Ольга Токарчук - Последние истории

• Название: Последние истории
• Автор: Ольга Токарчук
• Жанр: Роман
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793-470-5

Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя — как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман «Последние истории» (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд «молодой прозы 1990-х годов», но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти — далекой и близкой, чужой и собственной. Но это также книга о потребности в любви и свободе, о долге и чувстве вины, о чуждости близких людей и повседневном драматизме существования, о незаметной и неумолимой повторяемости моделей судьбы.

---

— Ты, детка, целый день спала, уже темнеет, и Адриану пора ехать, а он бы хотел тебя осмотреть. Вдруг что-нибудь сломано. Тогда придется вызвать врача, Адриан-то ветеринар. А впрочем, какая разница… Можно ему войти? — Не дожидаясь ответа, она зовет: — Иди сюда, Ад.

Появляется молодой мужчина — светловолосый, невысокий, на лице испарина, словно он спешил или бежал по лестнице. Примерно ровесник Майи, лет тридцати. На нем толстый шерстяной свитер, белый с голубым. Редеющие волосы прилипли ко лбу. Адриан сконфуженно улыбается, ни на кого не похожий, посторонний. Молодой. Смотрит на Иду со сдержанным любопытством. Затем профессионально заглядывает ей в глаза, оттянув нижние веки, поднимает и опускает руки, ощупывает живот. Велит сесть и пошевелить ногами. Последить взглядом за его пальцем. Иду смущает этот осмотр — как всегда, ведь все врачи — молодые мужчины, самые чуждые существа из возможных.

— Похоже, с вами все в порядке, — говорит наконец ветеринар; у него высокий голос. — Испугались, да? Вы не вставайте, полежите.

— Сама не знаю, как я себя чувствую. Пожалуй, не в своей тарелке.

— Естественно, ничего удивительного, это от стресса, само пройдет.

— Я бы хотела вызвать полицию, машина чужая.

— Да, надо этим заняться. Может, завтра?

— А сегодня? Вытащить бы ее.

— Сегодня уже поздно. И потом все равно снегопад. Но это же не к спеху, правда? Завтра я опять тут буду. И послезавтра.

— О, да я только проездом.

— Понимаю.

Мужчина смотрит на Иду с улыбкой, словно на ребенка, с которым играет «в доктора». Словно не верит ей. На прощание забавно качает головой и торопливо выходит. Энергично сбегает на первый этаж — его топот и скрип снега под ногами еще доносятся с улицы, потом слышен хрип мотора. Машина заводится с третьей попытки. Ольга подает гостье старый клетчатый халат, и женщины спускаются вниз, в кухню.

— Он ветеринар, — говорит старушка и ставит перед Идой кружку горячего молока, с явным удовольствием вливает туда мед. — В городе у него клиника. У тебя есть дети, семья?

Мед стекает тоненькой ниточкой и исчезает в белом.

— Дочка, — отвечает гостья, глядя на этот коктейль; раньше она бы такое и в рот не взяла, но теперь хочется попробовать. Ложечкой размешивает молоко и делает глоток. — У меня дочка, а у нее сын.

— О, да ты еще и бабушка, — радуется Ольга.

Входит Стефан, растирая ладони — видимо, с улицы. Вынимает из холодильника творог и сыр, выкладывает на доску, достает помидоры. Большим ножом режет хлеб.

— Я вроде должна быть очень голодной, целые сутки не ела, — отзывается Ида и замечает, что у Ольги вставная челюсть, слишком большая; неприятно смотреть, когда старушка говорит.

Супруги режут бутерброды с сыром на квадратики и медленно, торжественно отправляют в рот. Жуют, глядя на нее. «Взгляд человеческой породы», — думает Ида и деликатно отводит глаза. Она смотрит на еду, но голода не ощущает. Подходит к раковине и, подставив ладонь ковшиком, пьет воду из-под крана.

Ида думала, что старики примутся расспрашивать ее о происшествии, но те молча едят мягкий сыр с помидорами и хлебом и лишь посматривают на гостью с довольным видом. Она отламывает кусочек сыра и кладет в рот. Но вкуса никакого не чувствует.

— Ни разу в жизни не попадала в аварию, даже мелкую, — говорит Ида. — Я всегда езжу очень осторожно. Должно быть, дорожный знак залепило снегом, я не знала, что там поворот. Взяла у приятельницы машину, чтобы наконец съездить туда, где жила в детстве, под Левином.

— Левин? Ясно, — отзывается Стефан с набитым ртом. — Знаешь, где это? — обращается он к жене, а та морщит лоб, словно пытаясь вспомнить. — Мы туда ездили за той лошадью, помнишь? За Поляницей.

Ольга согласно кивает.

— Так ты из этих краев, — произносит она задумчиво.

— Мы жили в маленькой деревушке, в горах, но я довольно быстро уехала, — улыбается Ида и, помедлив, берет еще кусочек.

— А родители? — спрашивает Ольга.

Ида охотно рассказывает. Родители уже умерли. После смерти матери, пережившей отца на несколько месяцев, она продала дом и забыла про него. Неудобный, высоко в горах, старый и тесный. Ида добавляет, что никогда по нему не скучала, но, оказавшись несколько дней назад в этих местах, вдруг захотела там побывать.

— Я собиралась выехать из Еленей Гуры утром и вечером вернуться, но не получилось. Думала заночевать в каком-нибудь пансионате, а утром добраться до деревни. Ну, теперь-то не до того, да и машина наверняка разбита.

— Бывает. Поешь и не волнуйся, — говорит Ольга.

Но Иде не хочется есть. Жирный сыр по вкусу напоминает прелую листву. Жующая Ольга смотрит на нее пустым животным взглядом. У старушки лицо кошки или лисицы — настороженное. Ее отвлекает внезапный шорох, донесшийся из того угла, где лежит собака. Муж тоже оборачивается, словно по команде. Оба замирают, глядя на ящик.

— Хочешь выйти, да? Хочешь выйти, но сама не можешь? Так? — спрашивает старик.

Небольшой, худощавый, он берет на руки крупную собаку, поднимает; непонятно, как ей помочь. Черная кудлатая голова беспомощно повисает.

— Откройте мне, — говорит Стефан.

Ида быстро встает, придерживает дверь и выходит следом во двор. Пес, покачиваясь, стоит на снегу — печальная картина; Ида невольно отводит глаза — эта слабость кажется ей чем-то слишком интимным и стыдным. Мужчина ласково уговаривает собаку сделать несколько шагов, осторожно подталкивает вперед. «Ну, давай, иди».

Ида поправляет полы клетчатого халата и осознает, что у нее голые ноги. Но холода она не чувствует. На улице стремительно темнеет, словно сумеркам приспичило сгуститься у них на глазах. Идет снег, следов шин уже почти не видно. Собака, пошатываясь, делает пару шагов, потом, даже не пытаясь присесть, пускает струю. Темное пятно на снегу. Пес стоит над ним неподвижно, беспомощно, видимо потратив на эти несколько движений последние силы, и опускает голову.

Старик берет его на руки и с явным усилием несет домой.

— Что с ним?

— Подыхает, — говорит мужчина. — Рак. Это сука. Ина ее зовут.

— Ничего нельзя сделать? Операция, облучение?

— Уже нет. Слишком поздно.

— И что теперь? — спрашивает Ида, вдруг охваченная тревогой, паникой.

— Помрет, — покряхтывая под тяжестью животного, отвечает Стефан и исчезает в темном дверном проеме.

Ида не идет за ним, остается в темных сенях. Цепляется за перила, чувствуя, что весит сейчас многие тонны, словно вобрав в себя бремя целого мира. Пробует пошевелить ногой, но не в силах сделать даже крошечный шажок. Тело не слушается. Она хочет позвать Ольгу, однако голос тоже отказывает. Ида пытается настроить горло и язык, но воздух проходит насквозь не задерживаясь. От страха ее бросает в жар. Наверное, сердечный приступ или инсульт, а может, ее вдруг накрыло чем-то, вроде сети, обездвижив. Медленно, слово за словом, мысль за мыслью, приходится осознавать, что это ее ноги, что она им хозяйка. Ида сосредоточивается на них, и чуть погодя ей удается сдвинуться с места. Словно тяжелобольная, она начинает подниматься по лестнице. Уже лучше, ну вот, кошмар закончился. Она шарит в потемках рукой в поисках выключателя, находит и поворачивает — старый, из коричневого эбонита — непослушными пальцами: они-то привыкли нажимать. И вдруг на нее накатывает дурнота.

— Извините, — говорит Ида, обращаясь вниз. — Я полежу немного.

У подножья лестницы она видит встревоженную Ольгу.

Ида делает еще несколько шагов, в мерзком полусвете лампочки добирается до дверей своей комнаты. И только теперь понимает, что это только страх — никакая не болезнь.

В комнате появляется Ольга, садится на краешек кровати и берет ее за руку.

— Я с тобой. Все хорошо.

Ида в ответ благодарно сжимает сухую костистую ладонь.

3

Картинка проявляется нехотя, с трудом: на фоне однородной черноты комнаты выделяется серый прямоугольник окна, который затем начинает мерцать холодным серебряным светом, словно пробудившийся от летаргического сна экран перед сеансом. Ида не может точно определить, когда она проснулась. Но смутно знает, что будет дальше, ей кажется, что это повторение какого-то другого утра, даже не одного, а многих.

Явь от сна отличает напряженная работа ума: мысли — вечные, растяжимые атомы мира, звенящие, трепещущие, не имеющие начала и конца струны, космические снаряды, мчащиеся со скоростью света, будто посланцы иных галактик. Они вселяются в голову и сцепляются в бесконечные вереницы при помощи отдельных деталей, ассоциаций, аналогий. Вообще-то неизвестно, как именно это происходит, что удерживает мысли вместе, какие законы, да им и самим это неведомо, в законах они не нуждаются, просто подстраиваются под них, на мгновение складываются в великолепные четкие фигуры, фантастические снежные хлопья, коварно выстраиваются в цепи причин, поводов и следствий, чтобы затем в один миг все это разрушить и разбить, оборвать и перевернуть вверх дном, двинуться вперед, но не по прямой, а по кругу, по спирали, зигзагами; или, наоборот, исчезнуть, замереть, впасть в спячку и потом вдруг взорваться, хлынуть лавиной. Можно уцепиться за какую-нибудь мысль, первую попавшуюся, поймать, словно воздушного змея за ниточку, подняться вместе с ней или задержать на секунду, рассмотреть внимательно и отложить в сторону, чтобы дать место другим, еще более путаным и нахальным. Наяву они изображают порядок, лукавят; сон срывает с них маски. Ночью мысли гуляют напропалую.