Лев Мей - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Лев Мей
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Поэзия
• Год: 1985

Лев Александрович Мей (1822–1862) — оригинальный поэт и переводчик, прекрасный знаток русского языка, у которого Горький советовал учиться молодым поэтам. Читателя подкупает его тонкий лиризм, виртуозное владение стихом, сочность поэтической живописи. Многие произведения Мея положены на музыку, стали распространенными песнями и романсами («Зачем ты мне приснилася…», «Хотел бы в единое слово…» и др.). Широко известны драмы Мея «Царская невеста» и «Псковитянка», на сюжет которых Римский-Корсаков написал одноименные оперы. В настоящем сборнике представлено лирическое наследие поэта, сохранившее для нас свою притягательную силу.

---

ПЕСНЯ («Как наладили: Дурак…»)

Как наладили: «Дурак,
Брось ходить в царев кабак!»
Так и ладят всё одно:
«Пей ты воду, не вино —
Вон хошь речке поклонись,
Хошь у быстрой поучись».

Уж я к реченьке пойду,
С речкой речи поведу:
«Говорят мне: ты умна,
Поклонюсь тебе до дна;
Научи ты, как мне быть,
Пьянством люда не срамить?..

Как в тебя, мою реку,
Утопить змею-тоску?..
А научишь — век тогда
Исполать тебе, вода,
Что отбила дурака
От царева кабака!»

<1860>

ПО ГРИБЫ

Рыжичков, волвяночек,
Белыих беляночек
Наберу скорёшенько
Я, млада-младёшенька,
Что для свекра-батюшки,
Для свекрови-матушки:
Перестали б скряжничать —
Сели бы пображничать.

А тебе, постылому,
Старому да хилому,
Суну я в окошечко
Полное лукошечко
Мухомора старого,
Старого, поджарого…
Старый ест — не справится:
Мухомором давится…

А тебе, треклятому,
Белу-кудреватому,
Высмотрю я травушку,
Травушку-муравушку,
На постелю браную,
Свахой-ночкой стланную,
С пологом-дубровушкой
Да со мной ли, вдовушкой.

<1860>

ПЕСНЯ («Ты житье ль мое…»)

                      Ты житье ль мое,
                      Ты бытье ль мое,
Ты житье-бытье мое ли горемычное!
                      Что хозяйкой быть,
                      За седым ходить
Молодешеньке мне — дело непривычное…
                      Ох ты, милый мой,
                      Разудалый мой!
Научи меня с недолей потягатися:
                      Не топить избы,
                      Не слыхать журьбы,
Со постылым, старым мужем не якшатися.

<1860>

ЛЕШИЙ**

Николаю Ивановичу Липину

Двойным зеленым строем,
Вдоль узкого проселка,
Под снежной шапкой дремлет
И сосенка и елка;

Осина коченеет
И дрогнет от мороза,
И вся в слезах алмазных
Плакучая береза;

Их предки — в три обхвата,
Поодаль от опушки,
Взнесли над молодежью
Маститые макушки;

Вдали дубняк; да Леший —
Всех выше головою:
Рога торчат сквозь космы;
Копыта под землею…

То всех деревьев выше,
То ниже мелкой травки,
Что топчут чуткой ножкой
Букашки и козявки;

Владыка полновластный
Зеленого народа,
Он всей лесной державе
Судья и воевода.

Зимою он сугробы
В овраги заметает,
И тропки он лисицам
И зайцам прочищает;

И снегом он обносит
Берлогу медвежонка,
И вьет мохнатой лапой
Гнездо для вороненка;

И волку-сыромахе
Он кажет путь-дорогу,
И, на смех доезжачим
И звучному их рогу,

И стае гончих, зверя
В трущобе укрывает…
А к осени деревья
Он холит-сберегает:

Под корень их валежник
И палый лист, вязанкой,
Кряхтя, валит с плеча он
Над белою белянкой,

Над рыжиком и груздем,
Над тонкою опёнкой:
Укроет; проберется
К грибовницам сторонкой

И филином прогукнет,
И в чаще, за кустами,
Засветит, что волчиха,
Зелеными глазами.

В орешнике змеею
Шипит он для потехи,
Чтоб девушки у белок
Не сняли все орехи.

А летом провожает
Убогую калику;
За девицей, охочей
Ходить по землянику,

По ягоду малину
С смородиною черной,
Следит он втихомолку
Промеж листвы дозорной;

И если бойкий парень
Где песенку затянет —
Проказник Леший кличем
Красавицу обманет,

А парня обойдет он…
И если где калику,
Позарясь на понёву,
Котомочку и кику

С зашитым подаяньем,
Бродяга ждет — дед стукнет
На целый лес дубинкой,
Конем заржет, аукнет,

Грозой и буйным вихрем
Вдоль по лесу застонет,—
И в самую трущобу
Недоброго загонит;

Там будет сыт бродяга
До третьего до Спаса:
У яблонь и у пчелок
Накоплено запаса…

А в лес зайдет охотник —
 Опять стучит дубинка,
И прячется в трущобе
Вся дичь и вся дичинка…

Всего любезней вёсны
Для деда: припадает
К сырой земле он ухом
И слышит — всё копает,

Всё роется под склепом
Своей темницы тесной,
Всё дышит жаждой жизни
И силою воскресной:

И травка, и муравка,
И первые цветочки,
И первые на волю
Пробившиеся почки.

Вот всё зазеленело;
Летучими цветками
И бабочки и мушки
Порхают над лугами;

Жужжа, роятся пчелы;
Поют на гнездах птицы,
И на небе играют
Весенние зарницы.

Дед долго и любовно
По лесу ходит-ходит,
Порой с былинки малой
По часу глаз не сводит.

И всё он настороже —
С зари до полуночи,
Пока уж напоследок
Не выбьется из мочи…

Устанет, притомится,
И спать придет охота —
Уйдет в дубовый остров,
В любимое болото:

Там тина — что перина,
Там деду, ночью тихой,
Зыбучая постеля
С русалкой-лешачихой.

Для ней-то он осоку
В зеленый полог рядит;
Для ней медвежьи ушки,
Вороньи глазки садит;

Для ней и незабудки —
Ковром узорно шитым;
Для ней и соловейки
По ветлам и ракитам.

Для ней-то под Купалу,
Полуночью росистой,
И папортник бесцветный
Цветет звездой лучистой.

Сюда уж не добраться
Ни вершникам, ни пешим…
И спит он… Да летает
Недобрый сон над Лешим…

И снится деду, будто
По всей его дуброве
Чудное что творится.
И всё как будто внове…

Что мчится издалёка
Неведомая сила
И старую трущобу
Всю лоском положила:

Подсечен, срублен, свален
И сгублен топорами,
Кругом весь остров стонет
Дрожащими ветвями;

Что просека с полвёрсту
Идет поверх болота,
И вдалеке сверкает
Зловещим оком что-то,

И мчится, мчится, мчится,
И ближе подлетает;
Пар из ноздрей и искры;
След полымя сметает,

Шипит, шипит и свищет,
И, словно змей крылатый,
Грозит чугунной грудью
Груди его косматой…

Проснулся, глянул — видит:
Не остров, а площадка;
Дубов — как не бывало:
Всё срублено, всё гладко…

Засыпано болото
Песком, дресвой и щебнем,
И мост над ним поднялся
Гранитным серым гребнем,

И, рассыпая искры,
Далёко в поле чистом
Летит змея-чугунка
С шипением и свистом.

7 января 1861

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ[10]**

             Сгинь ты, туча-невзгодье ненастное!..
             Выглянь, божие солнышко красное!..

             Вот сквозь тучу-то солнце и глянуло,
             Красным золотом в озеро кануло,
             Что до самого дна недостанного,
             Бел-горючими камнями стланного…
             Только ведают волны-разбойнички
             Да тонулые в вёсну покойнички,
             Каково его сердце сердитое,
             О пороги и берег разбитое!
Вихрем Ладога-озеро, бурей обвеяно,
И волнами, что хмелем бродливым, засеяно.
Колыхается Ладога, всё колыхается,
Верст на двести — на триста оно разливается,
Со своею со зимнею шубой прощается:
Волхов с правого сняло оно рукава,
А налево сама укатилась Нева,
Укатилась с Ижорой она на просторе
Погулять на Варяжском, родимом им море.
И с Ижорой в обгонку несется Нева,
И глядят на побежку сестер острова,
             И кудрями своими зелеными
Наклоняются по ветру вслед им с поклонами.
И бегут они вместе побежкою скорою,
И бегут вперегонку — Нева со Ижорою.
Али нет в Новегороде парней таких удалых,
             Кто б до синего моря не выследил их,
Не стоял бы всю ночь до зари на озерной на страже?
Как не быть!.. Простоял не одну, а три ноченьки даже
Ижорянин крещеный Пелгусий: его от купели
Принял князь Александр Ярославич, на светлой неделе,
А владыка Филиппом нарек…

                                                         Вот стоит он, стоит,
             И на устье Ижоры он зорко глядит,
             Ну и слышит он; раннею алой зарею
             Зашумела Ижора под дивной ладьею;
             Под ладью опрокинулись все небеса;
             Над ладьею, что крылья, взвились паруса,
И стояли в ладье двое юношей в ризах червлёных,
Преподобные руки скрестив на могучих раменах;
             На челе их, что солнце, сияли венцы;
             И, окутаны мглою, сидели гребцы…
Словно два серафима спустилися с ясного неба…
И признал в них Пелгусий святого Бориса и Глеба.
             Говорят меж собою:
                                       «На эту на ночь
Александру, любезному брату, нам надо помочь!
             Похваляются всуе кичливые шведы,
Что возьмут Новоград. Да не ведать неверным
                                                                                            победы:
             Их ладьи и их шнеки размечет Нева…»

             И запомнил Пелгусий святые слова.
             И пришел с побледнелым от ужаса ликом
             К Александру он князю, в смущеньи великом,
             И поведал виденье свое он в ночи.
             И сказал ему князь Александр:
                                                                    «Помолчи!»

А была накануне за полночь у князь Александра беседа,
Потому бы, что в Новгород прибыли три сановитые
                                                                                          шведа,
             Три посланника, — прямо от Магнуса, их короля,
И такой их извет:
                               «Весь наш Новгород — отчая наша
                                                                                               земля!..
             И теперь ополчаемся мы королевскою силою:
             Али дайте нам дань, али будет ваш город —
                                                                                        могилою…
А для стольного вашего князя с дружиною мы припасли
             То цепей и веревок, что вот только б шнеки
                                                                               снесли…»

             «Ну!.. — Ратмир говорит. —
                                                  Честь и слава заморской
                                                                                                     их мочи,
Только мы до цепей и веревок не больно охочи!..
             Не слыхать, чтобы Новгород цепь перенес!..»
             — «На цепи в Новегороде — разве что пес,
             Да и то, коли лют», — подсказал ему Миша.

             «Три корабия трупьем своим навалиша»,—
             Яков Ловчий промолвил.

                                                                    «И господу сил
             Слава в вышних!» — от юных по имени Савва
                                                                                  твердил.
А Сбыслав Якунович:
                                      «Забыли, что жизнь не купить,
                                                                                        не сторгуя».
А Гаврило Олексич:
                                        «Да что тут! Не хочет ли
                                                                                    Магнус их…
……………………………………………………………………..
             Ты прости, осударь Александр Ярославич!
                                                                                            А спросту
                           Я по озеру к ним доберуся без мосту!..»

             Встал князь с лавки — и все позабыли
                                                                   Олексичий мост:
                          Что за стан, и осанка, и плечи, и рост!..
             Знать, недаром в Орду его ханы к себе зазывали,
Знать, недаром же кесарь и шведский король его
                                                                                         братом назвали;
Был у них — и с тех пор королю охладело супружнее
                                                                                                    ложе,
             Да и с кесарем римским случилося то же…
             А ордынки — у них весь улус ошалел…
Только князь Александр Благоверный на них
                                                                                    и глядеть не хотел.
Да и вправду сказать: благолепнее не было в мире
                                                                                                       лица,
             Да и не было также нигде удальца
Супротив Александра… Родился он — сам с себя
                                                                                           скинул сорочку,
             А подрос, так с медведем боролся потом в
                                                                                  одиночку
             И коня не седлал: без седла и узды
             Мчался вихрем он с ним от звезды до звезды.
             Да и вышел же конь: сквозь огонь, через воду
             Князя вынесет он, не спросившися броду.
А на вече-то княжеский голос — то сила, то страсть,
                                                                                              то мольба,
             То архангела страшного смерти труба…

«Собирайтеся, — молвил дружинникам князь,—
                                                                                     со святой благостынею»,
             И пошел попроститься с своей благоверной
                                                                               княгинею,
             И в Софийский собор поклониться пошел он потом,
Воздыхая и плача пред ликом пресветлым Софии, а тоже
             Возглашая псалом песнопевца:
                                                           «О господи боже,
О великий, и крепкий, и праведный, нас со врагом
                                                                                                  рассуди:
             И да будет твой суд правоверный щитом впереди!»

             Собралися дружинники князя — кто пеше, кто
                                                                                               конно…
             Александр Ярославич повел с ними речь неуклонно:
                       «Други-братья, помянем не кровь и не плоть,
                       А слова, „что не в силе, а в правде господь!“»
             И дружинники все оградились крестом перед
                                                                                          битвою,
И за князь Александр Ярославичем двинулись
                                                                                   в поле с молитвою.
             Воевода-то шведский их, Бюргер, куда был хитер;
                       На сто сажен кругом он раскинул шатер
             И подпер его столпняком, глаженным,
                                                                              струженным, точенным,
             Сквозь огонь главным розмыслом шведским
                                                                                     золоченным.
             И пируют в шатре горделиво и весело шведы,
Новгородские деньги и гривны считая… И было беседы
             За полуночь у них… И решили они меж собой:
Доски бросить на берег со шнек, потому что весь
                                                                                        берег крутой,
И пристать неудобно, и весь он обселся глухими
                                                                                         кустами…
Порешили — и доски со шнек протянули на берег
                                                                                          мостами…
Кончен пир: провели Спиридона, епископа их,
                                                                                            по мосткам,
             Только Бюргер на шнеку без помочи выбрался
                                                                                                 сам…
             И пора бы: не было бы русской тяжелой погони,
             Да и князь Александра…
                                                Заржали ретивые кони —
                      И Гаврило Олексич, сквозь темных кустов,
                      Серой рысью прыгнул на сшалелых врагов,
                      И сдержал свое слово: добрался он спросту
                      По доскам до епископской шнеки без мосту.
             И учал он направо и лево рубить всё и сечь,
Словно в жгучие искры о вражьи шеломы
                                                                                 рассыпался меч.
                      Образумились шведы в ту пору, и вскоре
Сотней рук они витязя вместе с конем
                                                                 опрокинули в море.
             Да Гаврило Олексич куда был силен и строптив,
             Да и конь его Ворон куда был сердит и ретив…
Окунулися в море, да мигом на шнеке опять они оба,
             И в обоих ключом закипела нещадная злоба:
И железной подковой и тяжким каленым мечом
                                                                                      сокрушен,
Утонул воевода-епископ и рыцарь их, сам Спиридон.
А Сбыслав Якунович, тот сек эту чудь с позевком
                                                                                                    и сплеча,
И проехал сквозь полк их, и даже подкладом
                                                                               не вытер меча…
Хоть вернулся к дружине весь красный и спереди
                                                                                            он да и сзади,
И его Александр похвалил молодечества буйного ради…
             А Ратмир не вернулся, и только уж други смогли
             Вырвать труп для схорона на лоне родимой земли.
                         «Три корабия трупьем своим навалиша!»—
                         Крикнул ловчий у князь Александра, а Миша,
Стремянной, говорит: «Хоть пасли мы
                                                                        заморских гусей их, пасли,
             Да гусынь их, любезных трех шнек, почитай,
                                                                                  не спасли».
             Балагур был. А Савва-то отрок досмысленный был,
             И у Бюргера в ставке он столп золотой подрубил,
             Да и ворогов всех, что попалися под руку, тоже
Топором изрубил он в капусту…
                                                            А князь-то… О господи-боже!
Как наехал на Бюргера, их воеводу, любимым конем,
Размахнулся сплеча и печать кровяную булатным
                                                                                          копьем
             Положил меж бровей хвастуну окаянному — шведу…

Затрубили рога благоверному князь Александру победу,
И со страхом бежали все шведы, где сушью, а где
                                                                                       по воде;
             Но настигла их быстро господняя кара везде:
Уж не князь Александр их настиг со своей удалою
                                                                                          дружиной,
             А другой судия на крамольников, вечно единый…
И валилися шведы валежником хрупким, со
                                                                                     смертной тревогой,
Убегая от божией страшной грозы ни путем,
                                                                                          ни дорогой:
             По лесам и оврагам костями они полегли,
Там, где даже дружинники князя за ними погоней
                                                                                         не шли…

             На заре, крепкой тайной, с дружиною
                                                                     близился князь
             К Новугороду; только была им нежданная встреча:
Застонал благовестник, и громкие крики раздалися
                                                                                           с веча,
             И по Волхову к князю молебная песнь донеслась,
             И в посаде встречали с цветами его новгородки —
И княгини, и красные девки, и все молодые молодки,
В сарафанах цветных, и в жемчужных повязках,
                                                                                            и с лентой в косе.
И бросались они на колени пред князем
возлюбленным все,
А епископ и клир уж стояли давно пред Софийским
                                                                                     собором
И уж пели молебен напутственный князю
                                                                        с дружиною хором,
И успел по поднебесью ветер развеять победную весть:
«Князю Невскому слава с дружиной, и многие лета,
                                                                                           и честь!»
             Много лет прожил князь Александр…
                                                                  Не бывало на свете
Преподобного князя мудрее — в миру, и в войне,
                                                                                          и в совете,
И хоруговью божьею он осенял княженецкий свой сан;
А затем и послов ему слали и кесарь, и папа, и хан,
И на письмах с ним крепко любовь и согласье они
                                                                                        заручили,
             А король шведский Магнус потомкам своим
                                                                                          завещал,
Чтоб никто ополчаться на Русь на святую из них
                                                                                   не дерзал…
Да и князь был от миру со шведом не прочь…
                                                              Только годы уплыли,—
             И преставился князь…
                                    И рыдали, рыдали, рыдали
Над усопшим и старцы, и малые дети с великой печали
             В Новегороде… Господи! Кто же тогда бы зениц
                         В княжий гроб не сронил из-под слезных
                                                                                         ресниц?

Князь преставился…
                                 Летопись молвит: «Почил без
                                                                                        страданья и муки,
И безгрешную душу он ангелам передал в светлые руки.
А когда отпевали его в несказанной печали-тоске,
             Вся святая жизнь князя в-очью пред людьми
                                                                                  объявилась,
Потому что для грамоты смертной у князя десница
                                                                                                раскрылась
И поныне душевную грамоту крепко он держит в руке!»

И почиет наш князь Александр Благоверный над синей
                                                                                                    Невою,
             И поют ему вечную память волна за волною,
             И поют память вечную все побережья ему…
             Да душевную грамоту он передаст ли кому?
             Передаст! И крестом осенит чьи-то мощные плечи,
И придётся кому-то услышать святые загробные речи!..

                          Сгинь ты, туча-невзгодье ненастное!
                          Выглянь, божие солнышко красное!..

31 марта 1861

На библейские мотивы