Николай Новиков - У истоков великой музыки

• Название: У истоков великой музыки
• Автор: Николай Новиков
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-289-00464-5

Все биографы М. П. Мусоргского единодушно утверждают, что свои бессмертные произведения он создавал под впечатлением народной жизни, которую наблюдал на родине, в Псковском крае. Однако псковский период жизни оставался в биографии великого композитора "белым пятном". По неизведанной тропе к истокам творчества М. П. Мусоргского прошел автор этой повести - журналист и краевед-исследователь Николай Новиков.

 Книга интересна не только для историка, искусствоведа, музыканта, но и для широкого круга читателей, в том числе для туристов, посещающих Псковский край.

---

 Написал что-то вроде рассказа о работницах соседнего совхоза. По вечерам они собирали на плантациях листья табака и пели. Очерк "Песни в горах" напечатали в "Правде Украины", а в конце года мне присудили вторую республиканскую премию. Это и определило дальнейшую жизнь. Когда вернулся на родину, мне предложили место собственного корреспондента в редакции.

 В беседе с Нестеренко выяснилось, что для нас обоих путь на сцену и в журналистику во многом определила тяга к искусству, любовь к одним и тем же писателям: Толстому, Чехову, Бунину... Оказались мы единомышленниками и во взгляде на главное предназначение человека, которое лучше и точнее всех выразил Некрасов: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". И наверное, все это сказалось на дальнейших наших отношениях.

 В тот день дождь так и не утих до вечера, и мне пришлось заночевать в Наумове у "деда Феди". Федор Прокофьевич Белокуров жил с женой, как в сказке Пушкина, "у самого синего..." озера и тоже ловил рыбу, а старуха "пряла свою пряжу". С этими стариками познакомился и Нестеренко. Со своей семьей он приютился в небольшой комнатке рядом с музеем. А лето выдалось совсем не дачное: почти беспрерывно сыпал мелкий нудный дождь, было холодно, и озеро, придавленное тяжелыми тучами, казалось суровым, неприветливым. Когда чуть прояснивало, москвичи спешили к озеру. Жена Нестеренко Екатерина Дмитриевна и сын Максим, семиклассник, увлекались рыбалкой и брали у Федора Прокофьевича лодку. А Евгений обычно оставался на берегу и слушал рассказы старика про былую и нынешнюю жизнь.

 - У нас один пятух на три области поеть,- растягивая по-местному слова, говорил дед, устроившись на лавочке под окном.

Усадьба в Наумове. Вид на озеро

 Наумово, действительно, располагалось на границе, где сходились три исконно русские области: Псковская, Смоленская и Калининская.

 - У нас, Явгений, кругом лес, вода да горушки, хлеб тут испокон века плохо родится: пашешь - плачешь, жнешь - скачешь, а молотить начнешь - одна мякина.

 Из окошка выглядывала старуха и, как говорил дед, "встревала занозой" в разговор:

 - Не гневи бога, дед, таперича хлеб готовый на автолавке возють по деревням.

 - Возють-та возють,- сердился дед,- только нонче народ больше на солнышке бока греет, чем работает. Вон у нас в совхозе на одного пахаря семь укащиков.

 - Ты, дед, как во хмелю,- что хошь, то и мелю,- не отставала старуха,

 Федор Прокофьевич щурил свои белесые без ресниц веки и, кротко улыбаясь, оправдывался перед Нестеренко:

 - Ты вникай, Явгений, баба как горшок, что ни влей, все кипит...

 Для меня эта добродушная перепалка стариков была своеобразным спектаклем, рассчитанным на гостей. У Белокуровых я ночевал и раньше, знал, что люди они на редкость гостеприимные, бескорыстные. У них находили приют и рыбаки, и дачники, и случайные путники, оказавшиеся в этих краях, где не было ни гостиниц, ни другого казенного пристанища. Старики принимали всех непрошеных гостей, делились с ними своей немудреной крестьянской едой, как говорила бабка: "Чем бог послал - картошка в огороде своя, а горшок пустой у рыбака не бывает". И спать укладывали всех, кто бы ни приехал: в горнице, на веранде, на сеновале.

Усадьба в Наумове. Дуб-старожил

 "Деда Федьку" в деревне считали чудаковатым балагуром и к его байкам относились несерьезно. А Нестеренко слушал старика с большим вниманием, расспрашивал подробности. Такое внимание льстило Федору Прокофьевичу, и он гордился дружбой с артистом, который "в телевизоре выступаить".

 Тогда я еще не догадывался, почему с таким интересом слушал Евгений дедову речь, которой мы, местные жители, в общем-то стесняемся. За нее над нами подтрунивают: "До Опоцки три верстоцки, не поспамши, не поемши, не попимши не дойдешь". А Нестеренко наслаждался этим живым языком родины Мусоргского. По-иному воспринимал он и байки старика. Позже Евгений напишет: "В Италии пришла в голову мысль - а не побеседовать ли Вам с Федором Прокофьевичем Белокуровым. Он много рассказывал о Мусоргском - это сказки, народные легенды, имеющие мало общего с действительной его жизнью, но это интересно. Существование в народном сознании легенд о Мусоргском, так же как о Пушкине, собранных в Пушкиногорском районе Семеном Степановичем Гейченко, очень кстати".

 Выдержка из письма несколько опередила последовательность изложения. А в то лето, несмотря на плохую погоду, Нестеренко много бродил по окрестностям, побывал в близлежащих деревнях, познакомился с жителями, в основном стариками. С легкой руки Федора Прокофьевича певца стали называть по-свойски: Евгений. Деревенские жители, чуткие на простоту и искренность, оценили общительную и деликатную натуру московского гостя, назвав его "душа-человек", как бы подтвердив тем звание народного артиста СССР, присвоенное за год до поездки сюда. А народный артист действительно был народным, запросто пел и в сельском клубе, и в техникуме, и в районном Доме культуры в Кунье, и даже на улице и в домах у крестьян. Нестеренко пел, когда просили, и не чванился. Особенно запомнился жителям ночной концерт в музее, который больше походил на старое домашнее музицирование. На старинных канделябрах зажгли свечи, Евгений тихо подошел к старому роялю, бережно открыл крышку и, подобрав тон, запел:

 В тумане дремлет ночь,

 Безмолвная звезда

 Сквозь дымку облаков

 Мерцает одиноко...

 Окна в домике были отворены, из парка веяло теплом и ароматом свежескошенного сена. Трепетало пламя на свечах, шевелились легкие шторы, и голос певца звучал с особой проникновенностью. Казалось, эта музыка и эти слова рождаются здесь у всех на глазах:

 Молча смотрю я

 На воды глубокие

 Тайны волшебные

 Сердцем в них чуются...

 За окном между темными кронами деревьев светлела озерная гладь. Кто знает, может быть, в такую же ночь у озера родилась в сознании композитора эта музыка?

 Отпуск у Нестеренко закончился. Перед отъездом он обошел всех своих новых знакомых. Федор Прокофьевич преподнес ему лапти, которые специально сплел для своего друга, и, вручая их, сказал:

 - Это тебе, Явгений. Нонче в Москве на их, говорят, спрос, будешь показывать и деда вспоминать...

 А осенью сбылась моя мечта - послушать на сцене Большого театра "Бориса Годунова". За несколько дней до спектакля позвонила жена Нестеренко и сказала, что Евгений на гастролях в Италии, но просил пригласить на спектакль.

 Вместе с сотрудниками музея мы полетели на самолете в столицу.

 Погода в этот сентябрьский день в Москве выдалась будто по заказу: солнечно, тепло, зелень еще не тронута желтизной, обилие цветов. У Большого, как всегда, многолюдно, а в этот раз праздничная обстановка - 1 сентября 1978 года открывался 203-й сезон главного театра страны. От Столешникова переулка до знаменитых восьми колонн театра - живой людской коридор, и многие с надеждой спрашивают: "У вас нет лишнего?". К подъезду уже подходят счастливые обладатели билетов. Подъезжают автобусы "Интуриста", роскошные лимузины. По речи, по цвету кожи, по знакам на посольских машинах можно определить, что сегодня здесь "все флаги в гости". Невольно охватывает гордость - все эти люди собрались на оперу нашего Мусоргского.

 Проходим в вестибюль, мимо вежливо-строгих контролеров. У нас лучшие места в партере, и, пока ярко горят люстры, знакомимся с программой. В книжечке портрет композитора, биографическая справка: "Модест Петрович Мусоргский родился в усадьбе Карево Псковской губернии".

 Подумать только, "Бориса Годунова" дают сегодня в 494-й раз! Полтора миллиона зрителей аплодировали Мусоргскому только в этих стенах. В Большом театре "Борис Годунов" был впервые поставлен в декабре 1888 года, через 14 лет после премьеры в Мариинке. Непревзойденный Борис, Федор Иванович Шаляпин, вспоминал: "Борис Годунов до того нравился мне, что, не ограничиваясь изучением своей роли, я пел всю оперу".

 И в этот раз выступали известные певцы: Ирина Архипова, Александр Ведерников, Артур Эйзен... А в самой главной роли - "наш" Евгений Нестеренко... Оперу слушали миллионы людей, трансляция шла по первой программе Всесоюзного радио и еще на 90 стран мира.

 Раздается последний звонок. Свет в хрустальных люстрах медленно угасает, и огромный многоярусный зал погружается в темноту. Приглушенный шорох, покашливание напоминают, что в театре собрались почти три тысячи зрителей. Луч света падает на пульт, где уже стоит дирижер Лазарев. Когда-то здесь стоял Сергей Рахманинов! Снизу вверх катится волна аплодисментов. Дирижер поднимает палочку, и звучит оркестр. Что-то знакомое, родное, похожее на протяжную песню. Только тревога слышится в мелодии.

 Во второй картине, после перезвона колоколов, на сцену выходит Борис. Звучит знакомый монолог царя: