеньким, так у бедных у кого ее нет…

— Болтают, скоро, якобы, ни бедных, ни богатых не станет…

— А вдруг не болтают… Это ж умрешь со скуки ж, кукиш некому будет показать вослед.

— Не умрешь. Яблоки от яблони — и те в разные стороны катятся.

А Галкины от родового ствола укатятся, к тому же еще и далеко. Но от ствола — не от корня, и последняя стычка с имущим классом произошла у Мишки в Кособродском колхозе, куда был срочно брошен с прииска на уборку первого коллективного урожая весь их механический цех в шефском порядке.

Колхозники с шефами только собирались начать уборку, единоличник Прохоров уже и барыш в уме прикинул от продажи арбузов на воскресной Троицкой ярмарке. Прикинул и повеселел:

— Если по средней цене — и то озолочусь, а ну как еще и конкурентов не окажется… Ох и заломлю картуз…

И дыхание у мужика перехватило: не должно быть «сурьезных» конкурентов, серьезных подвели под лозунг «Вон кулака с земли!» и умели туда, где не то что арбуз — морошка сроду не росла, а он вот избежал кары благодаря опять же своей жадности: батраков не держал, поденщиков не нанимал, трудящиеся массы и человека человеком не эксплуатировал, а если семья с весны до поздней осени более четырех часов в сутки не спала — так это за чужой труд не считается.

— К вам можно по одному делу? — приоткрыв малые воротца, явно отгораживал от кого-то собой этот приисковый русак.

— По каковскому это ишо, на ночь глядя, де-лу?

— Комсомольцы прииска и Кособродки просят выделить арбузов для приютских ребятишек. Штук десять…

— А не слипнется кой-где у ваших приютских?

— Мы ж не задаром, мы заплатим.

— Заплат не хватит, плательщики. Эт во-первых. Во-вторых… Ты не щерься, молод ишо. Во-вторых, я те прямо скажу: две сволочных штуки затолкано в человека при сотворении мира. И в меня, и в тебя. В кажного. Одна — сердце, другая — разум. Сердцем бы всю фуру вот сиротам за так отдал, а как разумом раскину — так золоторотцам[11] ентим и за деньги жалко. А вообще-то я под какой монастырь подвожу? Под ваш же: кто не работает, тот не ест. Понял?

— Понял. Мироед ты.

— Айда, айда. Мироед… Уматывай, — выдавил Прохоров Мишку из притвора и двинул засов. — Нацепил КИМ да дурацкий этот косой яхим[12] и корчишь Георгиевского кавалера из себя, как дед Матера.

— Ну, и ни на какой базар не уедешь.

— А это мы ишо посмотрим, — не принял Прохоров за серьез Мишкино «Иду на вы».

Но под фургон старую сермягу бросил и Шарика с цепи спустил. И с каждыми петухами вставал глянуть в окошко, не держит ли он за штаны кого. Тварь эта служила честно и молча, не напоказ «тяв-тяв», а вор там хоть амбар со двора уводи; Шарик — нет, Шарик тихо и мирно заходил на цыпочках откуда-нибудь сзади и брал чужака сразу за желудь, и пса поэтому, похоже, и комар не посмел беспокоить.

А на рассвете, когда самый что ни на есть бесчувственно сладкий сон…

— Прох!! — затарабанил в глухое окно подслеповатый дед Матера. — Уехали уж арбузы-те…

— Да не туды ли их мать паразитов, а? Ить это они без топора с меня голову сняли.

На арбе ни арбузика: сама арба принижена: колес ни передних, ни задних, на осях стоит: десятиаршинное дышло — на взводе, хоть уши затыкай, сейчас пальнет, как дальнобойное орудие.

— Ну, сволочь кудлатая, токо сыщись, я тя научу лаять…

Но квалификацию в ту субботу повысили почти все кособродские собачки, пока прохоровские ордынцы, — все до единого парни, — вырядившись в шапки, пимы, зипуны[13] и варежки, выцарапывали свои арбузы из крапивы по проулкам.