Александр Ермаков Зильдукпых - Манна

• Название: Манна
• Автор: Александр Ермаков Зильдукпых
• Жанр: Поэзия

Непринуждённая, не лишённая здравого смысла, гротеска и юмора, современная эклектическая креативная ироническая поэзия.

---

Часть вторая

Дурной сон

1

Буревестник, хорошо размявшись,
На песочке рыбное поел
И, вразвалку, быстро разбежавшись,
Над морской пучиной полетел.
В декабре разгневалась стихия.
Революционный пятый год
Показал какие мы лихие —
Пролетарский избранный народ,
Царским равнодушием взбешённый,
Нищетой до ручки доведён,
Выжатый, замученный, голодный.
Есть и вождь – он целеустремлён.
Фабрики стоят, стоят заводы
И поместья схвачены огнём.
Разгулялась буря на два года.
А на баррикадах кровь ручьём!
А на баррикадах мрут студенты,
Прогрессивных фракций молодёжь,
Левые эсеры и кадеты,
Нигилисты – опьянила ложь,
Что слаба империя, не прочна,
Что не устоит на двух фронтах.
Не прошло. И за границей точно
Ленин подытожил: «Дело швах!»

Саботаж, расправы, забастовки,
Связи нет и телеграф молчит,
Стынут паровозы и в листовках
Светских объявлений старый щит.
Молодежь размяла вдоволь глотки.
Смута подняла со дна всю муть.
И не все здесь понимали чётко
Смысл происходящего, всю суть.
Мародёры, мелкие воришки
Подгоняли к лавкам тарантас
И довольно лихо все излишки
Выгребали быстренько из касс.
Кто примкнул к восставшим потолкаться,
Коллектива ощутить плечо,
Чтобы одному не оставаться,
Он пришёл туда, где горячо.
Вот пришёл к восставшим парень хилый,
Во дворе его все дразнят – «Кнур!»
Злобен без мужской и главной силы:
«Ненавижу баб – безмозглых дур!»
Личные обиды, неудачи —
Первоклассный повод пострелять,
Поругать царизм, а иначе
Злость, слепую ярость не унять.
Этого подруга разлюбила —
Гимназистка в муфте и в кашне.
Любопытство девушку сразило!
Вот она стоит спиной к стене,
А в глазах ее свет восхищенья:
«Это он, герой, ружьё поднял!»
«Оторвись ты, Сонечка, от чтенья,
Приходи, посмотришь». – Он сказал.
Тот мечтал пальнуть из револьвера,
Кто-то за романтикой пришёл,
Падал с пулей в сердце у барьера.
А потом произошёл раскол…
Большевик хотел сражаться дальше,
Меньшевик глазёнки потупил.
Думу обещал монарх без фальши,
И борец оружие сложил.
Были силы у имперской власти —
МВД, казацкие полки…
Разогнали смуту и ненастье,
И остыли скоро мужики…

В Петергофе, скрывшись от волнений,
Царь жену в колясочке катал,
После каждодневных донесений,
Слушал Александру и вникал:
«Будь жестоким, муж, как Иван Грозный.
Только так смутьяны все поймут,
Что их путь неправильный и ложный.
И пускай кровавым все зовут!
Больше крови – будет уваженье.
Если б, Ники, я была царём
То уже давно с остервененьем
Бунтарям устроила Содом!»

И была решительная фаза,
Шёл реакционный беспредел,
Тюрьмы забивались до отказа,
Проводился в камерах расстрел.
И полки карательные меры
Резво проводили тут и там,
Вешали, стреляли «флибустьеров».
Показал монарх бунтовщикам!
И полки из рейда возвращались.
Царь поздравить лично выходил,
С командиром крепко обнимались,
А потом медали царь дарил…
Улеглась стихия, отшумела,
Отгремела, нет, не на века.
От последствий – травли и расстрела
Пролетарский вождь ушел в бега…
От войны в казне не видно злата.
Для царя был тяжелейший год.
Беспорядки и сплошная трата,
Таял на глазах резервный фонд.
Агентура сыска и жандармы
Побросали в тюрьмы молодцов.
Казематы – крепости карманы
Принимали молодых бойцов.
Полицейский шустрый департамент
Словно нерв пульсирует, живёт,
Слежкой и преследованьем травит,
Свежие дела смутьянам «шьёт».
Отправляли в ссылку ненадёжных,
В отдалённых прятали местах,
Политических – в лесах таёжных,
В селах и в Сибирских хуторах.
В кандалах на каторгу грузили,
Набивали трюмы кораблей,
На восток морями увозили
Недовольных жизнью бунтарей.

В жернова возмездия попали
Те, кто финансировал дебош.
Финансисты многие узнали,
Что такое отчужденья дрожь
В камерах Бутырки и Лубянки,
Где подолгу приходилось гнить
И вставать в ознобе спозаранку,
Где не выпить и не закусить.
Кое-кто в депрессии глубокой
Суицидный выбирал конец.
И в холодной камере убогой
Вены грыз богатенький юнец.
Все же революция сумела
Царское семейство напугать,
Заявить условия ей смело,
Приходилось в чем-то уступать.
Рядом с Петергофом на приколе
Для отхода крейсерок стоял,
Чтобы царь с семейством поневоле
От позора в Англию бежал.
«Главным делом венценосных предков
Была власти крепкая рука». —
Император повторял нередко,
Бурею напуганный слегка.
Манифест февральский звал к покою,
Россиян к порядку призывал.
Начинал царь тактикой такою,
Каждый день советуясь с женой.
Не прошло. И нервною рукою
Как по шашлыку в сметане дал!

Иногда царь возмущался громко:
«Армия в Манчжурии кровь льёт,
А функционеры с левым толком
Тащат валуны в свой огород!
Чёрт возьми, какие забастовки
На заводах, что снабжают фронт?!
К пропасти толкают, к самой бровке!
И солдат не жалко, что за сброд?»

Долго царь на Думу не решался,
Но нажим министров был силён,
В октябре не выдержал и сдался —
Манифест скрепил чернилом он.
Царь убрал премьер министра Витте.
Губернатор с Волги заменил,
Крепкий, умный, волевой, открытый —
Вот таким Столыпин тогда был.
Царь дал Думу. Не прошло и года
Он ее два раза разгонял.
Хоть и были там послы народа,
Было там довольно много сброда,
Началось жужжанье пчел у мёда,
Большевик покоя не давал.
Только в думе третьего созыва
На его довольно кроткий взгляд
Сил баланс культурно и учтиво
Был уравновешен на свой лад.
И жена царя благословила
На живую пламенную речь,
И наедине поговорила:
«Вот теперь ты мирный, спрячь свой меч.
Налицо итоги Красной Пресни.
Дума либеральна и вполне
О любви и мире говори с ней,
Хватит распаляться о войне.
Кончились те дни, когда из шапки
Ты, волнуясь, речь произносил.
Ты скажи им: «Царь у вас не тряпка!
Перед бунтом не сложил он лапки,
Не ушел в бега, не смазал пятки.
Жить в любви и мире час пробил!»
Но не получилось без шпаргалки,
Речь была формальна и суха.
Перешёл парламент к перепалке.
Сдулись революции меха…

Летним днем, катаясь на байдарке,
Царь далеких предков вспоминал,
Был спортивный френч на нем немаркий,
Царь, уединившись, размышлял.
Вспомнил он большое лихолетье,
Как столичный пустовал престол,
Польской шляхты сабли, пики, плети,
Как сажали русичей на кол,
Самозванцев частые визиты…
А кругом безвластие, разбой,
И заставы у границ разбиты,
Вор с ворёнком и его бандиты,
Хитрость и в Москву пути открыты,
И призывный колокольный бой.
Как, узнав из грамот Гермогена
О бесчинствах, забурлил народ.
Иноземцам всыпать за измену
Собираться стал мужик в поход.
Нижне-Новгородский и Рязанский,
Вологодский, Тульский, Костромской
Шли к Москве покончить с гнетом панским.
За отчизну встал народ горой.
Патриоты – Минин и Пожарский
Ополченцев к городу вели,
Где стонал народ и род боярский,
Где чужие Кремль подожгли.
Над убранством храма надругаясь,
Ветхи реликвии губя,
В голоде зверью уподобляясь,
Ели всё живое и себя.
И «гостей» непрошенных прогнали,
И Великий Земский был Собор!
И лампады бликами играли,
И послы народные стояли,
И народа волю излагали —
Повели о троне разговор.

Так вся Русь царя провозгласила!
И взошёл Романов на престол.
Началось правленье с Михаила.
Сам народ тогда его нашёл.
И Сусанин был. В лесу дремучем
Басурманам рано поутру
В истине признался, был замучен,
Но злодеев не привёл к царю…

«Гладко началось, без заусенций.
Царь был в голове, и в сердце был.
А сейчас ни в голове, ни в сердце.
Знать, себя имперский дух изжил.
Что теперь с народом происходит?
Почему я костью в горле встал?
Почему он словно брага бродит?
Кто ему такую волю дал?
Может от престола мне отречься
И в Крыму павлинов разводить?
О семье, о сыне только печься,
Плюнуть на дела и все забыть?
Глубоко в душе я понимаю —
Очень важно вовремя уйти.
Трудно сделать выбор. Я не знаю.
Вроде встали на реформ пути
И с планетой всей шагаем в ногу.
Я всегда был за прогресс любой. —
Он направил к берегу «пирогу»,
Выскочил из лодки и ходьбой
Заниматься стал, красой любуясь
Неба, солнца и земных аллей…
Фаталист, душой своей волнуясь
За себя с женой и за детей. —
Неужели если устраниться,
Уступить насиженный престол
Терроризм на свете испарится? —
Царь остановился, вновь пошел. —
Нет, конечно. Терроризм лишь способ
Напугать и воле подчинить.
Террорист не человек, а особь,
Добродетель в нем не может жить,
Ненормальный псих, больной мечтатель,
День и ночь он думает о том,
Этот черных мыслей обладатель,
Как покончить побыстрей с царём.
Строй сменить – опять найдут селитру,
Встанет радикал в противовес,
Новому достанется министру,
Поведёт марионеток бес.
Мало их волнуют результаты,
Это образ жизни молодых,
Ненависть и зло их шлем и латы,
Ничего святого нет для них.
Молодость сильна, протест в основе.
Даст организатор свой наказ.
Разлетится плоть в лохмотья снова,
Жизни огонёк потухнет враз.
Знаю я откуда все флюиды,
Шифры да инструкции идут.
Боли самолюбия, обиды
Терпит тот, кому пути закрыты,
Кто на власть давно имеет виды,
Кому в сыске дело «шьют» и ждут».

2

«Нет в них больше ни искры, ни света!
Их стена – труха, ткни – упадёт.
Час придёт и мы докажем это.
Левое крыло реванш возьмёт!» —
Это Ленин – истины носитель
Ценной и единственно одной,
Гегемон, идейный вдохновитель,
Перед Горьким выгибал рукой.
Не вошёл в квартиру, а ворвался,
Приторно-улыбчив, взгляд живой.
Третий раз писатель с ним встречался
Перед съездом в Лондоне, весной.

Вот он быстро подошёл к кровати,
Трогает писателя постель:
«Ты смотри-ка – сухо. Странно. Кстати
Закрывайте поплотнее дверь».
Не успел писатель возмутится,
Он услышал Ленина опять:
«Надо вам, голубчик мой, лечиться,
Легкие свои оберегать.
Лондонский туман иль смог опасный
И под утро простыни мокрит.
Ну теперь-то вам, милок, всё ясно?
От тумана этого разит
Плесенью какой-то, затхлой гнилью.
И бронхиты, и туберкулёз,
Астма, ревматизм – всё обильно
Процветает. И причина слёз
Только в этом, в смоге все причины.
Надо, милый мой, себя беречь. —
Показал, что знает медицину.
И продолжил дальше свою речь. —
Надо вам на юг, к морям поближе.
Климат нужен жаркий и сухой.
И не ждите вы здоровья свыше,
А к врачам идите, дорогой.
Лучше к зарубежным обращаться.
Плохо лечат русские врачи.
За Европой нашим не угнаться,
Все в хвосте плетутся туфтачи».

Горький молча слушал, улыбаясь.
Был забавен этот человек
С быстрой речью, как ходил, держался,
Как смешно картавил, не стеснялся,
Как стрелял глазами, как смеялся
Живо так с морщинками у век.
Горький знал – причин для смеха мало.
Ленин здесь, чтоб снова убеждать,
И лицо его не покидала
Самообладания печать.
И на съезде в эпицентре склоки
Завтра снова будет он стоять
Некурящий, крепкий, невысокий,
Знающий, опрятный, одинокий,
Истинный борец, к врагам жестокий,
Будет нервы тратить и кричать.
«Словно мать заботитесь о сыне.
Ни к чему же. I’m self control.
Я не сплю, вообще-то, на перине,
Я люблю на жестком, лучше пол».
«Что радикулит скривил осанку?
У меня желудок очень худ.
Ничего не ем, спасаюсь манкой». —
Прибеднялся Ленин словно плут.

Ничего людей так не сближает
Как здоровье, разговор о нём,
Как болячки общие – кто знает,
Сколько мы протянем, проживём?
Многие гордятся, что имеют
Разные недуги и, порой,
Нравится, когда их все жалеют —
Так устроен человек любой.
У людей сочувствия нехватка,
Жалости обычный дефицит,
И любыми шрамом иль заплаткой
Человек по-своему дорожит.

Ленин был всё время при наличных,
Аппетит ему не занимать,
Балыки и сёмгу ел отлично —
Все, что присылала ему мать.
Дождь по крыше начал барабанить,
Темзу покрывал тумана дым.
Чтоб здоровьем Горького не ранить,
Ленин в разговоре был больным.
Горький был по возрасту чуть старше,
Но не мог здесь перейти на «Ты».
«Вместе не хлебали щи да кашу».
Но от этой цельной полноты
Ощутил он предрасположенье.
Много Горький умников видал!
Родилось духовное влеченье.
Ленин, улыбаясь, продолжал:
«Да, друг мой, забочусь и не скрою —
Вы писатель, нужный для страны,
Со своими чувствами, душою,
Ваша проза и стихи верны.
Как вы тонко чувствуете время?!
«Буревестник» ваш и ваша «Мать»
Отразили всю рутину, бремя
Царского режима, так сказать!
Всё равно помазанников божьих
Мы в архив истории сдадим,
Через десять-двадцать лет, быть может,
Рано или поздно победим.
Мы разрушим всё до основанья
И построим новый славный быт.
Новые жильё, друзья, желанья…
Бич нужды, он будет вмиг забыт.
Будет так же новая культура.
Вот тогда, мой друг, точи перо!
Старое сдадим в макулатуру.
Будет у нас новое добро!»

Много для писателя не надо.
Иногда простая похвала
Для него огромная награда.
И такою речь вождя была.
Горький про себя сказал: «Мечтатель».
Вслух сказал: «Красивые мечты.
Я, писатель, – просто наблюдатель,
Отражаю времени ходы.
Новое добро? Не понимаю.
Не бывает нового добра.
Нравственность одна, я точно знаю.
Эта философия стара.
Связь времен – чем крепче, тем надежней.
Только в связи будущему быть!
Жизнь не материал и осторожно
Её надо резать и кроить».

«Вот и чудно. Значит есть проблемы.
Вы не против, если напишу?
Слабоват я в философской теме,
Подтянуть меня чуть-чуть прошу.
Ваше пролетарское мышленье, —
Ленин свою руку протянул, —
Вызывает только восхищенье! —
О былых заслугах намекнул. —
Вот вам пролетарское спасибо!
Сколько с вашей помощью деньжат
Получила наша касса, ибо
Ни вперёд без них мы, ни назад.
За наследство Шмита и за сборы
Говорю «спасибо» вам сейчас,
За труды, с купцами разговоры —
Вырос нашей прочности запас!
За купца Морозова отдельно!
Жалко Савву, сколько нам помог?!
Верил в бога, крест носил нательный,
За ошибки думал взыщет Бог.
Думал, спросит Он: «Как тратил средства?»
Помощь нам ошибкой посчитал.
Только где Он – Бог? Я тоже в детстве
Храм церковный с мамой посещал.
Опиум – религия, не больше,
Чтоб держать в узде слепой народ.
Только рвётся там всегда, где тоньше.
С нами этот фокус не пройдет».

Горький вдруг вскипел: «Оставьте Бога!
Не создали вы его пока!
В вашу сказку длинная дорога,
Проще угодить на облака».
«Хорошо. – сказал борец отважный. —
прерываем эту канитель.
Вижу, друг мой, вы марксист не важный.
Нашим Богом будет наша цель!
Да, товарищ Горький, вот к вам просьба.
Есть тут мыловаренный делец.
Лишь бы согласился он, ой, хоть бы!
И помог деньгами этот Фельц!
Денежку займём, а вы гарантом
Будете, он доверяет вам.
Сделку с вами заключим с магнатом.
Алексей Максимыч, по рукам?»

Их ладони встретились и сжались.
«Надо бы ещё кого-то взять». —
И в глазах писателя читалось —
«Надо доверять, но проверять».
«Хорошо, возьмём из социалов.
Есть один английский демократ».
«Чувствую, хотите взять немало.
Отдавать-то будете назад?»
«Займ большой, на год составим сделку.
А вернуть? Ну, может, не вернём.
И не будь таким, товарищ, мелким.
Мы в борьбе, идёт борьба с врагом,
С классовым врагом – капиталистом.
На обман обязаны идти.
Хоть и Фельц сочувствует марксистам,
Всё равно с ним разные пути.
Не беда, мой друг, не обеднеет
И мануфактура прибыль даст,
Капитал его не оскудеет,
От банкротства в банке есть балласт.
Надо нам хитрить, а как иначе?
Ведь газеты надо выпускать,
Эмигрантам помогать, темпаче
Стало их все больше прибывать.
Из России в спешке выезжают,
От самодержавия бегут,
Партии осколки уже знают,
Что давно товарищи их ждут.
Партии «имущество» все ценно!
Сразу надо всех снабдить жильём
И начислить денежку мгновенно,
Выдать всем «диету» на прокорм.
Знаешь ведь, не для себя стараюсь,
О народе думаю своём.
Сам довольно скудно я питаюсь,
Экономлю, милый друг, на всем. —
Откровенность эта подкупала,
Компаньоном делал своим
И держала, и не отпускала,
Путы завязав узлом тугим. —
Дождь уже прошел, пойду наверно.
К лэнчу призывает всех Биг Бэн.
В Лондоне всегда с погодой скверно.
Толи дело Рим, Париж и Берн».

Ленин попрощался, быстро вышел.
Горький посмотрел с улыбкой вслед.
Кот английский закричал на крыше.
«Новое добро. Ну что за бред?! —
И себя поправил он невольно. —
Жизнь нельзя ни резать, ни кроить.
Ведь она живая – будет больно.
Лучше всем в согласии дружить. —
Он хотел сказать вождю вдогонку. —
Уважайте труд людской всегда!
Божий храм, колокола, иконки —
Это чудо, результат труда,
Результат идеи и охоты.
К этому силком не принудить!
И души бесчисленные соты
Медом добродетели забить
Вряд ли кто силком тебя заставит,
В церковь на причастие ходить.
Бог в тебе, всегда тебя поправит,
Тихо даст совет, как дальше жить,
В твою душу вяжущую силу
Как самопознания вложил.
Только в крайность чтоб не заносило,
Чтобы стал ты лучше, чем ты был.
Что лежит за рамками сознанья
Человеку не дано понять,
И без подтвержденья, без сиянья
Будет всё на свете отрицать.
А, вообще-то, есть ли эти рамки?
И какой у жизни смысл вообще?
Для чего любовь самцу и самке?
Чтоб потомство делать в шалаше?
Основным инстинктом насладиться?
Эстафету жизни передать?
Или же чему-то научиться?
Молодёжи опыт оставлять?
С этой вот заботой о потомстве
Жить, любить и о себе забыть?
У детей всегда есть превосходство
На готовом что-то сотворить.
Или же, красотами любуясь,
Мягкой нежной поступью пройти
И, ни с кем ни в чём не соревнуясь,
Это поле жизни перейти?
Или же урвать всего побольше,
Днём и ночью думать о себе
И, взвалив грехов большую ношу,
Смысл найти в разврате и гульбе?
Или вместе всё, и то и это.
Грани смысла… Сколько их у нас?
Жизнь проста, но сколько в ней секретов?!»
Горький лёг, уже был поздний час.

Он закрыл глаза, чресла расслабил,
Погрузил во тьму уставший взгляд,
В космос умных мыслей дух направил,
То вперёд летая, то назад.
Шёл в ночи процесс работы мозга,
Кто способен говорить без слов,
Для кого вино и водка – розги,
Также боли каторжных трудов.
Горький рассуждал. Письмо как будто
Своему таланту он писал.
Истина такая неподсудна.
Кто узнает, что ты намечтал?
И талант игривый и свободный
С наслажденьем письма те читал,
Ведь, до откровенности голодный,
Он во всём бродягу понимал.
Но мечта талантливых поэтов
Эти «строчки» миру донести.
Если в мыслях остаётся это,
У поэта только три пути.
Первый путь – в дурдоме очутиться,
Путь второй – профессию сменить,
Третий путь – с цензурой согласиться,
По заказу партии творить.
«Если Ленин проберётся к власти,
То цензуру жесткую введёт,
Станет проза сразу одной масти,
Одномерность лириков сожрёт.
Однобокость умников заставит
Откровенно больше не писать,
Изведёт таланты и отравит,
Будут правду прятать и скрывать».
(Он еще не знал, что будет дальше,
Кто на смену Ленину придёт,
Сколько будет там дерьма и фальши,
Что навеет тридцать шестой год).

Вспомнил он кровавый день воскресный,
Пар от красных луж, тела кругом…
Поступил царь подло и нечестно —
Мирный ход тогда прервал огнём.
Что тогда он сделал с мирным ходом?
Люди разбегались кто куда!
Свой авторитет перед народом
Подорвал он раз и навсегда.
«А потом в тюрьме я оказался.
Спас Морозов Савва, внёс залог.
Из страны опасной я убрался
В злобе на царя. И, видит Бог,
Зная жизнь тяжелую в Поволжье,
Побывав уже на самом дне,
Я считаю – царь всех кормит ложью
И за всё повинен он вдвойне.
Оттого, что, зная, не решает,
Оттого, что, видя, не даёт
И процессам жизненным мешает,
Здравый смысл и волю пропивает,
О своем народе забывает,
Наслаждаясь, во дворце живёт.
Я – заложник времени. Ну что же.
И вполне оправдан псевдоним.
Жизнь горька как перец и, похоже,
Мы все вместе к пропасти бежим. —
В мыслях, засыпая на перине,
Вновь подумал, что такое Бог. —
Это правда, духа дисциплина,
Это смысл, бессмертия итог…»

3

Съезд тогда прошёл, займ состоялся
И приплыл в казну приличный куш.
Год прошёл и денег не дождался
Знаток мыла и богатый муж.
Лишь через пятнадцать лет вернули
С неохотой, в сутолоке дней.
«Нате, подавитесь!» – Как швырнули.
Был нажим влиятельных людей.
И выходит – поздно или рано
Всем за всё приходится платить!
Власть труда, мандата и нагана
Начинала в рай свой путь мостить.

После съезда Ленин двинул к финнам,
Там его жена уже ждала.
Надю поразила его мина —
Кислая, печальная была.
Ленин был измотан до предела
И на нервной почве похудел:
«Как мне все, Надежда, надоело!
Весь этот бардак мне надоел! —
Он прилег на скрытой финской даче,
(Надя на два месяца сняла),
И, казалось, что сейчас заплачет,
На лице апатия была. —
Был я, Надя, в эпицентре склоки.
Еще больше в партии раскол.
Эти склоки выжали все соки. —
Он поднялся, постоял, пошёл. —
Чуть ли не до драки, представляешь?
И во всех грехах винят меня.
Отзовисты чертовы! Ты знаешь,
Не бывает дыма без огня.
Предлагал не хлопать вновь дверями,
Сделать Думу рупором борьбы,
Обзывали разными словами,
Были все бестактны и грубы.
Если революция пропала,
(Это была проба, проминад),
Тезисы мои провозглашала,
Значит я во всём и виноват!
Эти либералы и центристы —
Псевдо-пролетарские сморчки,
И позёры скользкие – Троцкисты
Испугались. Царские тычки
Их боеспособности лишили,
Стали нерешительно-хитры,
Буржуазных партий наплодили!
Только все метанья до поры.
И в самостоятельность не верят,
Предлагают долгий путь реформ.
А рабочий класс царя все терпит!
Только мы пойдём другим путём.
Помнишь год назад аферу с Думой?
Царь схитрил, чтоб бунт остыл и встал.
Для борьбы дальнейшей были суммы,
Я к бойкоту Думы призывал.
Так и получилось – развалилась.
На подходе Дума номер два…
Надо сделать так, чтоб там имелось
Левое крыло. С трибун слова
Чтоб летели в мир, народ чтоб слышал
Пролетарский рупор – левый блок,
Чтоб в Таврическом сорвало крышу,
Чтобы власть утёрла наш плевок».

За окном, в ночи глаза сверкали —
Пара разных и бесстыжих глаз.
Люцифера речи умиляли,
Под окном топтался целый час:
«Тысяча чертей! О что я слышу!
Это дельный правильный совет —
Чтобы во дворце сорвало крышу.
Почему бы, черт возьми, и нет?»

Слушала оратора супруга
С жалостью, с сочувствием в глазах,
Верная надёжная подруга.
Вспоминая муж тонул в речах:
«Что сейчас меньшевики кричали —
Левый блок, сейчас не до хулы!
Кровь и штык себя не оправдали.
Надо примириться, чтоб признали
Власти нас и легализовали.
Надо выходить из-под полы!
Нет, я за подполье без отрыва
От опоры на рабочий класс,
Но парламент думского созыва
Должен кресла выделить для нас.
Да – подполью! Твёрдо заявляю.
Только мы не секта! – произнёс, —
И впрягаться дальше предлагаю
Только вместе в пролетарский воз!
Говорил решительно и много,
И ладонь на уровне была,
Об одной единственной дороге.
В общем резолюция прошла. —
Он ходил взволнованный и жалкий. —
Надоело, Надя, убежать,
Надоели склоки перепалки».
Надя показала на кровать:
«Ляг, поспи, поспи да успокойся.
Я тебе водички принесу.
Принесу воды, а ты умойся.
Не водицу – божию росу».

«Как меньшевики не понимают,
что нельзя царизму доверять,
что реванш Россию ожидает,
дума будет только усыплять.
Если нам опять объединиться —
Это будет чистый формализм,
В спорах будут головы дымиться.
Здесь я грудью встану за марксизм.
Либералы «эксов» поругали.
Выступил в поддержку только я.
О наследстве Шмита вспоминали.
Вот где ждет дальнейшая грызня.
Ох, продажный Мир! Металл презренный!
И пока парткасса глубока,
Полнится побором постепенно.
Только чует сердце, что пока.
Надоело всё – бои, раздоры…
Отойду от дел, вот так и знай!»
«Ни к чему такие разговоры.
Отдыхай, Володя, отдыхай».

Он опять прилёг лицом побритым
Улыбнулся грустно кое-как.
И жена спросила его: «Сытый?»
«Да». – Сказал глазами, сделал знак.
«Завтра встанешь, будешь как огурчик.
Через месяц будет не узнать.
Добрая хозяйка сварит супчик,
Похлебаем и пойдем гулять.
Милый мой не надо так взрываться,
А не то схлопочешь нервный тик,
И совсем не надо убиваться,
И зачем ты бороду состриг? —
Надя развернула покрывало
И накрыла мужа до плечей. —
Засыпай, тебе вот одеяло.
Завтра, милый, буду я твоей».

4

Спал народа истинный заступник,
Конспиратор, коммунист, борец,
Взрослый государственный преступник —
Для властей таким лишь был телец.
Чей портрет висел в любой управе,
Кого мог узнать любой жандарм,
Кто был в долгом розыске без права
Приближаться к Невским берегам.
Кто не мог не баламутить воду,
Кто уже семь лет как получал
Из партийной кассы год от года,
И кого ЦК оберегал.
То, что мама сыну присылала,
Он в кармане внутреннем топил
И на жизнь вполне ему хватало,
И верхушка верхняя не знала.
Разделенье денег означало,
Что совсем не плохо Ленин жил.
В старом и прекраснейшем Париже,
Рядышком с квартирой, где он спал,
Ленин отыскал для денег крышу
И в кредит Лионский передал,
В банк надежный денежную массу,
Все финансы на текущий счет —
Для борьбы и нужд свою парткассу.
И за переводом перевод
От богатых спонсоров спешили,
Плюс отдельно помощь от семьи,
За труды награды приходили —
Гонорары. В общем на свои
Так любил маршруты путешествий,
Средиземноморье, горы Альп
Генератор мыслей и сентенций,
Реформатор, красный эскулап,
Автор нас эпохи атеизма —
Саженцев без прошлого, корней,
Автор диктатуры, сталинизма,
Автор утопических идей,
Лозунга: «Чем хуже, тем и лучше».
(Подтвердил четырнадцатый год).
Сытый буржуин с мясистой тушей —
Главный враг народа. И народ,
Чтобы подчеркнуть происхожденье
Стал ругаться, драться и пошлить.
Наступала эра обедненья —
Хорошо, а значит бедно жить.
И домовладелец из Парижа
О счетах Ульянова узнал,
И при встрече кланялся все ниже —
Мелких буржуа он уважал.

Ленин ненавидел жизнь в коммуне
И стеснялся посторонних глаз,
Капитаном был всегда на судне
И открыто повторял не раз:
«Не терплю я, Надя, общепиты,
Все тебе заглядывают в рот,
Скатерти всегда едой залиты».
Был брезгливым он на этот счёт.
Но ходить на общие обеды
Вынуждал их пролетарский дух,
Ноздри раздувать, жевать котлеты,
Отбиваться от толстенных мух.
«Не люблю я за столом беседы,
Там о деле не поговорить.
Ох уж эти общие обеды!
Лучше дома что-то проглотить».
Много он сменил квартир отдельных
И везде на окнах шторок щит.
Рядовых соратников партийных
Ждали грязь, ночлежки, общепит.
И бывали случаи такие —
Слабый большевик с ума сходил,
Кто вагоны разгружал большие,
Кто тележки с утварью возил.
И смотрел Ильич на это дело
Сквозь великих пальцев пятерню:
«Ну сошёл с ума – знать, надоело
Ждать, терпеть. Себя я не виню.
Мы, друзья, не армия спасенья
Слабаков и разных простаков,
У кого вдруг лопнуло терпенье.
Ценному «имуществу» готов
Помогать и средствами и словом,
Если видно, что товарищ наш.
Ничего, что первый блин был комом.
Через десять лет возьмём реванш!»
И с женой частенько прибеднялись.
В письмах часто было: «Трудный час.
Мы опять прилично издержались.
Так нельзя! А ну спасайте нас!»
Тянуть средства, часто прибедняться
Заставлял их времени зигзаг.
Друг-читатель, нечего смеяться,
Поднимался неимущих флаг.
Ничего здесь нет, мой друг, смешного.
Был на флаге мужичок босой —
Символ того времени больного,
Человек с протянутой рукой.
(До сих пор над бедною страною
Этот флаг полощет на ветру,
Нищета с протянутой рукою
В переходах шепчет: «Быть добру».)
И вождю нельзя было иначе,
Бедный люд не понял бы вождя.
Ленин крепко спал на финской даче
Под шуршанье майского дождя.
Но, признаться, был он экономный
И не прихотлив, и не транжир,
Тратил лишь для пользы, очень скромно,
Был непьющий, не ходил в трактир.
Был усидчив Ленин и работал
Очень часто просто на износ,
До седьмого образного пота,
Не терпел дымящих папирос.
В кабинете был всегда порядок,
Быт другой его не волновал,
Соблюдал он строго распорядок
И с зарядки день свой начинал…

Свет погас, Надежда дверь закрыла.
Ленин отключился и уснул.
Море сна штормило и бурлило,
В эту бездну с головой нырнул…

Хитрый паразит многоимённый,
Черные перчатки, капюшон,
У окна топтался, страсти полный:
«Что ж товарищ Ленин, сон так сон. —
Хитрый паразит многоимённый
У окошка в темноте стоял. —
Спит телец, вошел в мир сна бездонный.
Действовать пора». – И вдруг пропал…

5

После съезда в голове горячей,
После трёх лет споров и страстей
Под «кап-кап» дождя на финской даче
Пулями неслись картинки дней.
Сон цветной, тревожный и бессвязный,
(Мозг вождю показывал кино),
Вещий сон, но глупый, несуразный.
Надувное видел он бревно.
Как оно летало в поднебесье!
На него взобрался он верхом
И, сказав: «Вперёд!», помчался с песней
В левую сторонку напролом
Через дебри лиц, кричащих что-то,
Через винегрет заумных фраз…
Вдруг упал в кровавое болото.
Над болотом появился глаз.
Сразу декорации сменились.
Ленин под ногами ощутил
Теплые угли, они дымились.
Глаз за ним внимательно следил.
Чудо-диво! Метров сто в обхвате,
Не моргая, на тельца смотрел,
В темно-фиолетовом закате
Он, как таз начищенный, блестел.
Ленин присмотрелся: капилляры
Были точно с палец толщиной.
«Неужели колдовские чары?»
А по ним, светясь, неслись гурьбой
Шарики, светящиеся сгустки,
Тысячи заряженных частиц,
Сверху красовались незабудки,
Капли жизни падали с ресниц.

«Эй, ты кто? Чего тебе, глазище?» —
Ленин отступил на шаг с бревном.
Он стоял на свежем пепелище.
Глаз моргнул, раздался голос-гром:
«Ты не бойся! Я – глаз Пицкразоца!
Я всё вижу, знаю наперёд.
Кто со мною дружит, тот смеётся
И в любви, в гармонии живёт».

«Что ли Бог? А где всё остальное —
Ноги, руки, тело, голова?
Или, может, что-нибудь другое?»
И услышал вождь тогда слова:
«Да, я – Бог. Но ты не веришь в Бога.
Для тебя я просто – Г О Э Л Р О.
Я хочу помочь тебе немного.
Моя участь раздавать добро».
Глаз моргнул и опустился плавно.
Вождь себя с бревном в зрачке узрел:
«Да неужто Бог? Тот, самый главный?
Что ты мне сказать сейчас хотел?»

«Главный иль не очень, не столь важно.
Главное, что бесконечен он,
Сложно-прост, с ним ничего не страшно,
Он мудрён, вынослив и силён.
Я всего лишь глаз его сто первый.
Сколько глаз? Наверно миллион.
И у всех свои задачи, нервы.
Нас на помощь присылает он.
На его плече сова скучает,
Старая и проводник, и страж.
Он её Минервой называет.
Очень любит птиц хозяин наш!
В полный рост увидеть невозможно,
Даже мне, когда лечу домой.
Кругозора мало, очень сложно.
Он огромен, наш отец родной!
Вижу только головы немножко.
А на ней, Володя, глаз – не счесть!
Но сова укажет мне дорожку,
Главное – на место своё сесть.
Может потому, что узловая
Станция туннелей вещих снов
Очень близко. Дальше не летаю,
За ворота входа всех входов.
Есть в устройстве этом смысл и вечность,
Есть субординация у нас.
Если ты представишь бесконечность,
Я не знаю, чей последний глаз.
Сколько глаз похожих в ней? Не знаю.
Кто из нас, из глаз, главнее всех?
Лучше и не думать, уверяю.
Понял, Вова? – И раздался смех. —
Пицкразоц – правитель Парадигмы.
Далека Галактика, дружок.
Телескоп хоть так и этак выгни,
Хрен увидишь в окуляр-кружок.
Без субординации порядка
Не увидеть, как своих ушей.
Пошлая анархия всем гадка,
Когда нет царя в умах людей.
Я, Ильич, такие вижу дали!
Коммунизм увидеть я могу.
По восьмёрке, скрученной спирали,
Что в моём вращается мозгу
Бегают команды Пицкразоца.
Его волю выполняю я.
В общем, хорошо нам всем живётся.
Сны – моя специфика, струя».

Тут Ильич вскипел и громко вставил:
«Дуй туда, откуда прилетел!
Знаешь, глаз, ты в душу меня ранил,
Больно самолюбие задел.
Коммунизм давно перешагнули?
Вы там что, глаза, умней меня?
Как-нибудь уж сам! – скрутил он дулю,
На бревно вскочил, как на коня. —
Чёрт возьми, а всё же интересно!
Будет коммунизм – мечта моя?
Любопытно. Глаз, скажи мне честно,
На каком виточке бытия?»

«По моим подсчётам, очень скоро,
А по вашим, ещё долго ждать.
Главное, не будь ты метеором
И без крови пробуй всё решать.
Ненависть и зависть вас погубят
Через поколенья. Так и знай.
Ничего хорошего не будет.
На запретах не построишь Рай!
Пусть они всё пробуют, всё знают,
Нараспашку душу распахнут,
Пусть о чём угодно все мечтают
И любые песни пусть поют.
Каждый человек пусть для начала
Коммунизм в семье своей начнёт.
Люди снимут маски и забрала,
Каждый пусть в своём раю живёт.
А когда сольются воедино
Разные отдельные мирки,
Ты увидишь счастия картину,
В материк сойдутся островки.
Сами не заметят, очень скоро
К общему согласию придут,
Выбросят и пушки, и запоры,
И о главном думать все начнут».
«И о чём? – бревно вождя тянуло, —
Говори быстрее, я спешу!»
Тут больничной утварью пахнуло.
«Не спеши так, я тебя прошу.
У людей у всех одна дорога!
Оттого-то цель и не видна —
Точек зренья в мире очень много,
А простая истина одна.
Благородство низости сильнее.
Для согласья в жизни темы есть».
«Говори быстрее, глаз, быстрее!»
«Победите для начала смерть.
Разве вам не хочется подольше
Всем на этом свете пребывать?
Приоткрыть секретов в жизни больше,
Новый дом в дальнейшем отыскать?»
«Я тебя не понял. Что, планету?»
«Да, Володя, расселяться вам.
Солнышко потухнет, тяга к свету
Вас толкнет к космическим мирам,
К новым горизонтам за спасеньем.
А у вас от плотности рецепт
Лишь один – война, уничтоженье.
В этом же, Ильич, спасенья нет!
Долго вам мозги на место ставить,
Надо об амбициях забыть
И глобализацию лишь славить,
Надо вечный двигатель открыть…
Каждый в жизни для себя хозяин,
Каждый в жизни хочет всё иметь
От Москвы до самых до окраин.
Так в лесу и белка, и медведь —
Все имеют дом и вход отдельный.
И в дупле, в берлоге и в норе
Есть, что пожевать, покров постельный
В мае, в сентябре и в декабре.
Представляешь общую берлогу,
Где зимуют звери всех мастей?
Не считаю тюрьмы и остроги,
Я беру в пример жильё людей.
Ваши коммуналки – это низость:
В очередь в уборную вставать.
Теснота и у комфорок близость
Не способны радость вызывать.
От соседа, от его привычек
Воротить, отталкивать начнёт.
И скандалы будут из-за спичек,
Скрытое презрение придёт.
И брезгливость обернётся мукой:
Здесь дымит окурок, там кричат,
Кто-то суп заправил гнилой брюквой,
Наполняет комнатушку смрад.
Кто-то с антресолей медный тазик
В коридоре громко уронил,
И соседский сорванец-проказник
Кошке хвост ногою отдавил.
Перспективы нет, а власть – в хоромах.
Знаешь, а у нас наоборот.
Счастлив люд простой в делах, в заботах
И довольный во дворцах живёт,
В небольших таких, в разнообразных.
На семью рассчитан теремок.
Много их у нас таких прекрасных,
Каждый бесподобен как цветок.
Потому что наш руководитель
Счастлив видеть в радости народ!
И советник он, и вдохновитель,
Индивидуальности ценитель,
И, конечно, добрый покровитель,
Всё необходимое даёт.
Он процессам не мешает верно,
Дух свободы в силах защищать.
Зачастую будет очень дельно,
Если просто людям не мешать.
Коммунизм – хорошая идея!
Как на небесах, в конце концов.
Коммунальный быт не панацея.
Надо с сердца начинать, с мозгов.
Нищета делиться не научит,
Бедность не научит щедрым быть,
Мысль о дне насущном разум точит,
Голод заставляет зверем выть.
Жадность – есть инстинкт, инстинкт дремучий.
В каждом есть. Чего греха таить?
Но поверь, Володя, тот везучий,
Кто корысть способен укротить.
Всякая душа для нас открыта.
Любите подарки получать.
Сказка про разбитое корыто —
Это если меры здесь не знать».
«Знаешь эту сказку?» – «Несомненно.
Всё у вас, друг мой, наоборот:
Алчность прогрессирует мгновенно,
Как поганый гриб в душе растёт,
Если получил от жизни много.
Сразу фараоном надо стать.
Не сравниться человеку с Богом!
Никогда не сможет он раздать,
Как Отец Большой, багаж сердечный
И любовь развеять по мирам.
Об одном мечтает отец вечный —
Чтобы хорошо жилось всем вам:
Слабым, волевым, рабам сравнений…
Всех он вас детишками зовёт.
Дети вы! Ваш ритм сердцебиений
Ему спать спокойно не даёт.
Потому я здесь. К тебе, Володя,
Он меня для помощи прислал».
«Не просил я, глаз об этом вроде».
«Да, увы. Ведь твой потенциал
Так велик, мечты твои прекрасны!
Но корректировки всё ж нужны,
Чтоб потуги были не напрасны,
Чтоб гражданской не было войны.
Материальный должен быть достаток.
Нищим должен быть моральный дух,
Чтоб учений вкус ему был сладок,
Чтобы жаждой мучился, был сух.
Чтобы пил и пил науки зелье,
Чтобы пил и пил он знаний мёд,
Не покрылся плесенью в безделье,
Не прокис и смело шёл вперёд.
Много зарабатывать учитесь,
А излишки слабым раздавать.
И умом, и телом не ленитесь,
Над своим сознанием трудитесь,
Мудрыми советами делитесь
И во всём старайтесь меру знать.
Научись, Ильич, прощать виновных,
Чтоб низы с верхушкой помирить.
И тогда увидишь безусловно —
Станет легче на планете жить».

«Слушай, глаз, ты бред несёшь какой-то.
Царь – есть враг, он словно в горле кость.
Как простить? И думать неохота.
У народа на монарха злость.
А учиться – да, учиться надо.
Тёмный и неграмотный народ.
И от европейского от брата
Он по всем вопросам отстаёт».

«И тебе, мой друг, не помешает
Свой багаж всё время пополнять.
Если вкус к учёбе пропадает,
Это значит – скоро умирать.
Всё равно учёба неизбежна
В этой жизни или же в другой.
Измерений океан безбрежный…
В будущем сравняются с тобой
Школьники и в детском саду дети,
С уровнем твоим пойдут вперёд.
И, быть может, вот тогда на свете
Коммунизм зарёй своей взойдёт.
Только всё должно быть добровольно.
Никого не надо притеснять,
Ведь любое сжатие невольно
Взрыв большой способно порождать».
Учимся и мы ежеквартально.
Все глаза моргать перестают,
Закрывают веки машинально
И крутого поворота ждут
В мудрый мозг большого Пицкразоца,
Где мы информацию берём.
Каждому там новое даётся.
Я интересуюсь лично сном.
Я, конечно, не один такой там,
Ведь на свете очень много снов.
Все подразделяемся по ротам —
Ведь на свете множество миров.
Если вам идти путём прогресса,
Значит усложняться каждый час.
Мы должны отслеживать процессы.
Для того и создан каждый глаз.
Спящее сканирую сознанье,
Пицкразоцу в мозг передаю,
Где идут анализы познанья,
Функцию я должен знать свою. —
Глаз всё говорил. Владимир слушал,
Хоть была охота улизнуть.
От морали покраснели уши.
Он спешил, его тянуло в путь.
В глаз смотрел, любуясь отраженьем,
Отвлекался, речи пропускал.
Был Ильич наполнен нетерпеньем.
Глаз же, не моргая, продолжал. —
Человек не знает, что он знает,
Улетает часто к облакам,
Больше всех на свете доверяет
Лишь себе и сладким своим снам.
И тогда Отцу совсем несложно
Уровень развития понять,
Ведь ему доверие и нужно,
Чтобы легче помощь оказать:
Элементов показать таблицу.
И опять же всё через меня.
Нотный стан, размеру сколько длиться —
Это всё показываю я.
Сфера сна – эоновое царство…
В этом царстве расстояний нет.
Бороздить трёхмерное пространство —
Это долго. Очень много лет,
Очень много надо на дорогу, чтобы
Позитивный сделать шаг.
А пока советы слушай Бога!
Всегда прав любви великий маг!
Говорит – не хвастайся уменьем.
А умеешь – сделай, подскажи.
Не порань старушек обновленьем,
Раздавай себя и не тужи.
Нервы береги, от них все беды,
Выслушать умей и будь терпим,
Не давись сардельками в обеды
И душой всегда будь молодым.
Осчастливить не спеши насильно,
Не тяни осла за уши в рай.
Сам зайдёт спокойно, тихо, мирно.
Нужно время, время! Так и знай.
У любви согласие в основе,
Но никак не равенство, мой друг.
Коммунизм в поступке, а не в слове —
Говорит ночами сердца стук.
Я тебе о главном не поведал!
За тобою ходит по пятам
Тот, кто Пицкразоца как-то предал —
Хитрый бунтовщик, жестокий хам»…

6

Было тошно от большой морали.
Вождь бревно пришпорил каблуком,
Улетел в неведомые дали
Целеустремлённо, напролом.
Больше Ленин ничего не слышал.
Рассекая ультрафиолет,
На бревне помчал куда-то выше
Или в бок, а может быть и нет.
Снова вспышки света, фразы, лица
Замелькали на пути кругом.
В лоб врезались мошки и мокрицы.
Он увидел под собой криницу,
И жена стояла вся в горчице,
Замахала Ильичу платком:
«Эй, Володя, хлеб с горчицей будешь?
Ну тогда за хлебушком слетай!
Думаю, ты это не забудешь?
Есть горчицы бочка – через край!
А вода хорошая, без соли.
Будем ключевую попивать.
Будем говорить с тобой о школе
И с горчицей бутерброд жевать!»

«Никогда готовить не умела.
Что ж, куда деваться? Пожуём. —
Ленин размышлял, бревно вертело.
И, как будто, голова болела.
Закричал. – Хорошенькое дело!
Не осилим это мы вдвоём!»
«Может Маркса встретишь по дороге?
То зови на ужин, приглашай!
Не сорвись ты только, ради Бога!
Ну спеши, мой милый, улетай!»

«Хорошо!» – И дальше он помчался…
Вдруг Инессу увидал Арманд.
Девушка спала, подол задрался.
«Вот так ножки! Это просто клад!» —
Он кружил, красавицей любуясь,
Задирая мысленно подол,
Плотскому инстинкту повинуясь,
На посадку медленно пошёл.
Соскочил с бревна, над ней склонился
И в уста её поцеловал.
Что такое? Образ растворился —
Вместо девы Карл Маркс лежал.
Да с большой косматой бородою,
Чёрный фрак и острый воротник,
В белых тапках, с головой седою,
Был не свеж лицом большой старик.
Он схватил Владимира за плечи:
«Почему, стервец, без бороды?
Обнищал я, брат, купи предтечи
Табачку, картошки и воды.
Вдруг забыл, то я напоминаю —
Пролетарий для борьбы хорош».
«Если зол и голоден. Я знаю.
И в пустом кармане медный грош».
«Молодец какой! – Маркс приподнялся,
Ильича ударил по плечу. —
Ну лети, а то изголодался.
Я картошки жареной хочу!
А курить ты так не научился?
Пустяки. Вот купишь табачок,
Научу, чтоб тоже просмолился.
Мысли стимулирует дымок.
Знаешь, брат, как мне в дыму писалось!
Распухал бессмертный «Капитал».
Размышлялось как и как ругалось!
Как буржуев к чёрту посылал!
Да ты что?! Казалось мне порою,
Что весь гнев земной во мне бурлит.
Представлял буржуев я горою.
А мой труд, как будто, динамит.
Как скалу большую поднимает
Мощная взрывчатка на дыбы.
Очень долго эхо затихает,
Жар огня и дымные клубы»…
«Вас жена на ужин приглашает.
Любите горчицу?» – «Как-то ел.
Но картошка всё ж не помешает».
«Хорошо, найду. Я полетел».
«Что уже и на бревне летают?
Вот так диво! Чудо из чудес!
Интересно, чем же заправляют?
Не тяжёлый транспорт, какой вес?»

«Надувное. – Ленин гордо вставил. —
Вес не знаю, врать я не хочу. —
И с любовью брёвнышко погладил. —
Не скучайте, Дока, полечу».
Вождь пометил на своей ладошке:
«Хлеб, табак, картошка и вода».
На бревно залез и, свесив ножки,
Испарился в небе без следа…
На лету услышал за спиною —
Кто-то догоняет. Посмотрел:
Угольный утюг летел стрелою,
Вот догнал бревно и зашипел:
«От сибирской я к тебе прислуги
За задержку платы и сапог.
Приготовься падать, держи руки». —
И в бревно вошёл, как нож в пирог.
«Как же это?» – Ленин крикнул громко
И к земле помчался в тот же миг,
На лету поймал большую сёмгу,
С грохотом упал на броневик.
Он потёр ушибленное место.
Рыба вдруг сказала: «Заводи!»
«В технике не смыслю, если честно, —
Он на землю спрыгнул, – подожди».
Обошёл машину броневую,
Постучал по колесу туфлёй,
Обозвал холодную, чудную.
Броневик ответил ему: «Ой!
Я готов. Грибница не пускает.
Ты обрежь, приятель, корешки.
Ножницы портные здесь летают.
Ножницы остры и широки».

Два кольца, конца и мелкий гвоздик
Клацали ехидно на ветвях.
Впереди дорога, речка, мостик.
Снегири летали в небесах.
«Ножницы портные, птички, мне бы! —
Попросил с мольбой вождь снегирей. —
Накормлю от пуза я вас хлебом!
Красные воробушки, живей!»

«Вы куда торопитесь?» – «Не знаю.
Только знаю, надо поспешать.
Весь от нетерпения сгораю,
Что-то должен важное узнать».
«Разве вы не видели глазище?
Что ещё важнее может быть?
В спешке можно подавиться пищей
И людей серьёзно насмешить».

7

Вскоре Ленин ножницами смело
Крепкую грибницу обрезал
И руками рвал. Вспотело тело.
Броневик, как вкопанный, стоял.
Вот он задрожал, завёлся значит.
Вождь залез на крышу, в позу встал
И за мост помчался, не иначе.
Там, в потёмках, костерок сверкал…
С грохотом и с шумом подъезжали.
Тут Ильич увидел у костра —
В пёрышках индейцы танцевали
И стояла летняя пора.
Ленин спрыгнул, подошёл к танцорам
И в подарок рыбу протянул.
В головном уборе очень скоро
Он под ритм там-тама спину гнул.
Смуглые вожди, один лишь белый,
Шли по кругу, в перьях, босиком.
От костра шёл запашок горелый.
Двадцать два вождя, все нагишом.
Стройными все были, молодыми,
Нравилось им в танце спины гнуть,
Двадцать два вождя – все братья в гриме,
Под глазами красочки чуть-чуть.
У костра затем в кружок уселись.
Трубка мира по рукам пошла.
О житье-бытье разговорились.
К Ильичу раскованность пришла.
На него посыпались вопросы:
«Из какого племени? Как звать?»
«Там, где я живу, зимой морозы.
Да и летом так не поплясать —
Босиком в набедренной повязке,
У костра под гулкий барабан.
Но зато народ мой любит сказки!
Я для них и вождь и истукан.
Но у нас воинственное племя».
«Как зовут?» – Спросил индейцев хор.
Зачесалось очень сильно темя,
Но Ильич терпел, мешал убор:
«Наше племя –  Красный Пролетарий!
А меня зовите – Хитрый Бык!
Знаю много классных заклинаний».
«Поделись!» – Вождей раздался крик.
«Власть Советам! Фабрики рабочим!
А земля крестьянам! Ну и как?»
«Мы давно живём так, между прочим. —
Вставил справа вождь Большой Кулак. —
Идолы и вождь у нас отдельно.
Вождь у нас обычно тот, кто смел,
Храбростью наполнен беспредельной,
У кого реакция от стрел.
Кто следы все знает и приметы,
Всех быстрей промчится на коне,
Кто старейшин слушает советы,
Кто примером учит на войне.
В синем небе, на зелёной суше
Духов у нас много, Бог один.
Всё для нас кругом имеет душу.
Бог для нас, индейцев, – солнца блин.
Дарит нам тепло, а значит добрый,
Дарит жизнь цветочкам и зверям,
Согревает он леса и горы.
Что ещё для счастья надо нам?
Мало говорим, но любим греться,
Любим улюлюканье и крик.
Бог индейцам дал глаза и сердце,
Ну а дьявол выдумал язык».
Вождь другой – Вигвамный Шест поднялся,
Показал шершавую ладонь,
Как тростинка молча закачался.
За него сказал Поджарый Конь:
«Есть у нас язык условных жестов. —
Главный жест тут гостю показал. —
Говорим всегда друг другу честно». —
Затянувшись, трубку передал…
Вспомнил тут Ильич науку Маркса,
Основные тезисы прочёл,
Как бороться с ненавистным классом.
Тихий ропот меж вождей пошёл.
Вот поднялся вождь один высокий
И взмахнул красивым топором:
«Есть у нас враги, пришли с востока!
Их мы бледнолицыми зовём!
Наши земли всюду отбирают,
В бедных резервациях живём,
И детей, и женщин убивают,
От тяжёлой жизни много пьём.
Говоришь, верхи уже не могут,
А низы давненько не хотят?
Но они ведь могут, могут, могут!
Скоро всех нас, братья, умертвят.
У них пушки, паровозы, ружья…
Золото и шкуры подавай!
Не хотят они жить с нами дружно,
Новый свет здесь строят, новый рай!»

Вождь другой сказал: «Ты прав, Сохатый!
Золото для них есть главный бог!
Всё имеет цену, свою плату». —
Топнул пяткой вождь Бизоний Рог.

А Ильич смотрел в огня сиянье,
Трубку мира брал… Передавал.
И возникло у него желанье
Этот митинг, маленький скандал,
Эту стачку, взрыв негодованья
Как-то сгладить, быстро потушить:
«Может быть вы завтра за страданья
Бледнолицых будете гасить?
А сейчас давайте поиграем!
Есть игра такая –  чехарда».
«Нет, – вожди ответили, – не знаем!»
Хитрый Бык ответил: «Не беда.
Только все снимайте оперенья».
Гость убор снял первым –  сделал жест,
Лысиной сверкнув в одно мгновенье.
Жалкий вопль наполнил весь окрест.

И вожди спросили: «Что случилось?
Ты скажи, кто скальп с тебя снимал?
Почему так плохо получилось?
Это ирокез Большой Шакал?»
«Узнаю я почерк этой твари!
Только он оставить может клок».
«Томагавк тупой». – «Нет, помешали». —
«Торопились, вот и не досняли. —
Мудрые индейцы всё гадали. —
И остался сзади волосок».
«Ничего, мы отомстим за брата!
Знаю я, где прячется шакал».
«И научим скальп снимать, как надо!»
«Ой, спасибо!» – Ленин отвечал.

Скальп ему отличный подарили.
Чингаджгук промолвил: «Надевай!»
Взял Ильич парик, подвязки были.
Он надел… И в чехарду давай
С красными индейцами играться
В прерии засушливой такой.
И давай как лошади смеяться,
И в колючки падать головой…
А пока они в игру играли,
Сёмга засолилась под кустом.
По округе запахи гуляли.
А вожди давным-давно устали,
Сели под кустом и так узнали
Рыбку с вкусным красненьким мяском…

Крови цвет и знамени, и сёмги,
Красный зобик зимних снегирей
На тельца влияли очень долго,
Возбуждали страсть его сильней.
Красное тянуло и манило,
Привлекало мудрого тельца,
Придавало ещё больше силы —
Как в корриде красный плащ бойца…

Ленин рыбу съел, запил водичкой,
Засмотрелся на костёр во тьме.
Тут индеец с длинною косичкой,
Улыбнувшись, хлопнул по спине:
«Ничего рыбёшка!» Ленин вздрогнул:
«Это сёмга, это не налим. —
Где-то рядом конь копытом топнул.
Отогнал Ильич рукою дым.
Жалко дикарей, помочь хотелось.
Нравилось ему индейцем быть. —
Уважаю вас за вашу смелость!
Чтобы бледнолицых победить
Храбрости одной, отваги мало.
Надо вам умом их побеждать.
Вот вам список книжек для начала,
Что необходимо всем вам знать».

«Но ведь мы неграмотные». – «Плохо.
Значит надо грамоту зубрить,
Кушать ежедневно знаний крохи,
За прогрессом жизни всем спешить.
Надо вам в политику внедряться,
Там бороться за свои права,
А не с луком по кустам слоняться,
Бестолково на конях кататься,
С трубкой мира у костра смеяться.
Чтоб была набита голова
Языками, знанием, наукой.
Трубку мира у костра курить
Каждый вечер –  ну такая скука!
Вот, что я хотел вам сообщить».

Но давным-давно пора в дорогу.
С полтычка завёлся броневик.
Ленин собирался понемногу:
Сбросил перья и накидку – тогу,
Туфли нацепил на босу ногу
И на крыше очутился вмиг.
Подошли послушать европейца
Красные вожди к броневику.
«Я ещё приеду к вам, индейцы,
Обучаться жестов языку! —
Сжав кулак, приставил его к сердцу,
На прощанье выдохнул всем. –  Хук!
До свиданья, мудрые индейцы!»
«До свиданья! – Крикнул Чингаджгук. —
Приезжай и на охоту сходим,
Научу, как мокасины шить,
По озёрам с луками побродим.
Если хочешь, можем и женить».
«У меня не тем мозги забиты.
А, вообще-то, я уже женат.
Мне нужны колхозы, общепиты…
Коммунизм построить надо, брат!»
«Коммунизм? О, что это? Скажи нам!» —
Очень захотелось знать вождям.
«Видно свет на вас сошёлся клином.
Это ваши танцы под там-там!
Все в едином ритме и движеньи
Под один танцуют барабан,
Все в хорошем бодром настроеньи…
Пусть вам дорасскажет ваш шаман!»

8

Броневик рванул, Ильич уехал
С чувством, что чего-то он забыл.
Отмеряя сна дурного вехи,
Броневой грузовичок пылил…
«Брюки я надел, жилетку тоже.
Ах, ну да, парик забыл я снять».
Был он в скальпе на попа похожий.
Стал Ильич его скорей срывать.
На ходу он быстро повернулся,
Скальп срывая левою рукой,
И от страха сильно ужаснулся —
Поднимая пыль, за ним толпой
Зайцы саблезубые бежали
Крупные, размером с кенгуру,
И клыки огромные сверкали.
«Эй, вы что, зайчата, быть добру!
Эй, броневичок, прибавь-ка газу!
Жаль винтовки нет, жаль нет ружья».
«Стой! – Кричали зайцы. – Стой, зараза!
Сколько наших братьев ты за зря
Пострелял в сибирской своей ссылке?»
Броневик помчался, что есть сил.
Вслед летели камни и бутылки.
Но Ильич их мастерски ловил
И обратно отправлял со свистом.
Получилась в этот раз ничья.
Оторвались наконец-то. Чисто…
Вдруг Ильич увидел у ручья
Свою маму, добрую такую,
Полоскала детское бельё,
С нежными руками, пожилую.
Обернулась, говорит: «Твоё.
Всё твоё –  рубашки и пелёнки,
Вот колготки и размерчик твой,
Ползунки, слюнявчик, распашонки,
Вот и чепчик, маленький такой.
Ты ещё вчера таким был крохой,
А сегодня вон какой большой!
В классовой борьбе я смыслю плохо,
Но люблю тебя, мой дорогой.
Никогда тебя я не забуду,
Буду помогать из года в год,
Деньги высылать всё время буду,
Здесь любая мать меня поймёт.
Только что деньжат тебе послала,
А ты здесь. Волнуюсь я, сынок.
Помню, как на свет тебя рожала,
Как кормила грудью, как ласкала,
Как пищал ты, когда пеленала,
Как ты мой прикусывал сосок.
Ты – моё, ты часть моей утробы!
И однажды вышел из меня.
Всё живое на земле без злобы
Я хочу, чтоб ты любил как я.
Ты моя отрада, ты мой птенчик,
Ты моя кровинка, смысл ты мой!
Как бы я хотела снова чепчик
На тебя надеть, быть молодой».

Сын вздохнул и к матери склонился,
Положил чело на юбки край
И от чувств бурлящих прослезился,
И сказал ей тихо: «Надевай».
«Нет, Володя, тем оно и счастье,
Что не повторится никогда.
Пусть мне память скрасит все ненастья,
Пусть меня согреет в холода.
Ты иди, тебя ведь ждут наверно.
Карл Маркс картошку ждать устал.
Выглядит старик довольно скверно».
«До свиданья, мама, я помчал».
Он поцеловал с любовью маму
И, запрыгнув на броневичок,
В ночь поехал дальше сквозь туманы.
Впереди зажёгся огонёк…

9

Броневик подъехал к магазину
С вывеской: «Здесь всё, что надо вам».
Стало страшновато, словно льдина
Безразмерная скрывалась там.
Съёжился Ильич, такой был холод.
Броневик сказал ему: «Постой.
Не ходи туда, ты ещё молод.
Чувствуешь, какой здесь дух плохой?»
«Нет, пойду за хлебом, за картошкой».
Он ещё раз вывеску прочёл,
Постучал костяшками в окошко,
Дверь открыл и в магазин вошёл…

В лавке было холодно и пусто.
За прилавком продавец стоял,
Раздевая позднюю капусту,
Он глазами разными сверкал.
С кочана сдирал рукой одёжки,
Складывал капустные листы
В старое плетёное лукошко.
Рядом спали чёрные коты.
На прилавке вместо кочерыжки
Появилась маленькая тварь —
Чёрт, чертёнок, маленький чертишка,
Был чернее чем печная гарь.
Продавец схватил его за хвостик
И как голубка поцеловал.
Чёртик изогнулся, встал на мостик,
В ангелочка превращаться стал.
Продавец щелбан ему отвесил —
«Ангелочек» каменным застыл,
Ценник на боку ему приклеил,
Машинально пальцем погрозил.
Бережно поставил статуэтку
На стеллаж. И вдруг спиной сказал:
«Что угодно? Брюки, кепку в клетку?
Не хотите кофе, сигаретку?
А хотите куш сорвать в рулетку?
За услугу я бы всё отдал. —
Продавец вдруг резко повернулся,
Вновь кочан капусты в руки взял,
Неприятно как-то улыбнулся. —
Урожай отличный я собрал.
В этот год капуста уродилась».
Воробьи сигару принесли,
Чашка кофе вскоре появилась
И пары из чашки вверх пошли.

«Нет, спасибо. Я ведь некурящий.
А вот чаю выпил бы чуть-чуть.
Холодно у вас и чай дымящий
Тело бы согрел мне в дальний путь. —
Ленину опять вдруг стало страшно
От бесстыжих злобных разных глаз.
И тогда спросил он громогласно. —
А скажи-ка, сэр, который час?
Я ведь сплю, пора уж просыпаться.
И разгонит дрёму солнца свет».
«Ни к чему тебе так волноваться.
Если хочешь, можешь здесь остаться.
Так с тобой хотелось пообщаться!
Тут, голубчик, времени и нет.
Если вдруг глаза мои смущают,
Я надену чёрные очки.
Многих мои глазки раздражают. —
Он надел очки. –  Ещё клыки».
«Нет, пойду». – «А как же хлеб, картошка?»
«Поищу её в других местах.
Мне и надо-то совсем немножко.
Здесь везде какой-то липкий страх».

«Глаз наверно встретил по дороге?
Что он там такого наболтал?
Что он экстрасенс, гонец от Бога?
Из дурдома этот глаз сбежал!
Ну хоть чаю выпей на прощанье.
Воробьи тебе уже несут.
Ты хотел согреться, есть желанье?
Вот и воробьи уж тут как тут».

Ленин кружку взял с горячим чаем:
«Обмануться как-то не резон.
Пить, не пить. Я даже и не знаю.
Не фальшивый как ваш купидон?»
«Пей, хороший чай. Смотри –  горячий».
Продавец улыбку подавил
Полную лукавства, не иначе.
Ленин весь продрог. И он отпил.
Вдруг Ильич от пола оторвался
И легко завис под потолком.
Комплекс превращений начинался,
И пошло вокруг всё ходуном.
Звёздочки в глазах, сам легче пуха
Он, болтаясь, к потолку прилип.
Зазвенело сильно в левом ухе.
Прошептал: «О, Боже! Как я влип!»

Дьявол снял очки и засмеялся:
«Марсельезу» чёрный кот запел.
«Что, проснуться хочешь? Размечтался! —
К Ильичу мгновенно подлетел. —
Как чаёк? И это лишь начало!
Ты мне симпатичен, так и знай!
Чтобы тело больше не мешало,
Голову, не бойся, отрывай.
Полетаем головой, без тела.
Сон во сне! Чудно, в конце концов!
Как мне это тело надоело!
Ждёт нас бал отрубленных голов…

Над кровавой плахой, эшафотом,
Да над жертвой и над палачом,
Да над лобным местом, над народом,
Словно ядра, Дьявол с Ильичом
Над жестоким зрелищем летели.
«А народу нравится, заметь!»
Там, внизу толкались и галдели,
И тянули шеи, и свистели,
И на жертву, кушая, смотрели.
Вот топор поднялся. Бац! И смерть…
Вопли восхищенья прокатились
И всплеснул ручонками народ,
И священники перекрестились,
И обмыли плаху, эшафот…

«Господа, салют! Моё почтенье!
Вы не против, с вами полечу?
Избежал я всё-таки забвенье,
Падалью питаться не хочу!»
Вскоре их летело уже трое,
Подлетел Емеля Пугачёв.
И помчались над земным покоем,
Ждал их бал отрубленных голов…
Три «ядра» зигзагами летели,
Времени дырявя пояса,
И глаза неистово горели,
Раздавались сзади голоса.
Голова четвёртая догнала
В штукатурке, в копоти, в слезах
И, рыдая, на ходу сказала,
Заскрипела сажа на зубах:
«Я – Воронин, церемонейместер!
Террорист Столыпина взрывал.
Мощный взрыв разнёс бы даже крейсер!
И народ невинный пострадал.
Тридцать человек! Скажу вам проще —
Кто пришёл к премьеру на приём.
Жаль, что близких не увижу больше,
Не утешусь рыбным пирогом.
Господа, далёк я от разборок,
Никогда в политику не лез.
Нет, наверно, всё ж погибло сорок!
Террористов точно спутал бес. —
Испугал его один попутчик,
Взгляд колючий, острые клыки.
И спросил. – Скажите мне, голубчик,
Кто им пальцы ставит на курки?»

Продавец ответил: «Ты не бойся.
Жребий уже брошен, злись – не злись.
Вон ручей, лети-ка ты умойся.
Нету рук? Ну просто окунись.
Кто кидать их бомбы заставляет?
Кто их окрыляет правотой?
Кто им дух и волю укрепляет
И толкает в петлю головой?
Хоть убей, не знаю. Ты мне веришь?
Человек в борьбе, причин здесь тьма.
Раскололся мир, его не склеишь.
Горе всё земное от ума. —
Нарочито говорил печально,
Новичка к себе расположил,
Самый главный бунтовщик опальный,
Тот, кто на Земле давно гостил. —
Ждёт нас бал! Ты любишь покружиться?
Будут дамы, могут не понять.
Ты спеши, спеши скорей умыться,
Чтоб тебя могли расцеловать».

Голова направилась к водице,
Окунулась, струи смыли гарь.
Под луной, кружась, сияли лица.
И сказала дьявольская тварь:
«Вот вам и рассказ невинной жертвы.
Честно говоря, другого ждал.
Ничего, Столыпин будет мертвым,
Чтобы моим планам не мешал.
Он упёртый, вовсе не дубина.
Что придумал, хочет натворить?
Мужика способного с общиной
Фермерством своим разъединить.
Эй, марксист, ты чуешь, чем здесь пахнет?
Сытый не согласен на борьбу.
Коммунизм твой быстренько зачахнет
И колхозы вылетят в трубу».
«Путь капитализма, я согласен. —
Тихо Ленин начал говорить. —
Частный капитал для нас опасен.
Капитал у власти должен быть».

Пугачёв тут вставил: «Не согласен.
Правильно он делает. Толпой
Счастье не построишь, труд напрасен.
Был и я за это всей душой.
Всё прекрасно до делёжки денег.
Сразу станет ясно –  кто есть кто.
Первый –  воз, второй всего лишь веник,
Третий просто жулик –  конь в пальто.
Понимаю так я это дело.
Тот, кто в духе, пусть идёт вперёд
И обогащается умело,
Весь ленивый подминая сброд.
Уж народа видел я немало!
Вокруг нас толпилось, ой, не счесть!
И, заметил я, чем больше стало,
Тем трудней накинуть на них сеть,
Обуздать. И рвётся сеть контроля.
Словно море в шторм толпа кипит.
Не один я пуд съел властной соли,
До сих пор в башке моей шумит.
И всегда в толпе такой найдётся
Вредная паршивая овца,
За целковый, шкура, продаётся,
Не узнать в улыбке подлеца. —
Был бунтарь свободен духом грешным,
Перемётных тварей не терпел,
В разговорах не был он поспешным,
Но, что думал, то сказать хотел.
Был он щедр, хоть верьте, хоть не верьте,
Высоко в полёте смог взлететь,
Не пугала плаха, ад и черти,
От иуд освободила смерть. —
Мой характер, знаю, не из лёгких,
От моих мытарств один лишь вред,
Задушил, убил рукою многих,
Но такой характер дал мне свет.
Ненавижу, если кто-то свыше
За меня пытается решать
Как пахать и как поправить крышу,
Красно-девиц как мне зажимать.
Нет, простите! Боже упасите!
Не марксист я, люди, я другой.
Анархист я, ежели хотите.
В ваши бы колхозы не ногой.
И самодержавие противно.
Я бы всё у них конфисковал.
И, быть может, выглядит наивно —
Не забыл себя и всё раздал.
Ну а там пусть каждый, как он хочет.
Хочет – строит, ну а хочет – пьёт,
Что угодно пусть под нос бормочет.
Но свободен будет пусть народ. —
Церемонейместер чистый, гладкий
Их догнал, прибавили газку. —
Вкус свободы в жизни самый сладкий!
Это и понятно дураку»…

Лучше быть свободным в несвободе,
Чем, увы, друг мой, наоборот,
Выбрать, отыскать на небосводе
Звёздочку свою, пусть тебя ждёт.
Иногда свободнее душою
Голый в позе лотоса индус,
Наслаждаясь внутренней весною,
Душу не тревожит тяжкий груз.
Чем царица в бархате и в шёлке,
Кольца и браслеты на руках,
Дорогие вещи –  все с иголки,
Но в душе сумятица и страх…

«Но позвольте! – Ленин возмутился. —
Это же полнейший анархизм! —
Спор возник, стихийно разразился. —
Что за примитивность и цинизм?
Как же жить без власти и без цели?
Снова шкуры и пещерный дом?
Чтоб друг друга мы потом поели?
Так друг друга только перебьём.
Нет, народ не может сам развиться!
Ему нужно много помогать,
Как общиной жить и научиться
В магазинах лишнего не брать».

Пугачёв спарировал: «Скорее
Ваш колхоз в пещере будет жить.
Ты как нянька! У тебя на шее
Твой народ начнёт тебя дурить.
Ты пусти его на все четыре,
Пусть идёт, куда глаза глядят.
Каждый знает заповеди в мире.
И пущай там дальше как хотят.
Пусть хлебнут свободы – повзрослеют.
Лишь свобода может научить
Быть собой. Умишком посветлеют.
И большой ответственности быть
Только при живой свободе духа!
Тот, кто хочет, встанет и за плуг».
Дать ему хотелось оплеуху.
Ленин пожалел, что нету рук.

Продавец ехидно засмеялся,
Церемонейместера спросил:
«На кой чёрт нам этот спор весь сдался,
Чтоб на даму не осталось сил?
Ждут нас там прекрасные головки.
Вы любитель женской красоты?
Женщины такие все плутовки!»
«Может по дороге взять цветы?»
«Насмешил! И как нести букеты?
Если только их зажать в зубах.
Но уже не выразить при этом
Восхищенья, радости в словах.

Не беда, мы будем там общаться,
О любви на ушко им шептать
И до крови в губы целоваться,
Языками мочки щекотать.
Господа, ведь дама любит ушком!
Эрогенной зоны слаще нет.
А мужик глазами да и брюшком.
Любите спиртное и банкет?»

«Любим! Любим!» – Крики раздавались.
Только Ленин скромно промолчал.
Вот с востока головы примчались.
Дьявол, забавляясь, продолжал:
«Ничего, знакомьтесь, развлекайтесь,
Охмуряйте бестелесых дам,
Говорите много и влюбляйтесь.
Позже вы приблизитесь к телам».

«Я так не могу. – Промолвил кто-то.
Их уже летело сорок пять. —
Мне на формы посмотреть охота,
А уже потом и охмурять».
«Правда, правда! Что это за танцы,
Если даму к телу не прижать?» —
Возмущались жёлтые китайцы.
«НЕФИГ БЫЛО ГОЛОВЫ ТЕРЯТЬ! —
Рявкнул дьявол, все затихли сразу. —
Я хозяин, мне за вас решать.
Стройтесь косяком, прибавьте газу!
Знаю я как скуку разгонять.
Огорчу, но вам тела не светят.
Чёрт за вас всё сделает потом.
Будет пить с красоткой на банкете,
В номерах валяться нагишом.
Вам смотреть, смотрите сколько влезет,
Можете советы подавать,
Скушать что, что влезет, что не влезет,
Камасутрой вправе просвещать.
Девушкам потом тела я выдам,
Им сам Бог дал попой шевелить!
За измены ваши, за обиды
Будут вас собой с ума сводить.
Не могу я девушек обидеть.
Губит их в отличие от вас,
Учит толстокожих ненавидеть
Не мозги, а чувственный запас.
Это мой приказ! – Продолжил главный. —
Будет только так, как говорю!
Бал голов, надеюсь, будет славный.
Посмотреть желанием горю».

Голова в сторонку отлетела —
Мексиканский гаучо-ковбой,
К дикарям попал, лишился тела.
Громко крикнул: «Да ты кто такой?
Если разный глаз и рот клыкастый,
Значит можно здесь права качать?
Не лечу я дальше! Хватит! Баста!
Убирайся к чёрту, твою мать!»
Дьявола чело вдруг страшным стало,
Выросло в размерах в сотню раз.
И могильным смрадом всех обдало,
Полетели молнии из глаз.
В незнакомца молнии попали.
Мексиканец вдруг заголосил.
Смехом губы демона дрожали —
Он ковбоя в пепел превратил.
Снова прежним стал, сказал спокойно:
«Кто ещё желает огоньку?
Сморщились – то что? Расслабьтесь, вольно!
Знайте все, я многое могу!»

Выстроились, дальше полетели
Над землёй гусиным косяком.
Только в небе звёздочки горели
И луна горела фонарём…

«Ну хоть выпить на банкете можно
Да икоркой чёрной закусить?»
«Вы без тел, насорите нарочно.
Ладно, разрешаю только пить.
Но не сразу спирт глотать старайтесь,
Не спеша омойте полость рта,
Подержите, спиртом пропитайтесь,
Ведь желудка нету ни черта!»
Здесь один кавказец круто вставил:
«Понимаешь, ревновать начну.
Чтоб какой-то чёрт меня обставил?
Всё равно что подарить жену».
«Не сказал. В чертей я принимаю
И любого в силах превратить.
Но, смотрите, я предупреждаю —
Нелегко прислугой моей быть!
В порученьях просто загоняю.
Если вдруг кого-то не найду,
В порошок при встрече я стираю.
Как гостей вас редко собираю,
Развлекаю, даже поощряю.
Ну а чёрт – чёрт дрыхнет на ходу».

Несмотря на вескую угрозу,
Многим захотелось быть в чертях,
Выпить на банкете больше дозы
И стоять на крепеньких рогах,
Ведьму щекотать косматой шерстью
И стучать копытом по полам,
И хвостом махать, как – будто плетью,
Разойтись затем по номерам.

Ленин вдруг подумал: «Искушенье.
Он и здесь способен погубить.
Где набраться силы и терпенья,
Чтоб до пробуждения дожить?»
От копыт с рогами отказался,
Отмахнулся, в черти не пошёл.
Дьявол его воле удивлялся:
«Да, орешек крепкий, не осёл. —
И добавил своре всей погромче,
И довольно так захохотал. —
Этой лунной ночью я ваш кормчий!
Подлетаем, скоро будет бал!
Только одному награда светит.
Королевы бала голова
Самого достойного приметит.
Так что не скупитесь на слова.
Только одному из вас престало
Королевой бала обладать!
Но кого возьмёт хозяйка бала,
Даже я не в силах разгадать.
Так что комплименты вспоминайте,
Анекдоты. Только не молчать.
Сладкую поэзию читайте,
Не давайте девушкам скучать».

Пугачёв с компашкой закричали:
«Мы в отказе! Настроенья нет!
Мало мы их за борт побросали?!
Можно мы без танцев на банкет? —
Бросил Пугачёв. – Хоть наши рёбра,
Но частенько мужиков хитрей!
Много их таких с глазами кобры.
И частенько жалят ос больней.
Господа, в пример моя сеструха —
Это Тараканова княжна!
Но в сетях обмана словно муха
Безнадёжно канула она».
«Да, была способна самозванка!» —
Гордо дьявол на лету сказал.
Это он завысил даме планку,
На престол российский указал.
Интересно было с ней возиться
И легенду даме сочинять,
Показал ей Ватикана лица.
Было интересно наблюдать,
Как честолюбивое созданье
Сможет свои крылья опалить,
Авантюрным грея дух желаньем —
Матерью – царицей вскоре быть…
Но плутовку чувственность сгубила,
Женское начало. И она
Видного красавца полюбила,
В своих планах стала не одна.
Бравый фаворит Екатерины
Вскоре самозванке подарил
Слово верным быть, а также сына.
Что поделать – на работе был.
Так и родила потом в темнице,
Проклиная царского орла.
Фаворит докладывал царице:
«Больше не опасна –  умерла»…

Обогнали альбатроса с чайкой.
Вновь зигзаг, вновь изменили курс.
Вот летит голов девичьих стайка,
У одной на щёчке был укус.
Тут Ильич спросил: «О, что за шутки?
Кто тебе принёс такую боль?»
Плакала она: «Прошли лишь сутки.
Грустная история. Изволь. —
Хороша была собой шатенка,
Ровный носик, серые глаза. —
Вы мои не видели коленки! —
И сверкнула на щеке слеза. —
Это муж довёл меня до ручки,
Зверством и садизмом истрепал,
Бил, кусал и называл лишь сучкой,
Всю меня злодей измордовал.
Лопнуло терпенье и на рельсы
Положила голову в слезах.
Лучше пусть меня обнимут бесы,
Чем ходить живою в синяках!»

«Дамочки, вливайтесь, слёз не надо! —
Дьявол сделал нежный голосок. —
Ждут вас кавалеры и награды,
И речей прелестных сладкий сок!
Выбирайте голову любую,
Чтоб не скучно было вам кружить,
Забывайте боль свою мирскую,
Как вам горько приходилось жить.
Льва Толстого мысли повлияли?
Глубоко он в душу вам копнул.
Все, небось, Каренину читали?
Реализмом к рельсам подтолкнул.
Знаю – знаю, это даже модно —
По – толстовски жизни отомстить,
За любовь несчастную свободно
Голову на рельсы положить.
Иль срамной болезнью заразившись,
В страхе что подумает отец,
И на мир жестокий обозлившись,
Вы трагичный выбрали конец»…

«Можно этой ночью буду с вами?» —
Это был шатенки голосок.
Улыбалась влажными глазами.
Отказать Ильич уже не мог.
«Как зовут вас?» –  «Людочка, Людмила.
Жаль, уже укус мне не убрать».
«А меня Владимир». –  «Очень мило.
Разрешите вас поцеловать?
Что же вы, Володя, не упрямьтесь.
Вы один сочувствуете мне.
Да расслабьтесь вы, не напрягайтесь!» —
И губами впилась в вышине…

Поцелуй был чувственным и нежным,
И приятным как лебяжий пух,
Тёплым, продолжительным и свежим,
Что Ильич растаял и потух.
Он шепнул ей: «Людочка, ну что вы?
Вы марксиста сводите с ума.
Словно в первый раз. Даю вам слово».
«Я, Владимир, чувствую сама.
Можно мне ещё? Не будет хуже».
«Ой, щекотно, Люда, закричу!»
Всё, что не досталось в жизни мужу,
Вся любовь досталась Ильичу.
И щекой укушенной прижалась
К Ильича щетинистой щеке,
И в полёте мило улыбалась,
И стучала венка на виске.
Ленин это чувствовал, заметил:
«Странно. Сердца нет, а пульс стучит.
Нет его прекраснее на свете!
Были бы тела, могли быть дети.
Как приятен сон и мысли эти!
Этот пульс о многом говорит.
Может это фокусы какие?
Может это Павлова рефлекс?»

«Это чувства, друг, причём большие!
It is love. It,s her the clean strong breath!»
Ленин понимал чуть – чуть английский
И ответил продавцу: «It,s true».
Посмотрел на Люду по – российски.
Её чёлка билась на ветру.
И щека от нежности горела,
И восторг читался по глазам.
Вдаль с любовью девушка смотрела.
Не вернётся больше к тумакам,
И к обидам, к горькому злословью.
В голове девичьей вспыхнул май.
Лучше ад с внимательной любовью,
Чем с цинизмом, с ненавистью рай…

10

Над ночным погостом пролетали
И блуждали тени от луны.
Головы к ним быстро примыкали.
Вот летят с французской стороны.
Свежий след холодной гильотины,
Лёгкий ветер волосы трепал,
Были лица слабой половины,
Впереди большой костёр сверкал.
Головы из Англии примчались,
Из далёких, близких – разных мест,
На лету знакомились, смеялись,
И дрожал от крика весь окрест.
Ленин не слыхал такого хора,
Если б были ноги, убежал.
Косяком большим летели в гору.
Дьявол рядом был, ему сказал:
«Над немецкой мы летим землёю.
Это Брокен – вотчина моя!
Полыхало пламя над горою,
И чертей повсюду беготня. —
Этот бал от слова баловаться.
Разбегайтесь, черти, кто куда!
Будем мы кружить и целоваться,
А затем исчезнем без следа!»
Закружилась дьявольская туча
В бликах стометрового костра.
И гудела, и стонала круча,
И была от пламени жара…

Дьявол объявил хозяйку бала.
Получилось всё, как он хотел —
Голова укушенная стала,
На неё корону он надел:
«Вам к лицу!» – Сказал он несомненно,
Шаг за шагом медленно и верно
Подступая к мозгу Ильича.
Он уже продумал план обмана:
«Есть крючок, наживка тоже есть.
Это лишь начало, ещё рано.
Будет сам в капканы мои лезть.
Будет мой, – глаза его горели, —
Как укус растрогал Ильича!
Первый раз её здесь так жалели.
И марксист растаял как свеча. —
Дьявол ведьму мог ему подсунуть,
Красотой неписаной снабдить,
Только фальш с неё уже не сдунуть,
Настоящих чувств не приживить. —
Ленин – он внимателен и тонок,
Старый конспиратор, мне ль не знать?!
Не щадя девичьих перепонок,
Ленин ведьму стал бы обращать
В свою веру правильно и смело,
И зажал бы похоть в кулаке.
Ну а здесь совсем другое дело!
Как они молчат щека к щеке?!
Как они в глаза друг другу смотрят!
О марксизме, браво, нет речей!
Хороводы как прекрасно водят.
Обладать бесспорно хочет ей.
Здесь театрик не помог бы делу,
Только чувства искренний фонтан.
Чтоб душа заныла, заболела!
Чтобы предвкушенья таракан
В голове забегал по просторам,
По бескрайним лабиринтам сна,
Чтоб аккорд фанфар звучал мажором,
Чтобы только в памяти она.
Напою её затем я зельем,
Станет ведьмой – языком моим,
Будет живо Ленину в постели
Без труда пускать идейный дым.
Если он захочет с ней встречаться
В каждом новом и глубоком сне,
Буду я идеями швыряться
И её устами целоваться,
Как мне нужно будет ошибаться,
Не подозревая обо мне.
А мне что? Мне много и не надо!
Лишь бы он не вышел из борьбы,
Чтоб не обзавёлся своим садом,
Чтоб не полюбил солить грибы,
Чтобы не оброс детьми и бытом,
Чтоб не утонул он в ремесле,
Чтобы не был он больным и сытым,
Не ушёл в гульбу навеселе.
Девушка с укусом – вот и стимул!
Дева – революция, а шрам…
Царский муж обезобразил символ,
Надавать охота по мордам.
Только сердцу девы не прикажешь,
Выбрала его среди теней.
И другого выбрать не заставишь.
Будет он заботиться о ней.
И родится сын у них могучий!
Бунт Смутьянов мама назовёт.
Будет он огромен словно туча
И поднимет на борьбу народ. —
Ничего красавица не знала,
Что во всём, вот в этом, есть подвох.
На любви и чувствах зло играло.
Так бы никогда не сделал Бог.
Королева хороша бесспорно
И с укусом лучше всех была.
Он махнул и голова покорно
В золотой короне подплыла. —
Хоть здесь, душка, время исчезает,
Мы плюём на крики петуха,
Всё равно желанье поджимает —
Покажи свой выбор, жениха.
Чтобы вся округа посмотрела.
Пусть ему завидуют мужья,
Хлопают тому, кто будет с телом
И с красивым телом будешь чья!»
«Есть такой, его зовут Володя.
Вон он – лысоват, без бороды».
«Молодец! Хороший выбор вроде.
Ну веди, веди его сюды.
Посмотрите, гости дорогие,
Кому скоро крупно повезёт!
Скоро эта пара, молодые,
На банкет и в спаленку уйдёт!»

За одну, а может две минуты,
Облетев скопление голов,
Головы Владимира и Люды
Пали на подносы для тортов.
«Где ж тут, чёрт возьми, изба – едальня?»
«Нет, не надо слов, давай молчать.
Скоро нам тела дадут и в спальне
Будем мы друг друга обнимать».
Тут же дьявол рядом оказался:
«Любопытство гложет? Покажу,
Как я стол накрыл, как постарался!
И по залам замка повожу».
Что – то он сказал и всё исчезло.
Головы остались на весу
В зале, где от снеди было тесно.
Ведьмы нарезали колбасу…

11

Длинный стол трещал от угощений,
Вдоль стены горели факела.
И слюна скопилась от видений!
Что там было? На столе была
На тарелках рыба заливная,
Были там салаты, холодцы,
Дары моря – спиночки минтая,
Крабы и креветки, и тунцы,
Жареные в масле осьминоги
И налима печень, и трески,
Куропатки собственные соки
И свиньи тушёные соски.
Жареные толстые пиявки
Как сосуды полные кровей,
В специях, обсыпанные травкой —
Ничего на свете нет вкусней!
Жареные гуси и цыплята,
А внутри картошечка и лук,
С корочкой хрустящей поросята,
Множество каких – то вкусных штук.
Всё в стекле, фарфоре и фаянсе.
Овощи и фрукты всех мастей.
Вот блестит окрошечка на квасе,
Вот в сметане попки голубей.
Вот печёнка, языки говяжьи,
Языки оленьи, ветчина,
Потроха фазаньи и лебяжьи,
С красным перцем сало кабана.
(Друг – читатель скажет: «Хватит может?
Иль пойду на кухню руки мыть.
Червячок уже утробу гложет.
Классики любили изводить
Разных блюд подробным описаньем,
Как приборы правильно держать,
С необъятным рвением, стараньем
За обедом что чем запивать».
Ты отрежь себе кусок батона,
Сверху сыр и будет самый смак!
Выпей сладкий кофеёк «Макона»
И главу осилишь только так…)
Значит так, на том столе дымился
Здоровенный жареный козёл.
И с блюдами персонал тащился,
Ставили и ставили на стол.
Были там чесночные приправы.
Дьявол произнёс: «Всё ерунда,
Что чеснок для упырей отрава.
Посмотрите лучше вот сюда.
Барбикю, лягушки для французов,
Сладкий пудинг, то для англичан,
Для американцев кукуруза,
Вот харчо, в нём с перчиком баран.
Вот икра для русских и пельмени,
Тульский пряник и блины, и борщ.
Есть тут даже блюдо из тюленя.
Блюд полно, что просто не поймёшь,
Где тут что. Вот пиво и сардельки.
Значит немцы будут здесь жевать.
Вот мясные «пальчики» в тарелке.
А котлет здесь, ну не сосчитать!
Вот люлякибаб, вот с маслом кашка,
Вот с чинахи тёплые пары,
Вот паштет, вот конопэ на шпажках,
Разные пахучие сыры.
Вот селёдка под свекольной шубой,
Вот копчёный ёж под утюгом,
Вот верблюда жареные губы,
Вот грибом набитый туго сом.
Растягаи здесь и кулебяки,
Сладкие и с рыбой пироги,
И капуста, хрен, рулеты, раки,
Обезьяньи даже есть мозги.
А напитков сколько? Больше тыщи!
Одной водки видов больше ста.
Есть такие, что уже не сыщешь.
В общем стол – не подведи уста!
В смысле, чтобы ротик не порвался, —
Он взглянул на королеву – ночь, —
Спальный гарнитур ещё остался.
Знаю, оба посмотреть не прочь».

«Но скажи, зачем всего так много,
Если есть гостям ты запретил?»
«Не беда, лишь свистну и в дороге
Мой лесной надёжный крепкий тыл.
Запущу волков большую стаю,
Львы, медведи, тигры – все придут.
Кушают они, я наблюдаю.
Нравится мне, как они жуют.
Но сегодня ведьмы, вурдалаки
И вампиры тоже будут здесь
Веселиться, кушать кулебяку,
И шаман тюленя будет есть.
Даже если гостя не бывает,
Я совсем не буду горевать,
Ведь моя еда не пропадает,
Будет так нетронутой стоять.
Но ещё так не было ни разу,
Чтоб сюда никто не приходил». —
Он мигнул своим лукавым глазом,
Заклинанье тихо пробасил…

Снова декорации сменились.
В шумном грязном зале гвалт стоял.
Пьяные ругались, матерились,
И табачный дым дышать мешал.
Были здесь небритые пираты,
Кружки с ромом поднимали вверх,
В треуголках старые солдаты
Пили за семь футов и успех.
Всё тряслось от песенного грома,
Были неразборчивы слова.
На столе в огромной луже рома
Пела Емельяна голова.
Пугачёв икнул и крикнул пьяный:
«Ром отличный! Как растормошил!»
Взял зубами ковшик деревянный
И его в два счёта осушил.
Ром отличный быстро и неровно
Ручейком из шеи вытекал,
И вокруг смеялись безусловно,
Стол пиратов громко хохотал.
Головы пиратские летали,
Это был невиданный мираж,
И в дыму как призраки мелькали,
Кто ходил не раз на абордаж,
Тормошил фрегаты, каравеллы,
Трюмы с золотишком в сундуках,
Но звезда фортуны потускнела —
Потеряли головы в боях…

Дьявол снова тихо буркнул что – то
И картина поменялась вмиг.
В спальне убирались, шла работа,
Наводили ведьмы лоск и шик.
Мягкие подушки набивали,
Поджигали свечи, фимиам,
Музыканты пальцы разминали,
И цветы стояли тут и там.
«Ну и как здесь? Как вам ваше ложе?
Рановато всё – таки мы тут.
Не дрожите, Людочка, не гоже.
Ну ещё немного – пять минут.
А хотите увидать наследство? —
Кормчий неожиданно сказал, —
Мою гордость в зале по соседству.
Это оружейный арсенал.
Знаете, чего там только нету!
Яды, копья, шпаги и ножи,
Опиум, винтовки, пистолеты…
Все они безумно хороши».

Людочка не слушала, смотрела
Кружевное нижнее бельё
И румянцем розовым горела:
«Неужели это всё моё?»
«Да, душа моя, все три комода —
Пинюары, трусики, чулки…
Выбирай, какая сейчас мода?
Ткани все воздушны и легки.
Здесь трюмо с косметикой Парижа.
Помечтай, Людмила, помечтай.
Вот кальян, а в нём дурман гашиша.
Если есть желанье – налетай!»
«Можно нам по – вашему веленью
К костерку вернуться поскорей,
Чтоб побыть в экстазе предвкушенья,
Покружить ещё среди гостей?»
«Это можно». Через миг их лица
Снова появились у костра.
Гости продолжали всё кружиться,
И гудела мрачная гора.

Ленин с королевой закружились
И, вплетая хохот в общий визг,
К Люциферу вместе обратились,
Исключив непониманья риск:
«Это что и есть ваш ад кровавый?
Где котлы бурлящие и стон?»
«Да, Володя, Люда, здесь вы правы.
Самый страшный и ужасный сон —
Это то, что с вами происходит
Наяву и что произойдёт.
Человек, он сам себя изводит —
Муки ада в жизни создаёт.
Я даю советы, помогаю.
И, вообще – то, много я хочу.
А пока я скуку разгоняю.
Но о чём мечтаю, не скажу».
Людочка к Володе обратилась:
«Если ты не против, отлучусь, —
Голова шотландская крутилась, —
Полечу, с красавчиком крутнусь. —
Ильичу с любовью подмигнула
И сказала. – Только помани».
И к губам Владимира прильнула,
О любви и верности шепнула,
В золотой короне увильнула,
Отражая пламени огни…

12

Люцифер продолжил: «Планов много.
В двух словах примерно звучит так —
Землю до конца отбить у Бога.
Думаю, ты парень не дурак.
Если ты останешься со мною,
Я тебе поведаю свой план.
Твоё тело будет с головою,
Будешь с привилегией любою,
Будешь там и здесь одной ногою.
И тебе не встретится Каплан.»

Ленин лоб напряг, насторожился:
«Что, не понял? С кем не встречусь я?»
«Успокойся. Я оговорился.
Извини, пожалуйста, меня.
Жизни объективная реальность
Без людей наивна и проста.
Вам вредна создателя нейтральность,
Вы не склонны к счастью без кнута.
И вот в этом я с тобой согласен,
Что народом надо управлять,
Содержать в толпе его и в массе,
За него политику решать.
Дыбы, печи и расстрел опальных,
Виселицы, плахи и котлы —
Это всё у вас в штормах реальных.
Ну а здесь лишь танцы и столы.
Это догма! Ну зачем мне мучить
Тех, кто добровольно стал со мной.
И балы не могут им наскучить.
Это тебе скажет здесь любой.

Есть проблемы. С Богом я сражаюсь,
За клиента днём и ночью бьюсь,
Удержать банкетами стараюсь,
В хитрости и фальши упражняюсь,
Гиперэгоизмом наслаждаюсь.
Я ведь тоже Господа боюсь.
Потому что я за всё отвечу,
За земной и адский беспредел.
Вам же беспокоить себя нечем,
Вы лишь куклы, для писаний мел.
Вот и бьюсь, сражаюсь за клиента,
Создаю условия и быт.
Всё, что хочешь, здесь – вино, конфеты,
Женщины, общенье, сигареты,
Колдовства, алхимии секреты…
Искушенье – главный мой магнит!
И, представь, от грешных нет отбоя.
Страх пред божьим гневом держит тут.
Это я посеял паранойю,
Что страшнее смерти божий суд.
Эти страхи выжить помогают
И держать людей под колпаком.
Глупые, трусливые не знают —
Невозможно наказать добром.
Бог, он добрый. Это вы здесь злые
Во главе, конечно же, со мной,
Хитрецы и сволочи большие.
Знаю всё про вас, я сам такой. —
Засмеялся. Вылетел прозрачный,
Лопнул догмы мыльный пузырёк. —
Страхов я продукт и страсти смачной!
Никогда придумать бы не смог
Разных там химер и людоедов,
Чудищ и кентавров, и сирен,
Динамит, устройство пистолетов —
Всё адриналина прочный плен.
Хорошо, скажу в чём прелесть Ада.
Если ты ленивый, значит мой.
А в Раю пахать, трудиться надо,
Уходить в науку с головой.
Трудоголики – клиенты Рая!
А со мною тот, кто любит лень,
Кто не может жить, не запивая,
Водочкой икорку и пельмень.
Кто добро ленится в жизни сеять,
Тот, кто любит хаос и бардак,
Кто мечты развратные лелеет,
У кого остался в жизни враг.
Таких много, кто со мной для мщенья,
У кого с наганом кобура,
У кого охоты нет стремленья
Развиваться в сторону добра.
Зверь зубастый дремлет в каждом теле,
Ждёт команду, ждёт свой лунный час.
И лиса лежит с ослом в постели,
И гуляют волки среди вас.
А попасть ко мне совсем уж просто.
Не покайся, вот и все дела.
После смерти, сразу же с погоста,
Полный мщенья, будешь у стола.
Видишь, я с тобою откровенен,
Хоть прекрасно знаю – ты не наш.
Ты не любишь водку, благоверен,
Однолюб и к женщинам умерен,
В правоте и в помыслах уверен,
Целей и идей своих ты страж.
Ты не любишь стол, конспекты любишь.
Но на всякий случай показал
Как живу. А вдруг возьмёшь и клюнешь?
Хочешь, я отдам тебе весь зал?
Кабинет там сделаем шикарный,
Будешь под диктовку ты писать».
«Всё ж, товарищ Дьявол, вы коварный.
Я хочу своей тропой шагать».

«Но смотри, что будешь ошибаться,
А ошибки на руку лишь мне.
Очень трудно с Дьяволом тягаться,
Очень много вижу я извне.
К человеку в мозг я запускаю
Своего троянского коня
И ошибки делать заставляю,
Очень трудно победить меня.
Бесполезно, друг, со мной сражаться.
Я не уловим, не истребим
И в добро умею превращаться,
Процветать под соусом другим.
Я следы искусно заметаю,
В мёртвой зоне, в прошлом я сокрыт
И оттуда по врагам стреляю,
Ничего нигде не забываю,
Как рентген я души изучаю.
Вроде всё прошло, вдруг – бац! Убит!
Ты ещё узнаешь, друг любезный,
Будущему прошлое как мстит!
Не спастись, труд просто бесполезный.
Потому что прошлое стоит
За спиной, идёт за настоящим
И всегда способно нанести
Тесаком острейшим, широчайшим
Роковой ударчик. Ты учти».

Ленин был шокирован словами,
Был снеговика сейчас белей.
Он смотрел стеклянными глазами
На вращенье Людочки своей.
Бунтари кругом и полководцы
В старых шлемах, в русских шишаках,
Самураи – лысые японцы,
Дамочки – улыбки на губах…

«Как тебе, Ильич, голов круженье
И большого пламени столбы?
Все любили жизнь до исступленья,
За свободу встали на дыбы.
Все они старались для народа
И народ их сам приговорил.
Так, Ильич, придумала природа —
Это равновесие всех сил!
Глупые наивные людишки!
Многим лечь на плаху я помог.
Золото, предательства, интрижки —
Это мои козни, мой конёк.
К казни их подвёл, ряды утроил,
Каждому расплата по уму».
«И зачем ты это всё устроил?»
«Понимаешь, скучно одному.
Мне плевать, Ильич, на ваши цели.
Мне важней намного сам процесс,
Чтоб друг друга люди рвали, ели,
Чтоб пихали головы под пресс».

13

Людочка в короне подлетела,
Чмокнула Владимира в уста.
А большое пламя всё горело.
Кормчего услышала чета:
«Людочка, как сила предвкушенья?
Я, друзья, на время отлучусь,
Подниму особе настроенье,
На козле с красоткой прокачусь».

Он оставил пару, удалился,
Испарился, рыбой хохоча,
На один процент всего открылся.
Многое он скрыл от Ильича.
Айсберга верхушка – карнавалы.
Под холодной мутною водой
Были казематы и подвалы
С мукою и пыткою любой.
С мукою физической, духовной.
Там он мучил тех, кто надоел.
Кто услугу оказал условно,
За столом банкетным не доел,
Что-то скрыл, побрезговал закуской,
В скрытой грусти водку не допил,
О косе, о плуге вспомнил русском
И в грехах покаяться решил…

Это были страшные забавы.
Там он, наблюдая, отдыхал.
Жертвы дух от этакой расправы
В разных вечных муках пребывал.
Ведьмы-повитухи поставляли
Некрещёных маленьких детей,
Где затем младенцев умертвляли
И ужасных делали чертей.
Шёл процесс, а он курил сигару.
В крепких прочных клетках под замком
Лонгоньеров он держал отару,
Выпускал их в прошлое потом.
Попастись на кладбищах на мёртвых,
Покормиться свежестью былой,
Отпечатками ладоней тёплых,
Переспелой брошенной мечтой.
Хищники с упругими крылами
В пятом измерении спешат
За огнями душ, не за телами,
Чтобы их доставить в брюхе в ад.

Чёрный хищник смерти вечный голод
Утоляет душами и тех,
Кто себя прикончил, хоть был молод,
На себя взял очень тяжкий грех.
Самой лёгкой пищей для отары
Были те, кто суть свою убил,
Выбрал суицид, такую кару,
Кто бесхозный «светлячком» парил.
Сам себя… Трагедия серьёзна.
Скрыл от всех и счастье потерял,
Преступил черту, спасаться поздно —
К лонгоньерам страшным в пасть попал.
Эти твари быстро их глотали,
Приносили дьяволу помёт,
Где затем всё в шарики катали
И на нить, как бисер, надевали,
И учёт вели, в талмуд писали.
Эти «бусы» вешал кукловод
На крюки в хранилище огромном.
Мёртвых душ на нитках черепки
Дьявол называл всегда нескромно —
Склад печали, грусти и тоски.
Если кто-то в жизни был ненужным,
С ожерелья шарик он снимал
И в бокал клиенту жестом дружным
Незаметно катыш свой бросал.
И людей порядочных и честных
Он отравой мерзкою губил.
План осуществляя повсеместно,
Он в реальность медленно входил.

Он жалел, что лонгоньеров мало.
Ведь ежеминутно на Земле
До ста душ от жизни умирало,
Ежегодно тысяч сто вполне.
Лонгоньера с фарами-глазами,
Хочешь, ангел смерти называй.
Сверлит ночь он жёлтыми огнями,
Пользуется острыми когтями,
Бьёт крылами и рычит басами.
Ты, мой друг, к нему не попадай!

Кто ушёл из жизни добровольно,
С тех лукавый копии снимал,
Привиденьям говорил он: «Вольно!»
И гулять ночами отпускал.
Призраки прозрачные слонялись
По своим излюбленным местам,
Где уже не ждали, появлялись,
Виделись знакомым и друзьям.
А к утру на базу возвращались
Тысячи бездушных лёгких лиц
И по залам замка разлетались,
В лабиринтах тёмных прохлаждались,
И однажды милости дождались —
Сделал он им бал самоубийц…

Мёртвые поля… Он там гуляет,
Мёртвые дерутся воробьи,
В копытбол с кентаврами играет,
Надевая мантию судьи.
Вот звучит свисток, игра в разгаре!
И бегут кентавры по траве.
Человекоконь в крутом ударе
Бьёт не по мячу – по голове.
Он судил, кентавры «мяч» гоняли,
Говорящий мячик, не простой,
Голову несчастную пинали.
Наполнял округу крик и вой.
Дьявол выбирал им мяч покрепче
На балу отрубленных голов.
Жутким рыком наполнялся вечер
И в ушах звенело от свистков…

Мёртвые поля… Летают грёзы,
Дерзкие и пошлые мечты.
Здесь фонтаном бьют людские слёзы.
И кричит тоска из темноты —
Птица костепёрая, большая,
Древняя рептилия Земли,
Криками уныние рождая,
Гасит в сердце радости угли.
В унисон ей страхи подпевают.
И охрана – преисподни псы
В чёрных травах с храпом засыпают,
В лунных каплях маковой росы.
Мёртвый Стикс посменно охраняя,
Подвывают, глядя на Луну.
И паромщик, «Джипсон» подключая,
Дёргает в миноре за струну.
Мёртвый Стикс течёт, жизнь вымывая.
Вплавь не взять – крутейший кипяток!
Ненароком в омут попадая,
Умираешь второй раз, дружок.
Здесь летают фразы откровений,
Те, что от любимых утаил.
Здесь противный запах испарений
Хитрости и злых коварных сил.

Нечисть здесь проворная сачками
Ловит откровения в мешок,
Станут затем лестными словами.
В действии большой концерн «Злой рок»!
На утиль идёт любовь и смелость,
Ненависть и трусость даст цех зла.
Здесь любая лепится нелепость.
И для ведьмы новая метла
Делается в цехе для полётов,
Чтоб не тратить время на ходьбу.
Здесь штампуют маленьких уродов,
Делают в срок яды, ворожбу…

Школа чёрной магии в работе,
В действии вечерний факультет,
На зловонном высится болоте.
И, представьте, мест свободных нет!
Колдуны здесь нечисть обучают,
При свечах, как надо колдовать.
Черти, ведьмы, тролли – все мечтают
Колдовство на деле применять.
Учат здесь вербовке педафилов,
Как детей к уколу приучить,
Как заставить взрослого дебила
Детский ум беспомощный сгубить.

Люцифер – и завуч и директор,
Колдунам инструкции даёт,
Собирает их раз в месяц лектор —
Подлости закон преподаёт.
Сколько жизнь под светом существует,
Столько он и пишет свой талмуд,
В жизни свой закон реализует,
Правила плоды свои дают.
О поступке добром чтоб не знали,
Чтобы преступленье на показ,
Чтоб трамвай подолгу люди ждали
На ветру холодном целый час.
Чтоб не теми тюрьмы заполнялись,
Чтоб невиноватый срок «мотал»,
Чтоб чужому горю улыбались,
Чтоб, споткнувшись, в лужу ты упал
В выходном костюме и с цветами
На глазах у девушки своей.
Если любит, подбодрит словами,
Но уже не сходите в музей.
Чтобы в рюмке водки захлебнуться.
Чтобы на работу опоздать
В первый раз и с мастером столкнуться,
На себя позволить накричать.
Говорит лукавый, улыбаясь:
«Если парню в жизни не везёт,
Он, в носу мизинцем ковыряясь,
Однозначно палец подвернёт!»

Но всегда на зло и грязь найдётся
Сил добра большой противовес!
Ангел с чёртом быстро разберётся
И получит в лоб лукавый бес.
И у Бога есть свои концерны,
Где грехи пускают на утиль.
Там с добром хранилища, цистерны,
Далеко, за сотни свето-миль.
Там из труса делаешься смелым,
Там светло и помыслы чисты.
Ангелом ты станешь крепким, белым.
Ну, решай, с кем в вечной битве ты?
Бицепса объём твой сорок восемь,
Кубиками пресс, как камень грудь,
Хорошо фехтуешь, между прочим,
Тело собирается как ртуть,
В совершенстве айкидо владеешь,
К нечисти любой неумолим,
Белый воин, за добро болеешь,
Остаёшься вечно молодым,
Миротворец, не материален,
Рассекаешь тонкий план крылом,
Воин Бога, к бесам беспощаден,
Борешься с огнём своим огнём.

И у Бога есть свои спецшколы,
Где научат феи волшебству.
Стенды там по коридорам, холлам,
Все посвящены лишь ремеслу.
Добрые волшебники читают
Лекции своим ученикам,
Истину не прячут, не скрывают.
Корень зла студенты изучают,
Степень подлых сил определяют
И читают мысли по глазам.

Сила белой магии чудесной
Только для борьбы с коварным злом,
Чтобы все злодеи повсеместно
Были уничтожены добром.
Чтоб однажды нейтрализовались,
Чтоб стерилизацию прошли,
Чтоб над тёмным прошлым посмеялись,
Чтобы слёзы радости текли.
Вредный гоблин станет добрым гномом,
Камешки с киркой пойдёт искать.
Паутину выметет из дома
Домовой и прекратит пугать.
Чёрт, шайтан, бабай – зови, как хочешь,
Выпьет залпом добрый элексир,
Хитрые свои закроет очи…
И откроет, и увидит мир
В красоте великой, многогранной,
Улыбнувшись, скажет: «Ну и ну!
Неужели в пелене туманной
Пребывал я столько как в плену?!»
Сбреет он колючую щетину,
Отпадут рога, исчезнет хвост,
На холме напишет он картину
И перенесёт красу на холст.
Ведьма наготу свою прикроет
И румянец вспыхнет от стыда,
Старую метлу свою зароет,
У приюта скажет: «Мне сюда»…

Всё идёт борьба за души павших
С белым войском ангелов небес.
Ангелов побольше чем восставших
И на их сторонке перевес.
Мускулистый ангел ликом чистый
Разрубал лохматых на куски
И морил, и рвал сепаратистов,
Вырывал щипцами им клыки.
Кто сказал, что ангел не умеет
Защищать душевный огонёк?
И отара дьявола редеет,
И бегут химеры наутёк.
Потому и нападают сзади.
И грызёт блоха собачий бок.
И бывали ангелы в осаде.
И клыки химер, и острый рог
Рвали в клочья ангельскую форму,
К «светлячкам» тянули свою пасть.
Но энергетическому корму
Не давали ангелы пропасть.
И ломались крылышки, и перья
Разлетались в битве роковой.
И от гнева ангелы, краснея,
Рвали нечисть собственной рукой.
Защищая души, отбиваясь,
В измереньях путали следы,
По тоннелям времени скрываясь.
Только им известны те ходы…

Но бывало так, что ангел белый,
Храбрый крепкий воин добрых сил,
Невесомый, с крыльями и смелый
Попадался в плен и там влачил
Муки ада, на кресте распятый.
Лично Люцифер его пытал.
С радостным лицом, слегка поддатый
Он бедняге сердце вырывал.
Смелости лишал его и веры,
Препараты вкалывал шприцом,
В подлости своей не зная меры,
Делал его падшим алкашом.
Ведьмам отдавал на растерзанье.
И в трясине ангел утопал,
Выполняя мерзкие желанья,
В оргиях достоинство терял…

14

На горище Брокен шло веселье.
Ленин на подносе загрустил:
«Где набраться сил для пробужденья?» —
Сыт по горло представленьем был.
А кругом вращения и блики.
Так голов отрубленных шёл бал.
Вдруг Ильич услышал снизу крики.
Карло Маркс рукой ему махал.
И Надежда рядышком стояла,
Тело мужа кое-как держа,
И глазами круглыми вращала
У костра большого, вся дрожа.
«Ну и долго будешь там кружиться?
Ты картошки с хлебушком купил?
Надя заждалась тебя с горчицей!» —
Кулаком учитель погрозил.
Полетел Ильич, как пуля, к телу.
Без него не полная душа.
Сзади до ушей лишь долетело:
«Ты достигнешь цели без держа»…

Он проснулся, голову пощупал.
Всё на месте. Шею почесал.
Сон дурной и странный вспомнить вздумал:
«Не могу. О, как я плохо спал!»
Всё забылось вмиг, какая радость!
Ленин посмотрел на потолок.
До рассвета оставалась малость,
Но заснуть Ильич уже не смог.
Только чувство гадости осталось
И тревогой мучилась душа.
В голове измученной вращалось:
«Ты достигнешь цели без держа».
В потолок смотрел он неподвижно.
Так лежал, пока не рассвело.
И с трудом поднялся он неспешно
Всей своей усталости назло.
О зарядке не было и речи.
Он умыл водой своё лицо,
Покрывало натянул на плечи
И тихонько вышел на крыльцо.

В синем небе не было ни тучи.
Финская берёза гнула ствол.
А чуть-чуть правей, на самой круче
Старых длинных сосен частокол.
Свежий воздух чистый и прохладный
С нежностью бодрил в глухой тиши,
Газ необходимый и бесплатный —
Знай себе, на здравие дыши.
Где-то там ручей бежит чистейший,
Камни, валуны обшиты мхом.
И в дупле укромном сыч мудрейший,
Первым светлым загнанный лучом…
«Ты чего не спишь?» – Спросила Надя.
«Как природа всё же хороша! —
И спросил её, на небо глядя, —
Что такое, Надя, бездержа?»
«Может это рыбина большая?
Может быть одежда, паранджа?
Может быть еда абы какая?
Нет, не знаю это бездержа»…

Продолжение следует…