Раиса Орлова-Копелева - Двери открываются медленно

• Название: Двери открываются медленно
• Автор: Раиса Орлова-Копелева
• Жанр: Русская классическая проза

---

"... которая нуждалась в титанах и родила титанов по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености".

Перед ними, титанами культуры, я преклоняюсь по-прежнему. Даже чтобы воспринять сотворенную титанами культуру, нужны невероятные усилия, вовсе не всем доступные. А уж создать! Все больше раскрывается разнообразие мира и старой Европы; богатство, многоголосие, многокрасочность. * * * Оживают отвлеченные понятия. Сколько раз я дома слышала: "ПЕН-клуб". Что стояло для меня за этими тремя буквами: сокращение - поэты, эссеисты, романисты? Прежде всего представление о защите. Как только в Советском Союзе начинали преследовать литератора, английские, американские, французские, немецкие коллеги принимали его в свои ПЕН-клубы. Членами ПЕН-клубов стали московские писатели Владимир Войнович, покойный Александр Галич, Георгий Максимов, Владимир Корнилов, Владимир Максимов, Лидия Чуковская... В немецкий ПЕН-клуб в 1981 году приняли арестованного ленинградского филолога-германиста Константина Азадовского; во французский - арестованного историка Арсения Рогинского. Нереальный заморский ПЕН-клуб становится для меня зримым и, естественно, немного иным. В городе Фрейбурге в мае 1981 года очередной съезд немецкого ПЕНа. Отчеты, прения, президиум на сцене; потом писатели читают стихи и прозу. И некоторые разговоры в кулуарах, как и у нас, едва ли не значительнее, чем речи с трибуны. Во Фрейбурге молодые люди захватывали пустующие дома. Представители "захватчиков" пришли на заседание ПЕН-клуба. Принесли брошюры, листовки, плакаты. И выступили в нарушение повестки дня. - Наших товарищей обыскивали, арестовали. ПЕН должен поддержать наши требования освободить их. Должны или не должны? Возникает спор. Большинство ссылается на то, что ПЕН - организация не политическая, обязана вмешиваться только тогда, когда нарушается свобода слова, когда люди подвергаются преследованию за то, что они говорят и пишут. Меня гложет червячок сомнения: разве писателей занимают лишь писательские "цеховые" проблемы? Но ведь я - в другом мире. Социальными проблемами тут занимаются политические партии, профсоюзы, пресса, телевидение, радио. Разумеется, если писатели хотят, они тоже могут принимать участие в политике. Могут, но не обязаны. И ведь мы из Москвы просили у ПЕН-клуба помощи только для литераторов. * * * ..."Марбург" - так называется одно из лучших стихотворений Пастернака. Он был студентов в Марбурге в 1912 году. Там к нему пришло жизненно важное решение: он оставил философию. Не стал композитором. Не стал ученым. Стал поэтом. Марбургу посвящены и страницы "Охранной грамоты". В стихотворении город готовился к Троицкой ярмарке. Так получилось, что и мы впервые приехали в Марбург на Троицу. Снова убеждаемся - поэтический ландшафт точен, Марбург действительно "взбежал на гору".

Тут жил Мартин Лютер. Там - братья Гримм.

Когтистые крыши. Деревья. Надгробья...

Мы поднимаемся медленно, на каждом витке дороги вплоть до замка - новая панорама. В Марбурге жила герцогиня Елизавета. Пастернак называл ее Венгерской, здесь ее зовут Тюрингской. По легенде, она не хотела жить так, как полагалось (и ныне полагается) людям ее среды. Она приняла всерьез христианские заповеди. Помогала бедным, больным, искалеченным. Делилась хлебом и рубашкой. За что и была отлучена от власти и богатства. А потом, годы спустя, канонизирована. В городе воздвигли церковь Святой Елизаветы. В этой церкви вспоминаю Андрея Сахарова. Может быть, и его когда-нибудь канонизируют, но нужно-то, чтобы его избавили от страданий, от преследований сейчас; необходимо, чтобы ему дали жить свободно. Доехали до Гиссельбергерштрассе - улицы, на которой Пастернак жил семьдесят лет назад. Один из первых же встречных отвечает на наш вопрос: - Вон дом номер пятнадцать. На нем памятная доска. Списываю текст:

BORIS LEONIDOVIC PASTERNAK 1890 - 1960 Nobelpreis fur Literatur

1958 Student der Philipps-Universitat zu Marburg

1912

"Leb wohl Philosophic!" Ochrannaya Gramota 10

Кто автор текста? Кто так уместно вставил цитату из "Охранной грамоты" - "Прощай, философия!"? Кто-то, знавший книги и судьбу поэта. Долго не могу получить ответ. Марбургские слависты рассказали нам, что текст переписывали несколько раз. Значит, это не безвестный ценитель Пастернака, как я предположила вначале, а плод коллективного творчества. Незадолго до первой поездки в Марбург мы узнали, что Литературный фонд при Московском отделении Союза писателей требует с весны 1981 года, чтобы сын и невестка Пастернака, так же, как и дочь и внучка Корнея Чуковского, освободили дачи в подмосковном поселке Переделкино. Борис Пастернак жил там четверть века. Там он возделывал огород. Писал стихи. Любил. Радовался. Негодовал. Страдал. В его стихотворениях легко узнается переделкинский пейзаж, даже дорога в Вифлеем его "Рождественской звезды" проходит у переделкинских холмов, лугов, пруда. В его доме формально нет музея (а в доме Чуковского - музей), но в рабочей комнате все осталось, как было при нем. Из окна видно кладбище, три сосны, он сам избрал это место для могилы. В этом доме он умер 30 мая 1960 года. С тех пор к дому и к могиле идут паломники. А тогда ни в газетах, ни по радио не было сообщений о месте и времени похорон. Лишь у билетных касс Киевского вокзала появилась записка от руки - извещение о том, когда и где будут хоронить Пастернака. В те дни беспрерывно работал "беспроволочный" московский телеграф: - Ты знаешь? - Когда? - Передай всем, кто хочет прийти... Открытый гроб стоял в его доме. Читатели прощались со своим поэтом. Звучала траурная музыка. Играли Генрих Нейгауз, Мария Юдина, Святослав Рихтер. В этом доме часто звучала музыка. Мы сидели на траве перед домом. Смотрю пожелтевшие фотографии. Несут гроб. Тогда какие-то распорядители пытались поставить гроб в автобус, приготовленный Литературным фондом. Их оттеснили сыновья и друзья. И гроб несли, сменяясь, на плечах до кладбища. Второго июня собралось около двух тысяч человек, объединенных в тот день общим горем и общими надеждами. Многие из них и потом встречались на могиле в день смерти, 30 мая. Читали стихи, пастернаковские и свои. Что стало с теми, кто тогда хоронил Пастернака? Одних нет в живых (из самых известных в ту пору писателей был Константин Паустовский), другие эмигрировали. Третьи (надеюсь, что их большинство) продолжают приходить на эту могилу. И приводят детей и внуков. Вернусь ли я когда-нибудь туда, пройду ли вдоль кладбищенской изгороди по знакомой дороге? Ну, кто мог тогда представить себе судьбу двух молодых людей, - на фото они выносят из дома крышку гроба, - одного зовут Андрей Синявский, другого - Юлий Даниэль. Синявский еще напечатает в Москве предисловие к первому посмертному изданию однотомника Пастернака. А в 1965 году их арестуют, и, впервые после смерти Сталина, co- стоится судебный процесс над литераторами, публикующими свои произведения за границей. После лагеря, с 1973 года, Синявский живет в Париже, а с Даниэлем мы прощались в Москве, уезжая... Хорошо, что в Марбурге есть памятная доска, первая в мире. Горда за жителей Марбурга, благодарна им. Но когда же появятся памятные доски в Москве на доме в Лаврушинском переулке, где жил Пастернак, и в Переделкино? В комнате на Гиссельбергерштрассе сейчас живет шестнадцатилетний гимназист. Он знает о великом русском поэте, читал "Охранную грамоту". Он пишет в письме нам: (27 окт. 1982 г.)

"...Погода была такая печальная, что не ощущалось той атмосферы, которая описана у Пастернака. Только, когда я сижу за своим письменным столом и вижу, как солнце медленно исчезает за холмами, мне кажется, что я испытываю те же чувства, которые испытывал Пастернак, когда, был в этой комнате и в этих местах...".

О той моей толпе, хоронившей Пастернака, я вспоминала в другой воскресных гуляющих туристов, говорящих на ином языке. Пытаюсь соединить эти так далеко отстоящие друг от друга точки: Марбург и Переделкино.

* * * ...Как начинающий, критик-американист я в годы холодной войны не раз называла средоточие мирового зла "Уолл-стрит". И не представляла себе реальную улицу - "стрит", действительно зажатую стенами - "уоллз". Здесь биржи и банкиры, здесь те большие деньги, о которых я впервые прочитала в романе Дос Пассоса. Нас привезли в Нью-Йорк в субботний вечер, улица была пуста, черный мальчик потребовал, именно потребовал, а не попросил, дать ему "квотер" - 25 центов. В другой раз я видела, как с этой улицы текла толпа служащих. Рабочий день только что кончился. Кто они - банкиры ли, клерки - не знаю. Тут по одежде редко определишь социальный статус, разве что оборванца с Бауэри или - уже реже - богатую леди с Пятой авеню. Так и не увидела никого в сером фланелевом костюме. Не знаю, помнят ли сами американцы моду двадцатилетней давности, милого бизнесмена из посредственного бестселлера? Впрочем, недавно я видела немецкий перевод книги Слоан Уилсон "Человек в сером фланелевом костюме". ...Уотергейт оказался просто громадным отелем Вашингтона. Ни "воды", ни "ворот". Политический скандал, связанный с Никсоном, давно забылся, слово же "Уотергейт" осталось в памяти именно благодаря скандалу, и потряс он тогда не только Америку. Книгу "Вся президентская рать", написанную двумя журналистами газеты "Вашингтон Пост", - они-то и начали расследование - я пересказывала по мере того, как сама читала, друзьям в Москве. Разные были у нас отклики на Уотергейтское дело. "Ихнее подслушивание разве что для детского сада годится..." И так тоже говорили. Высокопоставленный советский чиновник, вызывавший в те дни Сахарова, утверждал: