Раиса Орлова - Мы жили в Москве

• Название: Мы жили в Москве
• Автор: Раиса Орлова
• Жанр: Русская классическая проза

---

Поэт Наум Коржавин, вернувшийся из ссылки, писал:

Пусть рвутся связи, меркнет свет,

Но подрастают в семьях дети.

Есть в мире Бог иль Бога нет,

А им придется жить на свете...

"Говорить или не говорить детям правду, скрываться от них в собственном доме или открыто обсуждать все в их присутствии - было гамлетовским вопросом для родителей в наше время и в нашем кругу, вспоминает Борис Шрагин. - Я выбрал второе".

Мы поступили так же.

Молодые приходили к нам и спрашивали: что мы думаем о докладе Хрущева? Что мы знали раньше? Как мы могли жить?

Именно их вопросы побудили каждого из нас начать записывать свои воспоминания. Мы хотели сами разобраться, пытались рассказать о наших жизнях, о судьбах нашего поколения.

Записки, которые мы двадцать лет спустя стали публиковать, тогда предназначались только для наших детей и их ближайших друзей.

В начале 60-х годов подруга нашей дочери, которую мы знали с детства, привела нескольких сокурсников.

"Расскажите нам, почему вы верили Сталину, во что вы верите сейчас?"

Им нужны были наши ответы, разговоры с нами, чтобы решать свои жизненные проблемы.

И они не только спрашивали, они возражали, спорили, требовали дополнительных объяснений.

Один из них, ершистый, напористый, вскоре после первых встреч с нами подал заявление в партию. На собрании член парткома задал ему обычный вопрос: "Зачем вы вступаете в партию?" - "Для того, чтобы бороться с такими бюрократами, как вы". Его, разумеется, не приняли и после окончания института его послали на работу в далекие северо-восточные края.

Изредка он писал нам. А несколько лет спустя пришел к нам и рассказал, что ему удалось получить туристскую путевку на Кубу и он хочет там удрать из группы, пробиться в Боливию к Че Геваре. Он читал о Че, убедился, что это настоящий революционер, чистый коммунист. Нам пришлось долго и настойчиво отговаривать его, пока он отказался от этой затеи.

...После каждого шумного собрания в Союзе писателей, после речей Хрущева, после первых рассказов Солженицына к нам приходили юноши и девушки и спрашивали.

И после каждой лекции, будь то о Ремарке, Бёлле или Хемингуэе, нам задавали вопросы не только о зарубежной литературе.

Как жить, если Сталин, на которого молились, оказался преступником? Кому верить? Почему в газетах ругают Евтушенко, ведь он пишет такие хорошие стихи? Как можно было допустить концлагеря в социалистической стране?

Вопросов становилось всё больше, отвечать на них было всё труднее.

Л. После хрущевских разносов, после явного торжества сталинцев в Союзе писателей, после того, что кое-кто из "прогрессистов" испугался и покаялся, разгром литературы все же не состоялся.

Произведения изруганных авторов продолжали печатать. Твардовский в "Новом мире" гнул свою линию, публиковал очерки Е. Дороша, повесть С. Залыгина "На Иртыше", в которой впервые так правдиво изображено раскулачивание, новые произведения талантливых, честных писателей Грековой, Владимова, Войновича, Можаева, Семина...

Нам продолжали заказывать статьи, заключали договоры на книги.

22 ноября 1963 года в газете "Известия" появилась статья "Встречи с Дон-Кихотом" *, весьма доброжелательно говорилось о "наших донкихотах", были названы мои друзья, заступавшиеся за меня в 1945-1948 годах.

* 3 февраля 1980 года газета "Советская Россия" опубликовала пасквиль "Иуда в маске Дон-Кихота", где Л. называется отщепенцем, состоящим на службе у империалистов, а наша квартира "вражеским гнездом...".

* * *

В начале 1964 года нам двоим разрешили поехать в ГДР по приглашению друзей.

Р. Для Л. эта поездка была чрезвычайным событием. Германия очень много значила в его жизни. Гете и Шиллер пришли к нему в детстве, вслед за Пушкиным и Некрасовым. За месяц до начала войны он защитил диссертацию о драмах Шиллера. Четыре года с 1941-го до 1945-го на фронте убеждал немецких солдат, чтобы они сдавались в плен, учил военнопленных и перебежчиков, воспитывал из них антифашистов, даже стихи писал по-немецки. А за месяц до победы был арестован на немецкой земле за то, что "проповедовал жалость к противнику".

Это о таких, как он, писал Давид Самойлов:

Я обращаюсь к тем ребятам,

Кто в сорок первом шли в солдаты,

А в гуманисты в сорок пятом...

18 февраля в Берлине нас встречали друзья Л.: Дитер Вильмс, бывший лейтенант Люфтваффе, ставший зам. директора туристского общества ГДР, Гюнтер Кляйн, бывший радист бомбардировщика "Юнкерс", а теперь редактор берлинского телевидения, и председатель берлинского Союза писателей Пауль Вине.

Мать Пауля была еврейкой, он мальчишкой бежал из Германии, бродил по Франции, по Швейцарии. Нацисты настигли его в Австрии. В концлагере он подружился с советскими военнопленными, выучил русский язык, русские стихи и песни.

После войны он писал стихи, очерки, сценарии, переводил французских, русских, сербских поэтов. В 1961 году он опубликовал в "Зоннтаге" очерк о Гюнтере Кляйне.

Осенью 1941 года раненый Гюнтер оказался в госпитале в одной палате с советским офицером Копелевым, который рассказывал ему о марксизме и держал с ним пари, - мы еще вместе будем сражаться против Гитлера.

Так, благодаря Паулю, двадцать лет спустя Гюнтер и Лев нашли друг друга.

Мне ехать в Германию не хотелось. Языка я не знала. И я думала, что еду в чужую страну лишь как спутница своего мужа.

Из дневника Р.

23 февраля. Воскресенье. Из гостиницы идем по Фридрихштрассе до Унтер-ден-Линден. Пустые улицы, магазины закрыты. В этой части города не живут. Здесь только учреждения. В первые часы пустота рождает щемящее чувство. Снова и снова разрушенные здания. Это теперь, девятнадцать лет после войны, в центре города - развалины, пустыри и скверы на пустырях. Идем мимо умерших домов, Бранденбургские ворота...

Высокая редкая сетка, как у теннисных кортов. За стеной бегают овчарки и волкодавы. Дальше стена.

По ту сторону - Западный Берлин. Видны дома, рекламы. Расколотая земля, расколотое небо. Перед отъездом читала этот роман Кристы Вольф. Сильнее всего - ощущение безысходности. И стыда. Сделать нельзя ничего...

Вечером в "Берлинер ансамбль" - Брехт, "Дни Коммуны". 1871 год, один парижский дом, одна баррикада, одна пушка. Заседание Коммуны. Спор:

- Нужно ли прибегать к насилию? Допустимо ли обагрять руки кровью?

- Нельзя! Социализм побеждает идеями, словом, а не штыками!

- Нет, должно! Если мы не обагрим руки кровью, нам их отрубят!

Спорят. Потом голосуют. Большинство - против насилия. И те и другие люди убежденные, честные. И те и другие озабочены одним - благом Коммуны, благом народа.

Враги-версальцы потом убивали и тех и других...

В 1967 году в театре "Современник" в Москве мы смотрели пьесу "Большевики". Осенью 1918 года соратники Ленина тоже спорили - допустим ли террор. Большинство проголосовало "за". Двадцать лет спустя и радикальных, и умеренных большевиков ленинской выучки уничтожали их преемники.

Для героев Брехта - все еще впереди: тысяча девятьсот семнадцатый год, и тридцать седьмой, и пятьдесят третий, и пятьдесят шестой.

Для зрителей, для актеров - это всё позади.

Но вот сегодня мы с таким волнением ждем - что же будет с Коммуной? Зная давно ответ, зная о конце, мы словно бы надеемся; никуда не уйдешь от этой нашей судьбы - от Коммуны до стены. Она здесь, в сотнях шагов, эта стена, ужаснувшая нас утром.

Шесть раз опускается и поднимается занавес, на шести языках "Viva la Commune!". Мечта о ней живет в этом городе, расколотом стеной. Если бы она умерла, актеры не могли бы так играть.

...На площади Брехта перед входом в театр - стадо машин, много автобусов из разных городов ГДР и ФРГ. После спектакля ("Карьера Артуро Уи") в буфете театра - актеры и режиссеры вместе с Еленой Вайгель разговаривали с большой группой молодых людей из Западной Германии. Некоторые из них упрекали:

- Гитлер показан только смешным, только ничтожным, а ведь это было страшное чудовище.

Потом возник спор, возможен ли такой театр в Западной Германии или в Австрии. Елена Вайгель считала, что возможен, ей возражал Хильмар Татэ, молодой актер, который нам понравился уже в первый вечер. "В капиталистической стране "Берлинер ансамбль" невозможен. Не только потому, что этот театр создан гениальным художником, у вас там, конечно, есть таланты, но у вас нельзя собрать вместе людей, объединенных одним мировоззрением, одной верой, людей, точно осознающих значение и цель своего искусства".

Л. Летом 1983 года мы в Зальцбурге встретили Татэ, который уже жил на Западе. Я за двадцать лет не забыл, как он, молодой коммунар с винтовкой в руках, пел на просцениуме, по-брехтовски четко выпевая, произнося каждое слово:

Мы решили - нашу дурную жизнь

Считать страшнее смерти.

А с тех пор этот призыв коммунаров могли повторять те, кто бежал через стену, через минные поля под огнем пограничников ГДР.