Регина Эзера - Невидимый огонь

• Название: Невидимый огонь
• Автор: Регина Эзера
• Издательство: Лиесма
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В прологе и эпилоге романа-фантасмагории автор изображает условную гибель и воскресение героев. Этот художественный прием дает возможность острее ощутить личность и судьбу каждого из них, обратить внимание на неповторимую ценность человеческой природы. Автор показывает жизнь обычных людей, ставит важные для общества проблемы.

---

И тут нежданно-негаданно она вспомнила о премии. Господи, да у нее же есть целых тридцать рублей — как с неба упали, о них не знал даже Вилис: эти деньги она спрятала и берегла на платье. На три десятки не купишь не то что «Волгу», даже велосипеда, но если чуть-чуть поужаться, добавить к тем трем еще десятку-другую, у них будет, по крайней мере, насос. А Ингус все сделает лучше не надо. Уж он никогда не откажет, о боже, и понятное дело — Ингус не взял бы с нее ни копейки, никогда, отродясь не спросил бы с нее плату, разве она его не знает! Мало того, Ингус сам привез бы мотор из Раудавы, а нет в Раудаве, доставил бы на Велдзином авто хоть из Риги… И, вспомнив, каково таскать ведра и как они обрывают руки — мука-мученическая, ей-ей, каторжная работа, особенно зимой, — она очень живо и ярко представила себе, как это выглядит, когда вода течет в кухню, и, мысленно вызвав эту идиллическую картину, как будто она уже стала явью и вода в самом деле капала, и текла, и с шумом хлестала из крана, Ритма вдохновлялась и загоралась все больше, она воспаряла и окрылялась, как Айгар и даже еще сильнее. И Айгар, который все это видел и понимал, чувствовал и угадывал, ведь он был не слепой и не дурак, тоже приободрился и расцвел, воспрял духом и под конец заулыбался, сияя как полная луна. И они счастливо смотрели друг на друга, И счастье стоило так дешево, до смешного дешево стоило их счастье — всего сорок рублей, и притом на двоих.

Но Вилис об этом, конечно, знать не знал и меньше всего сейчас думал о доме, о сыновьях и о Ритме. Все его мысли вращались и вертелись вокруг лося. Он шел по лесу, натыкаясь местами на след зверя, и след глубоко вдавливался в снег, что говорило о тяжести животного, и кое-где с нижних веток был стряхнут нападавший за ночь снег; зверь проходил тут наверняка сегодня, а может быть, и совсем недавно — полчаса назад, а то и минут двадцать, так как следы еще хранили запах лося, который определенно чуял Мориц, но, к сожалению, не чувствовал Вилис. Он только видел, какие следы огромные и какие глубокие ямки оставили копыта, и сообразил, что здесь бродил-шатался настоящий великан, самец во цвете сил, а не самка, стреляный воробей, ученый.

За спиной у Вилиса вальком колотился незаряженный старый «зауэр». Как обычно при ходьбе, ему вскоре стало жарко и шапка, подлая, опять съехала на лоб чуть не до бровей. Он не старался идти тихо, наоборот, не обходя валежника, шагал напрямик, и под ногами у него хрустело и трещало. Он то и дело стучал по стволам толстым суком, нередко обсыпая и себя, так как снег от сотрясения облетал и сеялся белой мукой, падал горстями, а то и плюхал вниз целыми лепешками, все больше убеляя охотника. Но Вилис не останавливался, чтобы отряхнуться, хоть немного почиститься, а только морщился, когда холодная сырость забиралась за ворот, за шарф и по теплому телу ползла вниз.

По хрусту веток и по стуку палок Вилис слышал справа и слева от себя других загонщиков и старался от них не отрываться. А что еще от него сейчас требуется — продвигаться вперед, в направлении к цепи стрелков, производя умеренный шум, не отстать от товарищей и не заблудиться, так что большого ума здесь не надо — было бы немного сметки и опыта, способность ориентироваться и безотказные ноги, а на них Вилису грешно жаловаться.

Тем временем настал короткий зимний день. Над белыми прогалинами и полянами низкое солнце лило хрустально-чистый свет, и он пронизывал лес мерцанием, игрою вспышек и тени, причудливым узором на снегу. Весной тут сотрясали воздух целые хоры птиц попеременно с лягушками на болотце, теперь же одни клесты на елях баритоном бубнили монотонное «гипп, гипп, гипп» и певуче заливался снегирь. Эти звуки были где-то высоко и далеко, слишком бледные и маловажные, чтобы достичь ушей Вилиса, да клесты и снегирь вовсе не хотели и не старались ничего достичь, они просто выражали во всеуслышание свое птичье настроение, что было естественно, как радость или жажда.

Вилис слышал только звук ломающихся под ногами веток — вблизи и подальше и еще звонкий лай Морица, раздававшийся где-то впереди, то приближаясь, то снова отдаляясь. И когда лай откатился по лесу в том направлении, где стояли на номерах стрелки, Вилис напрягся весь в ожидании, и дыхание его участилось, сбилось с ритма, и ноги путались и заплетались, и все пять чувств слились у него в одно, в предельно обостренный слух.

Но ничего не произошло.

Ни грохота не раздалось, ни треска, выстрел не расколол лесной тишины, в которой клест-еловик, как бы вне времени и пространства, без устали выкрикивал свое «гипп, гипп, гипп», взирая сверху на все и вся.

И напряжение у Вилиса опять спало, ослабло, выдохлось. Он спохватился, что отстал от других, и прибавил шагу, опять прислушиваясь к хрусту сучьев и лаю Морица, то далекому, то близкому.

Лай смолк.

В чем дело? След потерял, что ли, голова садовая?

Он снова убавил шагу: ну где же собака?

И вдруг сиплое пыхтенье собаки раздалось почти рядом. Вилис круто повернулся, однако первым он увидел не пса, не Морица, а нечто совсем другое: на него вихрем катилось что-то светлое, ослепительно белое, так что почти сливалось с мерцающим снегом. Длинными прыжками оно мчалось стремглав, очертя голову, ничего не видя перед собой, а перед ним соляным столбом стоял Вилис.

Это был заяц-беляк, и Мориц гнал его прямо на Вилиса, и ни елка, ни кустик, решительно ничто не заслоняло ему косого. Заяц был как на ладони!

«Свят-свят, где я это видел?» — мысленно воскликнул он, даже подскочив от волнения и чуть ли не испуга, и сгоряча ему показалось, что все это он уже видел во сне, ведь не могло же наяву через двенадцать лет все повториться с такой точностью. А заяц, преследуемый собакой, мчал прямо на него как экспресс. Казалось — еще секунда, и он стрелой проскочит у Вилиса между ног. Рука сама собой судорожно ловила, хватала ружье — глупая рука, ведь в стволе не было дробового заряда, в стволе не было ничего. Он зачем-то хотел вскрикнуть, но с губ слетел лишь короткий задушенный звук. И заяц, в самый последний момент взяв чуть в сторону, будто нырнул в белое сверкание снега и растворился в нем как призрак. Мимо пронесся Мориц, вывалив красный язык в горячем облаке пара, и тоже скрылся, и все это произошло мгновенно — он даже не успел отозвать собаку.

Так, все.

От волнения у него тряслись руки. Под ребрами что-то двухголосо тукало и гудело, стучало и гремело, как бы перекликаясь, — казалось, что у него в груди два сердца, которые бешено бились в неодинаковом ритме, одно чуть опережая другое. Тишина в лесу стояла глубокая, мертвая — как на дне колодца. И лишь постепенно из нее, как очертания предметов на рассвете, стали вновь выплывать звуки, и Вилис, будто у него открылись уши, услыхал и чистую, музыкальную трель снегиря.

Действительно ли что-то произошло… или ему просто пригрезилось? Заячий след… след собаки. Наяву это… или только мираж?.. Он все не мог прийти в себя. Совсем как тогда, точь-в-точь как двенадцать лет тому назад, о боже! Только сегодня он не выстрелил. Его не покидало странное ощущение, будто мимо, очень близко, пробежало счастье. Третий раз это уж не повторится, по три раза все бывает только в сказках. Третьего случая не будет…

А дальше? Дальше что?

Так и остаться на веки веков потухшей звездой, от которой кое-когда по привычке струится и льется былой свет? Смириться с тем, что высшая точка, пик жизни уже позади, в прошлом, и только маячит где-то в сгустке воспоминаний?

Логика зрелого человека подсказывала ему, что разумней смириться, что жестокое время, увы, работает не на него и что с годами не в арифметической, а уже в геометрической прогрессии убывают, падают его шансы свершить, осуществить то, к чему он стремился всей душой. Но что-то в нем было сильнее рассудка — чем больше таяли его надежды, тем жарче разгорались его желания. Еще он не достиг того порога, за которым убыль сил и умеренность желаний, согласуясь, уравновешивают друг друга, смягчая трагизм старости. Еще он не прошел сквозь шлюзы лет в эти безбурные смиренные воды. Еще его терзал разлад между юношескими порывами и стареющим телом. Еще он мучился и страдал от несоответствия силы чувств тем необратимым процессам, которые он в себе ощущал и которые медленно, но верно съедали его как гниль, притупляя восприятие и эмоции, ослабляя память и мужскую силу. Еще он не дошел до того, чтобы винить в этом других, среду, окружение, общество, весь свет, который теперь не такой, как был, как прежде, во времена его молодости. Вину он искал еще в себе, но от этого ему было не легче, наоборот, — вполне сознавая свое положение и в то же время не в силах что-либо изменить или поправить, сломать или устранить, он мог только скрывать это от всех, даже от Ритмы, хотя скрыть от нее было всего труднее. Что она во всем этом понимала и могла понять?

Вилис встряхнулся, как конь, отгоняющий мух, и сказал себе: