Николай Новиков - У истоков великой музыки

• Название: У истоков великой музыки
• Автор: Николай Новиков
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-289-00464-5

Все биографы М. П. Мусоргского единодушно утверждают, что свои бессмертные произведения он создавал под впечатлением народной жизни, которую наблюдал на родине, в Псковском крае. Однако псковский период жизни оставался в биографии великого композитора "белым пятном". По неизведанной тропе к истокам творчества М. П. Мусоргского прошел автор этой повести - журналист и краевед-исследователь Николай Новиков.

 Книга интересна не только для историка, искусствоведа, музыканта, но и для широкого круга читателей, в том числе для туристов, посещающих Псковский край.

---

 - В наших деревнях такого не встретишь,- признался Петр.

 Когда мы отдохнули, пообедали, хозяйка убрала со стола и присела к прялке. Петр стал внимательно разглядывать это редкое теперь приспособление.

 - Она у меня, сынок, старинная,- с охотой пояснила Александра Ивановна. - Ей поболе ста лет, еще бабка моя пряла. Помирать буду, музею откажу.

 Старики, как всегда, принялись вспоминать, как много приходилось раньше работать, чтобы прокормить и одеть себя.

Старики Прокошенко

 - Лен сеяли, теребили, на лугу под росу августовскую стлали, трепали,- говорил Алексей Николаевич.

 - Потом пряли, мотки отбеливали - сначала с золой кипятили, после в озере полоскали,- продолжала Александра Ивановна.- Ткали для себя и на белье исподнее, и на наволочки, и на простыни. Для штанов и кафтанов - из шерстяных ниток. Тогда ведь тоже модничали - красную да зеленую нитку добавляли, чтобы покрасивее на праздник обрядиться.

 - А праздники как справляли?- поинтересовался Петр.

 - Мы, каревские, отмечали кроме рождества, пасхи, масленицы еще свои престольные. Гостей много собиралось, родня из других деревень на своих лошадях приезжала. Веселились все, а пили мало. По рюмке обнесут, а потом еду на стол подают: вначале холодец, потом щи, кашу, а то и две гречневую да ячневую, кисель овсяный. А как поели, так и запели, У нас испокон веков петь любили: и за работой, и в праздники за столом, и на гулянье на улице. На святки, бывало, ряженые ходили по домам, и опять же с песнями. Родитель мой и на гульбе первый, и в работе усердный был. Свое хозяйство исправно вел и в имении у барина подрабатывал. Двоюродный брат Мусоргского Сергей Николаевич Чириков встретит его, бывало, спросит: "Ну, Иванушка, ты мне клевер посеешь?" Добрый барин был и здоровался с крестьянами всегда первый. Шапку снимет: "Бог в помощь!". Вся порода их уважительная, с пониманием к нам, простым людям, относились.

 Петр Константинович сидел, не шелохнувшись, ловил каждое слово стариков, а я заносил все интересное в блокнот. К моему "писарству" старики привыкли.

 Уезжали из Карева поздно вечером. В поезде художник задумчиво говорил!

 - Какие у них прекрасные лица. Целая эпоха в них. А доброта! Я их непременно буду писать...

 Позже, на выставке этюдов Петра Дудко, я сделал выписку из книги отзывов: "Спасибо художнику, я будто побывал на родине Мусоргского в разные времена года. Очень понравились "Каревский холм", "Мостик", "Ветреный день", "Яблони". В. Оржешковский, инженер".

 Сам же Петр был недоволен работами и не раз с горечью повторял: "Не звучит Мусоргский на холсте". Приезжали сюда художники из Москвы, Ленинграда, Пскова и тоже сетовали, что им трудно ухватить в пейзаже дух Мусоргского. Эту загадку пыталась объяснить музыковед Светлана Викторовна Виноградова, которая постоянно приезжает на родину Мусоргского с 1974 года, ведет здесь университет музыкальной культуры, собирает для музея экспонаты, приглашает в глубинку известных артистов.

 После одного из концертов мы с нею стояли на холме рядом с Петром, который писал пейзаж.

 Да, здесь не воскликнешь "как красиво!" - заметила Светлана Викторовна.- Посмотрите вокруг, ведь глазу негде задержаться: все, что может обнадежить, порадовать, приласкать - исключено. В этой природе тонкая пронзительная скорбность, как лицо богоматери на старых иконах - аскетичное, исплаканное. Это озеро, берег, лес, дальние деревеньки смотрятся только с сероватым небом, и яркие краски здесь не подходят - художнику надо владеть тончайшим письмом, таким же, как звукопись у Мусоргского...

 От Светланы Викторовны я впервые услышал, что симфоническое вступление к "Борису Годунову" - "копия" картины этих мест. И позже, когда я слушал оперу, все больше убеждался в правоте ее слов.

 Я продолжал знакомиться с земляками композитора, хорошо понимая, что делать это надо не затягивая. Почти каждый год в деревне прибавлялись дома без хозяев. По соседству с Прокошенко пустовала большая усадьба: дом с четырехскатной крышей, сарай, хлев, баня, яблоневый сад с ульями. И все брошено, открыто, как будто хозяева поспешно бежали от нашествия врагов или какой другой неминуемой беды. На двери только прутик вставлен в ржавый пробой. Тропка от калитки уже едва угадывалась: всюду буйные заросли крапивы, лебеды. Одно из окон дома наполовину задернуто занавеской, на подоконнике кружка, обметанная паутиной. А ведь когда-то здесь праздновали новоселье, плясали на свадьбе, кричали "горько" молодым, качали детей. Куда, в какие края, в поисках какого счастья разлетелись от родительского гнезда наследники потомственных рыбаков и крестьян, односельчане композитора?

 Я поделился этими мыслями со стариками Прокошенко. Алексей Николаевич вздохнул:

 - Так уж водится - старое старится, молодое растет.- Сказал эту фразу и задумался, может быть, о том, что такая же судьба ждет и его усадьбу.

 А вся деревня Карево, кто будет в ней жить? Ведь осталось только трое молодых. С ними я познакомился в разное время.

 Однажды, одолев путь от станции, присел перед деревней на источенный временем камень у старой дороги. Слышал от стариков, что здесь обычно садились передохнуть странники и нищие, которых немало бродило по Руси. Над камнем раскинулся куст черемухи, как полог, а рядом родничок с чистой водой.

 - Здравствуйте.

 Я вздрогнул от неожиданности, услышав сзади голос. Девочка-подросток в коротком ситцевом платье, зеленоглазая, с веснушками-золотинками, появилась из кустов. В руках кружка с малиной.

 - Таня?

 Глаза ее округлились:

 - А откуда вы узнали?

 О Тане Гусевой не раз вспоминали Прокошенко: "Она для всех каревских стариков как внучка". Говорили о Тане мне и в школе, о том, что она помогает родителям, которые работают на ферме: отец - пастухом, мать - дояркой. Таня вместе с братом Сашей, восьмиклассником, ухаживала за группой коров, выполняла взрослую норму и при этом неплохо училась в школе. Я спросил у девочки, как она успевает учиться, работать да еще старикам помогать. Таня засмущалась и вместо ответа предложила:

 - Хотите малины с молоком, сейчас мамка как раз корову подоила.

 Дом Гусевых, обшитый тесом, покрашенный в зеленый цвет, стоит у пруда за усадьбой Мусоргских. Время было полуденное, и хозяйка, вернувшись с поля, процеживала молоко.

 - Проходите в сени, в избе у нас полы выкрашены,- сказала Нина Константиновна.- Летом с огородом и сеном забот полон рот, а хочется, чтобы в доме порядок был. К нам в деревню теперь со всего света люди едут.

 - Мам, я отнесу папке ягод,- сказала Таня.

 Выпив молока, я тоже пошел с девочкой. На холме у озера паслось стадо. Под кустами в тени стоял Анатолий Николаевич Гусев в традиционной для пастухов позе - опершись на палку.

 - Сильно жарко,- пожаловался пастух, когда мы поздоровались.- Всю траву пожгло нынче, приходится по кустам гонять скотину.

 Как водится, поговорили о погоде, о деревенских заботах и вспомнили нашего знаменитого земляка.

 - Я теперь о Мусоргском по радио и телевизору передачи не пропускаю. Сашку в музыкальную школу определил, баян ему купил,- говорил Гусев.- А вы что же, музыкой занимаетесь?

 Всякий раз, когда я заводил в деревне беседу, люди спрашивали о моей жизни. В этом простодушном любопытстве была не только заинтересованность личностью собеседника, а и свой расчет - за откровенность люди платили тем же, а потому приходилось исповедоваться. И уж коль мне выпало стать "экскурсоводом" по родным местам Мусоргского, есть смысл рассказать, как я пришел к музыке.

 В Великих Луках, где я вырос, в годы моего детства не было музыкальной школы. За четыре года войны не слышали ни радио, ни патефона. Да и пели люди редко. Если и случались застолицы, то собирались в основном женщины и затягивали грустные "Рябинушку", "Шумел камыш", "Хазбулат удалой". А в кругу сверстников-пацанов в ходу были популярные мелодии в примитивной уличной обработке.

 В первый раз я услышал настоящие лирические песни от девушек-зенитчиц, живших в соседней землянке. Пели они каждый день, так как бомбили наш город перед концом войны уже редко. Под трофейный перламутровый аккордеон звучали "Огонек", "В землянке", "Синий платочек"... Зенитчицам было около двадцати лет, и родом они были из Москвы. Эти концерты казались нам верхом совершенства, а сами девушки - в хромовых сапожках, в гимнастерках, туго перетянутых ремнями, в пилотках набекрень - воспринимались как представители неведомой красивой жизни.

 С той поры к тем песням, к аккордеону так и осталось благоговейное отношение.

 Война окончилась, девушки уехали, правда не все, у землянки осталась могила со звездочкой: в последнюю бомбежку налетело около семидесяти вражеских бомбардировщиков и погибло много военных и железнодорожников.