Говард Лавкрафт - Мифы Ктулху

• Название: Мифы Ктулху
• Автор: Говард Лавкрафт
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-46114-1

Г.Ф. Лавкрафт не опубликовал при жизни ни одной книги, но стал маяком и ориентиром целого жанра, кумиром как широких читательских масс, так и рафинированных интеллектуалов, неиссякаемым источником вдохновения для кинематографистов. Сам Борхес восхищался его рассказами, в которых место человека — на далекой периферии вселенской схемы вещей, а силы надмирные вселяют в души неосторожных священный ужас.

"Мифы Ктулху" — наиболее представительный из "официальных" сборников так называемой постлавкрафтианы; здесь такие мастера, как Стивен Кинг, Генри Каттнер, Роберт Блох, Фриц Лейбер и другие, отдают дань памяти отцу-основателю жанра, пробуют на прочность заявленные им приемы, исследуют, каждый на свой манер, географию его легендарного воображения.

---

— Думается, нам лучше скопировать запись как можно точнее. Запиши все остальное, и давай вдвоем перепишем ту формулу от Гарднера.

— Значит, это был?..

— Я узнаю его голос где угодно, — коротко отрезал Лэрд.

— Значит, профессор жив?

Лэрд, сощурившись, посмотрел на меня.

— Этого мы не знаем.

— Но его голос!

Он покачал головой. Звуки послышались снова, и мы оба уселись переснимать текст на бумагу, что оказалось легче, чем мы думали, — долгие интервалы между речами позволяли нам записывать, не торопясь. Язык речитативов и слов, обращенных к Ктугхе и отчетливо произнесенных голосом Гарднера, представлял исключительную трудность, но, прослушав запись снова и снова, мы сумели-таки транскрибировать звуки более или менее точно. Когда мы наконец закончили, Лэрд отключил диктофон и вскинул на меня озадаченный, встревоженный взгляд. В нем читались беспокойство и неуверенность. Я не произнес ни слова; все то, что мы только что слышали, в придачу к прослушанному ранее, не оставляло нам выбора. Можно было питать сомнения насчет легенд, поверий и такого рода вещей, но непогрешимая диктофонная запись стала решающим аргументом — даже если всего-то-навсего подтвердила недослышанные убеждения. Верно, что никакой определенности тут не было; казалось, все в целом настолько выходит за пределы человеческого понимания, что уразуметь хоть что-нибудь возможно лишь в неясных намеках отдельных фрагментов, а выдержать всю душераздирающую повесть в целом не под силу разуму человеческому.

— Фомальгаут восходит на закате или даже чуть раньше, — размышлял Лэрд. Он, как и я, явно принял как само собою разумеющееся все то, что мы услышали, не ставя ничего под сомнение — разве что тайну смысла. — Звезда должна находиться над деревьями — предположительно, двадцать — тридцать градусов над горизонтом, потому что в этих широтах она не проходит близко к зениту, чтобы появиться над теми соснами, — приблизительно час спустя после наступления темноты. Скажем, в девять тридцать или около того.

— Ты ведь не намерен пробовать сегодня же ночью? — спросил я. — В конце концов, а что оно вообще означает? Кто или что такое этот Ктугха?

— Я знаю не больше твоего. И сегодня ночью пытаться не стану. Ты забываешь про плиту. Ты все еще готов отправиться в лес — после всего услышанного?

Я кивнул. Заговорить я не рискнул, но я вовсе не сгорал от нетерпения бросить вызов тьме, что, словно живое существо, затаилась в лесу вокруг Рикова озера.

Лэрд глянул на часы, затем на меня. В глазах его горела лихорадочная решимость, как если бы он заставлял себя сделать этот последний шаг и встать лицом к лицу с неведомым существом, присвоившим лес через свои многочисленные проявления. Если Лэрд ожидал, что я дрогну, он был разочарован; как бы ни терзал меня страх, я его не выказал. Я встал и вышел из домика плечом к плечу с ним.

IV

Есть такие грани тайной жизни, и внешние, и в глубинах сознания, которые лучше держать в секрете и не открывать простым людям. Ибо в темных норах земли таятся чудовищные призраки, принадлежащие к тому пласту бессознательного, что, благодарение Небу, находится за пределами понимания обычного человека — действительно, в сотворенном мире есть грани настолько кошмарные и гротескные, что при виде их лишаешься рассудка. По счастью, назад возможно принести разве что невразумительное описание того, что мы увидели на плите в лесу близ Рикова озера той октябрьской ночью. Ибо существо это было невероятно, немыслимо; превосходило все известные научные законы; слов для его описания в языке просто нет.

Мы добрались до пояса деревьев вокруг камня, когда в небесах на западе еще дрожала вечерняя заря. В свете фонарика, что прихватил с собой Лэрд, мы изучили саму плиту и резное изображение: гигантское аморфное чудище. Художнику со всей очевидностью недостало воображения, чтобы прорисовать морду, потому что лица у твари не было — только странная коническая голова, что даже в камне выглядела пугающе текучей; более того, существо обладало и щупальцеобразными конечностями, и руками — или отростками, на руки весьма похожими, но не двумя, а несколькими; так что по своему строению оно казалось и человеческим, и нечеловеческим. Рядом с ним были изображены две сидящие на корточках спрутообразные фигуры, от которых — предположительно от головы, хотя контуры были весьма невнятны, — отходило что-то вроде инструментов: странные, отвратительные слуги на них, похоже, играли.

Понятно, что осмотрели мы плиту в большой спешке: мы не хотели, чтобы нас там застали, если кто-то, паче чаяния, вдруг появится; и, может быть, учитывая обстоятельства, воображение одержало над нами верх. Но я так не думаю. Трудно утверждать такое последовательно и неизменно, сидя здесь, за рабочим столом, далеко от той прогалины во временном и пространственном плане, но я все равно стою на своем. Невзирая на обострившуюся чуткость и иррациональный страх перед неизвестностью, подчинивший себе нас обоих, мы старались рассмотреть непредвзято все аспекты проблемы. Если я и погрешил чем-то в этом рассказе, то разве что взяв сторону науки, а не воображения. В ясном свете разума резные изображения на каменной плите были не просто непристойны, но чудовищны и страшны выше меры, особенно в свете намеков Партьера и всего того, что смутно просматривалось в записях Гарднера и в материалах из Мискатоникского университета. И даже если время бы позволило, сомневаюсь, что мы стали бы любоваться изображением слишком долго.

Мы отошли чуть в сторону, ближе к тому месту, откуда нам предстояло возвращаться обратно в домик, и однако ж не слишком далеко от открытой прогалины с плитой, чтобы ясно видеть происходящее и при этом оставаться невидимыми и в пределах досягаемости тропы. Там мы и расположились и стали ждать в промозглой тишине октябрьского вечера, пока вокруг сгущалась адская тьма да высоко над головой мерцали одна-две звезды, чудом различимые среди высоких деревьев.

Судя по часам Лэрда, мы прождали в точности час и десять минут, прежде чем снова послышался шум словно бы ветра, и тут же начались проявления, обладающие всеми признаками сверхъестественного. Ибо как только раздались шелест и гул, плита, от которой мы поспешили уйти, засветилась — сперва совсем смутно, почти иллюзорно, но свечение нарастало, делалось все ярче, пока не разгорелось так, что казалось, будто столп света устремляется вверх, в небеса. Второе странное обстоятельство заключалось в том, что свет повторял очертания плиты и тек вверх, но не рассеивался и не распространялся по прогалине и по лесу: он бил в небо с упорством направленного луча. Одновременно в воздухе запульсировало зло; повсюду вокруг нас сгустилась такая аура страха, что очень скоро стало невозможным не подпасть под ее власть. Было очевидно, что каким-то неведомым для нас образом шум и шорох словно бы ветра, что ныне слышался со всех сторон, был не только связан с широким лучом света, струящимся ввысь, но им вызван. Более того, пока мы глядели, яркость и цвет светового луча непрестанно изменялись — от слепяще-белого до искристо-зеленого, от зеленого до сиреневого, а порою он сиял так невыносимо, что приходилось отворачиваться, хотя в остальное время глаз не ранил.

Шум ветра разом стих — так же внезапно, как и начался. Свечение рассеялось, померкло, и тут же по ушам ударило потустороннее пение флейт. Раздавалось оно не вокруг нас, но сверху, и оба мы словно по команде запрокинули головы и вгляделись в небо — так высоко, как позволял угасающий отблеск.

Что именно произошло на наших глазах, я рассказать затрудняюсь. Действительно ли нечто стремительно пронеслось вниз, или, скорее, хлынуло вниз, ибо то были бесформенные сгустки, или у нас всего лишь воображение разыгралось, на удивление одинаково, как выяснилось, когда мы с Лэрдом позже смогли сравнить свои записи? Иллюзия того, что с неба на землю по дороге света слетают гигантские черные твари, была настолько жива, что мы оглянулись на плиту.

И увидели такое, что с безмолвным криком кинулись прочь от адского места.

Ибо там, где мгновение назад ничего не было, теперь воздвиглась гигантская протоплазменная масса, колоссальный монстр, вознесшийся чуть не до звезд; его физическая оболочка пребывала в непрестанном движении. По бокам от него сидели две твари поменьше, такие же аморфные, с флейтами или свирелями в виде придатков: они-то и производили демоническую музыку, что снова и снова звучала эхом в окружающем лесу. Но чудище на плите, Живущий-во-Тьме, было ужаснее всех прочих, ибо из массы аморфной плоти у нас на глазах отрастали щупальца, когти, руки — отрастали и втягивались снова. Сама тварь без малейших усилий то увеличивалась, то уменьшалась в размерах, а там, где должны были быть голова и морда, наблюдалась только безликая пустота, тем более чудовищная, потому что под нашим взглядом слепая масса исторгла приглушенное улюлюканье — тем самым голосом не то человека, не то животного, что был нам так хорошо знаком по ночной диктофонной записи!