Георгий Шолохов-Синявский - Волгины

• Название: Волгины
• Автор: Георгий Шолохов-Синявский
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1956

---

Виктор сделал попытку прорваться сквозь плотный строй немцев, устремился на мчавшийся на него самолет. С точностью снаряда, летящего в мишень, он, не отклоняясь в сторону ни на один метр, направил свой страшный полет прямо в лоб немцу. Безрассудно храбрый Родя, два раза вывернувшись из-под огня, старался не потерять из виду друга, на полном газе летел за ним…

Виктор видел перед собой темный кружок носовой части несущегося на него веретенообразного вражеского истребителя. Немец, очевидно, был тоже не из робких и намеревался испытать нервы советского летчика. На лобовую атаку редко решаются даже самые отчаянные пилоты. Если не уступит один другому — столкновение, смерть, не выдержит кто-нибудь, начнет круто уходить вверх — противник в одно мгновение воспользуется этим и, увидев перед собой брюхо встречного самолета, не замедлит всадить в него пушечную или пулеметную очередь. В лобовом поединке мог победить только тот, у кого оказывались крепче нервы и хватало выдержки…

Виктор и немец неслись друг на друга. Между вертким, как голубок, «Лавочкиным» и длинным, как стрела, «мессершмиттом» расстояние уменьшалось с каждым мгновением… Кто крепче, кто сильнее?

Виктор до боли сцепил зубы…

Все равно! Все равно!

— Врешь, паскуда! Не сверну! — крикнул он, и этот страшный крик услышал в шлемофоне Родя.

Еще мгновение — и самолеты столкнутся и разлетятся в щепки…

Виктор нажимает гашетку пушки, чтобы выпустить в лоб фашиста единственно возможную в таком положении очередь. И в эту долю секунды немец не выдерживает и уходит вверх. Виктор инстинктивно ловит в прицел желтое днище «мессершмитта», выпускает мгновенно трассу снарядов. «Мессер», кувыркаясь, летит на землю, охваченный дымом.

А где же Родя? Друг ты мой неразлучный! Родя тем временем оборонялся от целой стаи «мессершмиттов» и, сам нападая, каждый раз вывертывался, как ласточка из стаи коршунов, уводил врагов все дальше и дальше.

Забыв обо всем, о своей жизни, о смертельной опасности, о приказе не принимать боя, Виктор устремился на выручку друга…

Он сразу же повис на хвосте фашистского истребителя, пытавшегося расстрелять Родю, но «мессершмитт» выскользнул и ушел. Виктору самому пришлось задержаться на несколько секунд и обороняться сразу от четырех врагов… Самолет его уже был прострелен в нескольких местах, из перебитого маслопровода хлестало масло, забрызгивая лицо. Но Виктор все-таки еще раз ворвался в строй «мессершмиттов», клевавших Родю, и разметал их… Еще два самолета загорелись, понеслись к земле. Виктор почувствовал, что его рот полон соленой горячей влаги, он не помнил, как до крови прикусил язык… Что он испытывал? Растерянность, отчаяние, страх смерти? Ни то, ни другое, ни третье! Может быть, это было чувство сокола, наносящего удары клювом по голове добычи?

Еще одного фашиста поймал Виктор в прицел, нажал гашетку, но пулеметы молчали… Боекомплект кончился…

— Родион! За мной! — скомандовал в микрофон Виктор и стал набирать высоту, уходить все выше и выше в поднебесье, к солнцу.

«Мессершмитты» отстали. И вдруг Виктор увидел в дневном сиянии несущийся к земле пылающий самолет. Красная дымная полоса тянулась за ним.

Самолет походил на падающую ракету…

Виктор закрыл глаза, снова открыл их, не веря тому, что произошло…

Горел и падал на землю самолет Роди. Виктор поискал глазами белый зонтик парашюта… Парашюта видно не было.

— Родя! Родя! Друг! — закричал в микрофон Виктор и не получил ответа…

…Виктор еле дотянул свой самолет до аэродрома. «Мессершмитты» не преследовали его. Их разогнала прилетевшая к месту боя эскадрилья «Лавочкиных», прикрывающая мощную группу штурмовиков.

Когда Виктор стоял перед командиром полка, голова его кружилась. В глазах плыл туман. Виктор еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. Но о выполнении задания доложил, как всегда, кратко и четко.

— Вы все сделали, чтобы выручить товарища? — сдвинув брови, спросил полковник Чубаров.

— Все, что от меня зависело, товарищ полковник, — ответил Виктор, а на самом деле ему казалось, что он ничего не сделал для спасения друга.

— Печально, — помолчав, сказал полковник. — Мы потеряли такого летчика. Это был настоящий истребитель.

Виктор вышел из командирской землянки и, зайдя в рощицу, лег на траву, уткнулся в нее головой, давясь слезами, застонал как от тяжелой непереносимой боли.

«Есть не думать о смерти, товарищ майор!» — все время звучал в его ушах голос Роди…

12

В знойной июльской пыли, обливаясь потом, после жарких схваток с противником, перемежающихся передышками, шли советские солдаты на запад. Вышагивали последние километры белорусской земли, напряженно вглядываясь вдаль, задерживаясь только для того, чтобы выбить цепляющегося за каждую горку, за бережок каждой речки ненавистного врага.

В садах уже наливались янтарные яблоки, солдаты срывали их, утоляли жажду, набивая оскомину. На перекрестках дорог все чаще попадались деревянные католические кресты с распятием или печальной большеглазой мадонной под потемнелым от дождей навесом.

Чем дальше шли полки, тем ближе становилась та заветная черта, за которой начиналась повитая пепельной дымкой пока еще загадочная польская земля…

И вот в воскресенье утром батальон Гармаша на несколько минут задержался на оставленном немцами рубеже. Всюду еще валялись вражеские трупы и кое-где неубранные тела павших советских бойцов, оружие, коробки из-под пулеметных лент, каски, изорванное в клочья обмундирование. Громадное, ясное солнце поднялось из-за леса и слепящим полымем залило незнакомые поля, чем-то напоминавшие окрестности старой пограничной заставы, на которой Иван Дудников и Микола Хижняк 22 июня 1941 года приняли первый бой.

На западе стояла темнолиловая пухлая туча, от нее непроглядной стеной опустился к земле дождь. Гремел гром, очень мирный и мягкий по сравнению с недавно отзвучавшей орудийной канонадой. Пресный запах ржаной соломы стоял над полем — запах жатвы…

— Иван, дывысь, — сказал Микола Хижняк, показывая вперед на убогую с виду деревушку с островерхой башенкой костела. — Вот эта она самая, мабуть, Польша и есть.

— Братья славяне, Польша! — весело понеслось по рядам бойцов.

Иван Дудников задумчиво смотрел вперед.

— Ежели то Польша, то где-то здесь, стало быть, и наша граница, — пояснил он.

Откуда-то, словно из-под земли, выросла тонкая и гибкая фигура Арзуманяна, а рядом с ней — приземистая и плотная — теперь уже майора Гармаша. Лица командиров отражали предельное возбуждение и нетерпение.

Гармаш и Арзуманян присели в окопчик, взглянули на карту. Затем Гармаш высунулся из окопа, вынул из кожаного чехла бинокль, посмотрел вперед, по сторонам, опустив бинокль, крикнул:

— Граница! Вон она, товарищи!

И все устремили взгляды туда, где по самому взгорью вилась старая наезженная дорога. Вдоль дороги, как бы охраняя ее, выстроились крытые черепицей домики.

— Граница! Граница! — понеслось по рядам бойцов.

— Где? Где? Не вижу.

— Да вон она! Ты что думаешь: тут забор какой стоит, что ли? Граница — она линия, вот и все… — пояснил старый пограничник Дудников. — Знаки по ней были, заставы, а теперь их нету. Немцы, стало быть, поснимали…

— Братцы! Салют давайте! Салют! Освободили белорусскую землицу-матушку! — растроганно сказал кто-то. — Товарищ гвардии майор, разрешите?

— Другие уже давно эту границу перешагнули, а мы припозднились. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Гармаш снял каску, глубоко, словно много потрудившись, вздохнул.

— Подготовиться к салюту, — взволнованно сверкая ввалившимися, обведенными пыльной каемкой глазами, приказал он. — Три залпа из всех видов оружия! Огонь! Пли!

Веселый, раскатистый залп из винтовок, автоматов, бронебойных ружей прокатился над полем.

Всюду разносились голоса веселого оживления. Кто-то запел:

Широка страна моя родная!..

— Теперь вперед! Другие царства-государства подневольные освобождать.

— Только бы не уползла гадина…

— Не уползет. В Берлине достанем…

Надвинулась грозовая туча, закрыла солнце, полил теплый, густой дождь. Блеснула молния. Ударил гром. И еще сильнее запахло жнивьем, обмолоченным зерном, хотя вокруг никаких токов не было и выстилалась только выбитая танковыми гусеницами, высохшая, перезрелая рожь.

— Микола! Микола! — укрываясь от дождя под плащ-палатку, говорил Иван Дудников. — Помнишь, как мы на границе стояли с тобой, а? Как будто вчера это было.

— Не тут это. И не похоже, — усомнился Микола.

— Верно. Не тут. Но не все ли равно? А только опять мы сюда пришли, Микола!

Несмотря на ливший как из многих тысяч желобов ливень, батальону было приказано подтянуться и вновь идти вперед. Нельзя было отрываться от ускользающего противника ни на шаг, и бойцы, отряхиваясь, рысью побежали прямо через поле к польскому селу — по ту сторону границы… Зашлепали по грязи солдатские сапоги. Но все забыли об усталости, бежали с удвоенным упорством.