Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Елизавета Полонская
• Издательство: Издательство Пушкинского Дома, Издательство ООО «Первый ИПХ»
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-87781-017-4

Ученица Гумилева, Полонская — единственная женщина в составе легендарной питерской литературной группы «Серапионовы братья», с которой связаны ярчайшие достижения русской литературы 1920-х годов. Именно на 1920-е годы приходится пик ее поэтического творчества. О поэзии Полонской заинтересованно писали Эйхенбаум и Кузмин, Г.Иванов и Адамович, Шкловский и Эренбург… В книгу вошли полностью первые три книги ее стихов (1921–1929), а также избранные стихи и переводы (Киплинг, Брехт, Тувим) последующих лет; немало стихотворений публикуются впервые.

---

«Сухой и гулкий щелкнул барабан…»

Сухой и гулкий щелкнул барабан,
Завыла медь в изогнутое горло,
И топотом неисчислимых стран
Ответили чудовищные жерла.
Конца не будет. Новые опять
Придут за мертвыми живые люди,
И станут дети мирно засыпать
Под громыханье дальнее орудий.
Веселые и дерзкие года
Оставшимся достанутся на долю:
Разрушенные битвой города,
Окопами раскопанное поле.
Они увидят землю вдаль и вдаль,
И, наконец, доподлинно узнают,
Как черен хлеб, как солона печаль,
Как любят нас и как нас убивают.

<1 мая 1920>

Петербург

Новая Голландия:

строитель — Деламот.

Как трудно говорить о важном и высоком;
Несутся месяцы стремительным потоком,
И легкой пылью будничных забот
Нас каждый час упорно обдает;
Темнее слух, и сердце равнодушней;
Все тише мы, все жалче, все послушней.

Но ты, источник стольких вдохновений,
Мечта из камня, город измышлений,
Ты полон новой, мрачной красоты;
Ты кровью опален и смертью тронут,
И над тобой уж плакальщицы стонут…
О Петербург, не изменяешь ты!

Для нас, мятущихся о ломте хлеба,
Забывших даже цвет дневного неба,
Коротких и поспешных этих дней, —
В ночном тумане, в ветре прибережном
Внезапно восстаешь, окутан вихрем снежным,
Виденье твердое из дыма и камней!

Так значит, мы живем, так значит, смерти нет!
И чьей-то мысли отягченный след
Останется в веках, как крепкая работа.
Закрой глаза теперь и вспомни, как встает
Там, где канала сумрачный пролет,
Чудовищная арка Деламота.

<Сентябрь 1920>

Тревога

Тревога!
Взывает труба.
В морозной ночи завыванием гулким
Несется призыв по глухим переулкам,
По улицам снежным,
По невским гранитам,
По плитам
Прибрежным…
Тревога!
Тревога!
Враг близок!
Вставайте!
Враги у порога!
Враг впустит огонь в наши темные домы…
Ваш город, он вспыхнет, как связка соломы.
К заставам!
К заставам!
Но в сонной дремоте,
Смежив утомленные очи,
Прикован, не слышит призыва
Рабочий… —
Ведь долго еще до рассвета.
Гудок не обманет:
К работе гудок позовет,
И к работе
Он встанет.
Ведь долго еще до рассвета…
А враг уже близок,
Уж враг у порога…
Тревога!
Тревога!
И вот отовсюду,
Как эхо,
Как цепь часовых придорожных,
Гудки
Загудели гуденьем тревожным:
Не спите!
Вставайте!
Вставайте!
Не спите!
К работе!
К винтовке!
К защите!
Не спите!
Враг близок.
Не спите!
Враги у порога!
Вас много. Вас много. Вас много.
Вас много.
Вставайте! Не спите! Вас много.
Вас ждут!
Вы рано заснули,
Не кончился труд.
Идите! Идите! Идите! —
Идут…
Наверх из подвалов!
На двор, чердаки!
По лестницам черным
Стучат башмаки.
По лестницам узким
Винтовкой стуча,
Ремень на ходу
Застегнуть у плеча.
К заставам! К заставам!
И в хмурые лица зарницами бьет
Над Пулковым грозно пылающий свод.

<16 октября 1919>

Сказка

Уходила мама-коза
В лес по очень важному делу.
Целовала козляток в глаза,
Возвращалась, в окошко глядела.

Вот глаза в переулке блестят…
Ходит волк возле самого дома;
Притворяется, манит козлят,
Точит зубы и ждет, как знакомый.

Будем крепче дверь затворять —
Никакой нас волк не обманет;
Только ты возвращайся опять!
Скоро ночь в переулке настанет…

Нет огня, и стучит пулемет.
Каждый шаг, словно ниточка, тонок…
Где-то милую маму ждет
Самый маленький белый козленок.

<13 октября 1920. 12 рота>

«Весь этот год был труден и жесток…»

Весь этот год был труден и жесток:
Здесь в городе, близ северного круга,
В пустых домах безумствовала вьюга
И в сумерки никто огня не жег.

Нам снились сны про голод и беду,
Про черный хлеб, про смрадное жилище,
И не было того, кто пробудившись
Не встал бы вновь в скрежещущем аду.

Попробуй, постучись в чужую дверь —
Рычаньем ощетинится берлога:
Детенышам здесь делят корм теперь…
Не подходи, чужой, не дам, не трогай!

<1919>

«Не странно ли, что мы забудем все…»

Не странно ли, что мы забудем всё:
Зальдевшее ведро с водой тяжелой,
И скользкую панель, и взгляд
Украдкою на хлеб чужой и черствый.

Так женщина, целуя круглый лобик
Ребенка, плоть свою, не скажет, не припомнит,
Что содрогалась в напряженье страшном,
В мучительных усилиях рожденья.

Но грустно мне, что мы утратим цену
Друзьям смиренным, преданным, безгласным:
Березовым поленьям, горсти соли,
Кувшину с молоком, и небогатым
Плодам земли, убогой и суровой.

И посмеется внучка над старухой,
И головой лукаво покачает,
Заметив, как заботливо и важно
Рука сухая прячет корку хлеба.

<16 февраля 1920>

«На память о тяжелом годе…»

На память о тяжелом годе
Установи себе, народ,
Семь дней на память о свободе,
И передай из рода в род!

Разделишь хлеб скупою мерой;
От редких крох очистишь нож;
В печи остылой пепел серый
В который раз перевернешь.

И, как голодного волчонка,
Накормит сумрачная мать
Куском припрятанным ребенка,
Чтоб все исполнилось опять.

И пусть, огней не зажигая,
В дому, на площадях, народ
Следит, как сходит тьма ночная,
И в долгом мраке утра ждет.

<20 января — 6 марта 1921 >

«Слишком буйной весны…»

Слишком буйной весны
Нестерпим слепительный свет;
После стольких черных дней
Мы думали — солнца нет.
Мы думали: это полярный круг
Сомкнули ночь и зима,
Чтобы жизнью стала для нас
Дымных домов тьма.
Так для чего же колокола,
Чужая Пасха, май?
И несмолкаемый легкий звон
Птичьих пролетных стай?
Бедным глазам страшна,
Ты, — неожиданная весна!

<2-12 мая 1921>

Кровь и плоть

1-е Февраля

В поминовенный день я не приду, отец,
Туда, где мертвые оставлены живыми;
Враждебно место мне и страшен мне мертвец,
И Бога твоего я потеряла имя.

На непокрытый пол, без обуви, согбен,
Не сядет с нами гость как для молитвы надо.
Мужчины в доме нет, и как велит закон,
В знак траура никто не совершит обряда.

Но в зеркале моем тебя я узнаю, —
Не тень бескрылую нездешнего предела, —
Родную кровь, отец, живую плоть твою,
И ты живешь во мне, душа моя и тело.

Бессмертен ты во мне: я сыну передам
Усмешку, голос, взгляд, ресниц густые тени,
И глаз косой разрез, что переходит к нам
От матери твоей, от дальних поколений.

<16 февраля—6 марта 1921>

«Я не могу терпеть младенца Иисуса…»