Михаил Филин - Толстой-Американец

• Название: Толстой-Американец
• Автор: Михаил Филин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03388-7

Вниманию читателей предлагается научно-художественное жизнеописание графа Фёдора Ивановича Толстого (1782–1846), прозванного Американцем, — «одной из замечательнейших русских фигур пушкинской эпохи» (Н. О. Лернер). У него, участника первого российского кругосветного путешествия, героя шведской кампании и сражений с Наполеоном, была репутация наглого и безжалостного дуэлянта, который отправил на тот свет множество ни в чём не повинных людей. Большинство современников считали графа Фёдора «картёжным вором», бражником, буяном и обжорой — словом, «человеком преступным», влачившим «бесполезную жизнь». Однако с беспутным и порочным Американцем почему-то дружили князь Вяземский, Жуковский, Батюшков, Денис Давыдов, Чаадаев и прочие «исторические лица». Ему, повесе и умнице, посвящались стихи, его колоритная персона попала в произведения Пушкина, Грибоедова, Льва Толстого и иных знаменитостей.

Загадку этой удивительной личности, о которой в наши дни сочинены совсем уж беспардонные небылицы, попытался разрешить историк и писатель М. Д. Филин. Изучив массу источников (в том числе архивных), автор пришёл к парадоксальному выводу: подлинное бытие Американца мало походит на расхожие легенды о нём. В книге наглядно показывается, что жизнь георгиевского кавалера полковника графа Толстого была очень занятной, насыщенной, трагичной и вовсе не зряшной; что его настоящая, выстраданная биография стократ любопытнее, глубже и «литературнее» вымышленной.

---

Ниже указанного вердикта — автограф управляющего Военным министерством князя А. И. Горчакова 1-го: «Получено 19 августа 812». Аналогичная дата проставлена кем-то и на верхнем поле листа[408].

По всей видимости, понедельник 19 августа 1812 года и должно считать официальной датой возвращения Американца («по его желанию») на военную службу. Очевидно, его вернули «с чином по сделанному положению» — то есть с производством из капитанов гвардии в армейские подполковники. Высочайшего приказа о производстве вновь прощёного графа Фёдора Толстого в подполковники до сих пор не найдено (похоже, его и не было[409]), однако этот факт подтверждается многими документами более позднего происхождения[410].

Таким образом, граф Фёдор сумел реализовать свой «партизанский» план. Он, никогда не сомневавшийся, что приверженность к Отечеству есть «в сердце каждого благородного, прямо благородного человека»[411], пополнил-таки ратные ряды россиян.

Минута была самой что ни на есть критической: в этот день соединённые русские армии, над которыми двумя сутками ранее принял командование М. И. Голенищев-Кутузов, продолжили унылую ретираду и оставили Царёво Займище.

Умеряя «невероятную энергию преследования» (А. де Коленкур), ведя тяжёлые арьергардные бои с чужеземцами, войска потянулись в московском направлении.

До Бородинской битвы — или битвы при реке Москва, как назвали её впоследствии французы, — оставалась ровно неделя.

Московское ополчение (численностью порядка 20 тысяч воинов) под командованием генерал-лейтенанта графа И. И. Моркова прибыло на Бородинскую позицию из Можайска 24 августа 1812 года, в день ожесточённого сражения на левом фланге Главной армии (за так называемый Шевардинский редут, в итоге оставленный нашими войсками)[412]. Подошедший корпус разделялся на три дивизии, в состав которых вошли три егерских и восемь пеших полков, а также конный казачий полк. Огнестрельное оружие — причём довольно сомнительного свойства — имелось разве что у половины «русских крестоносцев».

На позиции необстрелянные бородачи-новобранцы спешно распределялись по полкам и бригадам, имевшим боевой опыт, и составляли их третью — вслед за передовыми частями и резервами — шеренгу. Предполагалось, что ратники без крайней необходимости не будут задействованы в намечавшемся сражении, а станут выносить с поля боя раненых.

Известно, что «в 1-ю Западную армию поступили 8 батальонов из 1-го и 3-го егерских и 3-го и 4-го пеших полков; во 2-ю Западную армию — 6 батальонов из 2-го егерского, 7-го и 8-го пеших полков (всего 9,5 тысяч воинов)»[413].

Подполковник граф Фёдор Толстой незадолго до битвы был переведён из 1-го егерского в 8-й пеший казачий полк (под командой генерал-майора В. Д. Лаптева), где стал «баталионным командиром» и «много содействовал к сформированию полка». Вместе с ним в армию генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона, на левый фланг русской армии, отправили 1200 человек[414].

В силу многих, объективных и субъективных, причин зона ответственности 2-й Западной армии была наиболее уязвимой частью нашей позиции. И мало кто из людей сведущих сомневался в том, что главный удар наполеоновских войск будет нанесён именно сюда, в район Семёновских флешей, деревни Семёновское и центральной батареи.

Этим Американец мог быть доволен. Не устраивало его только пребывание в третьей шеренге, среди ополченцев, в отдалении от передовой.

«Накануне Бородинского сражения, — вспоминал Иван Петрович Липранди, — находясь на строящейся центральной батарее, я услышал, что кто-то отыскивает какого-то полковника[415] графа Толстого. Оказалось, что это мой старый знакомый, в то время начальник дружины ополчения, из любопытства пошёл к цепи посмотреть французов. Его скоро отыскали; мы успели только разменяться несколькими словами и помянуть князя (М. П. Долгорукова. — М. Ф.). Сказав мне, где и чем он командует, он поскакал на призыв»[416].

Аттестовавшись приятелю (на тот момент обер-квартирмейстеру 6-го пехотного полка) «начальником дружины ополчения» (то есть командиром батальона 8-го пешего полка), граф Фёдор ввечеру 25 августа уже примеривался к первой, смертельно опасной линии войск. На аванпостах он, привстав в стременах, попытался разглядеть располагавшегося за речкой и перелеском своего завтрашнего, уже начинавшего ликовать, противника.

Упомянутая Иваном Липранди «центральная батарея» (в итоге так до конца, видимо, и не достроенная) имела и другие названия: Большой редут, Курганная батарея, Центральный люнет, позднее — батарея Раевского… Спустя несколько часов неистово штурмовавшие укрепление французы и прочие «языки» назвали батарею «адской пастью»[417].

Немудрено, что 26 августа 1812 года, в понедельник, подполковник граф Фёдор Толстой очутился на «большом поле» именно там, где ему и подобало очутиться.

Его однодневный полк имел белое знамя и пять цветных, с тёмно-коричневым крестом. Углы этих знамён образца 1797 года были также тёмно-коричневыми, но с селадоновым (светло-зелёным), или просто селадоновыми.

Зато древки оказались чёрными[418]— совсем как глаза у Американца.

На рассвете, около 6 часов утра, когда ещё не рассеялся туман над полем, Великая армия всей своей мощью обрушилась на оборонительные рубежи русского воинства, одновременно атакуя Семёновские флеши и село Бородино.

И задрожала земля, заржали кони, загрохотали орудия, тут и там завязались ожесточённые схватки. Сразу же появилось множество убитых и раненых.

В то же время в русском лагере, в третьей шеренге войск, происходило удивительное движение, чем-то напоминающее броуновское, — движение, имеющее самое непосредственное отношение к нашему повествованию. Его, это снование, нельзя исчерпывающе объяснить ни свойственной всякому сражению сумятице, ни сбивчивостью приказов командиров, ни какими-либо оплошностями растерявшихся служивых.

Оно имело совершенно иную природу.

С одной стороны, указанное возвратно-поступательное движение было вполне осязаемо, массово. Ополченцы и «специально наряженные команды» нижних чинов, приседая и крестясь, бросились, с носилками и без оных, уносить в тыл получивших увечья офицеров и солдат. По словам очевидца, это происходило примерно так: «Русские мужики с пиками и без пик, с топором за поясом <…> втесняются в толпу вооружённых, ходят под бурею картечи, и — вы видели — они нагибались, что-то подымали, уносили… <…> Кутузов приказал смоленскому ополчению уносить раненых из-под пуль сражающихся, из-под копыт и колёс конницы и артиллерии. <…> У французов этого не было; зато их раненые задыхались под мёртвыми, — и трупы их были растоптаны копытами, раздавлены колёсами артиллерии»[419].

Спасённых и доставленных в третью шеренгу окровавленных воинов принимали другие ополченцы, клали их на заготовленные подводы и отправляли в сторону Новой Смоленской дороги, а оттуда к Можайску. Один из ополченцев позднее назвал такую работу «самой неприятной на свете должностью», которую, безусловно, лучше «променять на потеряние самой <…> жизни»[420].

Другая же составляющая движения в войсках была практически незаметна наблюдателю, однако её значимость — военную и моральную — трудно переоценить. Сведения о ней имеются, в частности, в донесении начальника Московской военной силы генерал-лейтенанта И. И. Моркова, отправленном 20 января 1813 года в Главный штаб действующих армий. Докладывая о распределении ополченцев и их начальников по корпусам 1-й и 2-й армий перед Бородинским сражением, граф И. И. Морков сообщал: «С тех пор не имел я ни малейшего сведения о вверенной мне Московской военной силе и не мог оного иметь по причине той, что полковые, баталионные и сотенные начальники при своих командах не находились, а были раскомандированы к разным должностям…»[421]

В переводе с диалекта воинских артикулов на обиходный, всем понятный язык сие означает вот что. Большинство кадровых офицеров — по приказу армейского командования, полностью совпавшему с их собственным неуёмным желанием, — в тот или иной момент покинули вверенных им ранее безоружных дилетантов, выдвинулись вперёд, примкнули к дерущимся русским полкам и сшиблись с неприятелем.

Словом, когда ободняло, последние стали первыми, одними из первых.

Наш Американец был «прикомандирован» к Ладожскому пехотному полку, который состоял в 1-й бригаде 26-й пехотной дивизии генерал-майора И. Ф. Паскевича[422]. Шефом полка значился тогда полковник Е. Я. Савоини. Дивизия же входила в состав 7-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Н. Н. Раевского, «полного дарований и неустрашимости военачальника» (Д. В. Давыдов).