Ольга Токарчук - Последние истории

• Название: Последние истории
• Автор: Ольга Токарчук
• Жанр: Роман
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793-470-5

Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя — как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман «Последние истории» (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд «молодой прозы 1990-х годов», но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти — далекой и близкой, чужой и собственной. Но это также книга о потребности в любви и свободе, о долге и чувстве вины, о чуждости близких людей и повседневном драматизме существования, о незаметной и неумолимой повторяемости моделей судьбы.

---

Ида полагает, что не имеет со своим телом общих корней. Они — родом из разных стран. Поэтому общаться приходится с помощью термометров, томографов и рентгена.

Для обследования ей велели раздеться. Отвели в каморку без окна, с раковиной и вешалкой. Она облачилась в белое одеяние — что-то вроде пижамы или полотняного костюма — и одноразовые пластиковые шлепанцы. У нее дважды взяли кровь — из вены и из пальца. Потом вместе с какой-то молодой женщиной отправили на рентген — они с Идой не разговаривали, не обменялись ни единой фразой, словно само собой разумелось: более важные дела позволяют пренебречь светскими нормами. Грудь сплющилась, прижатая к металлической стенке, когда медсестра поспешно оставила Иду наедине с машиной, на мгновение осененной духом Божьим и наделенной способностью увидеть сокрытое, спрятанное во тьме. Другая медсестра взяла у нее сосуд с мочой, это стыдливое свидетельство химических процессов, которые происходят сами собой, по неизвестным причинам начавшись более пятидесяти лет назад. Сосуд окрестили ее именем и фамилией и поставили рядом с другими, подобными. И еще дата. 8 декабря 2003 года. Она была здесь и оставила след, позволяющий расшифровать ее суть.

Потом Иду проводили в подвал этого частного храма, в маленькое кафе. Угостили кофе и круассанами. За соседним столиком боком к ней сидела та, другая женщина. Ида видела ее в профиль — узкие, ожесточенно сжатые губы, открывавшиеся перед каждым глотком, словно пасть ящерицы. Это тоже сохранилось в памяти. Они взглянули друг на друга с неопределенной улыбкой и продолжали молча есть.

Через несколько дней она пришла туда снова. Врач, совсем юная, просмотрела стопку листочков с результатами анализов и повторила предыдущий вердикт: Ида здорова.

— Сомнения может вызвать разве что гемоглобин, больше ни к чему не придерешься, — говорила она, — а в остальном ваше тело в полном порядке, просто позавидуешь.

Врач, видимо, ожидала, что пациентка обрадуется, облегченно вздохнет и радостно выпорхнет из клиники в промозглый город — готовиться к праздникам. Думала, что успокоит ее этим заявлением, но, разумеется, ошиблась. Ида поблагодарила и ушла. Молодая докторша осталась в своем кабинете, словно пифия, ждать следующего пациента, чтобы сказать ему — возможно — то же самое. Или, напротив, готовилась вынести приговор и той женщине с мордочкой ящерицы сообщит: вы смертельно больны и умрете. Помочь вам ничем нельзя. Она бы вполне могла говорить каждому, кто садился перед ней: вы умрете, и вы умрете, и ты умрешь, милая моя детка, и я тоже умру. Все мы умрем и должны к этому готовиться, надо создать общества поддержки умирания и организовать специальные курсы, чтобы не ошибаться хоть в этот последний раз. На уроках физкультуры следовало бы отрабатывать, как умирать, как осторожно погружаться в темноту, терять сознание и как опрятно выглядеть в гробу. Должны проводиться мастер-классы, наверняка нашлись бы желающие подарить свою смерть кинокамерам, ради создания учебных фильмов. Программа занятий включала бы еще и этнографию, всё о смерти, все о ней представления: почему она является то в женском, то в мужском обличье, куда мы отправляемся после кончины и отправляемся ли вообще. Нужно ввести выпускной экзамен по танатологии, как сейчас сдают по биологии, и тесты в конце четверти, и оценку в аттестате. «У меня, похоже, пара выходит по танатосу», — жаловались бы школьники, покуривая в туалете запретные, смертоносные сигареты, а потом до утра зубрили всевозможные определения, графики и числа. И каждый был бы благодарен за то, что ему напомнили, обучили.

Идиному сердцу нет дела до результатов обследования. Время от времени оно слегка бунтует. Ночью на мгновение останавливается, словно в знак протеста — надоело взбивать эту пену.

Со двора доносится шум, скрипят ворота овина. «Вот куда, видимо, то и дело бегают хозяева», — думает Ида. Она подозревает, что в этих сараях они кого-то разводят, может, лис на мех, может, норок или просто кур. Для них и варилась каша. Ольге, наверное, столько лет, сколько было бы Идиной матери. Нет, она младше, пожалуй, чуть младше. В доме пусто. Ида греет руки над горячей плитой — это просто клад. Не забывает подбросить дров и долить воды в чайник. Ина приподнимает голову и следит за ее движениями.

Ида подходит к окну и чувствует на себе собачий взгляд.

— Чего ты хочешь? — спрашивает она.

Собака переводит взгляд с чайника на миску. Пустую. Ей хочется пить.

— Ты будто сказать не можешь, — замечает Ида и улыбается: что за чепуху она несет. Наливает воды и ставит перед собакой. Но та не реагирует — смотрит на миску, словно пытаясь сдвинуть взглядом, и тогда Ида осторожно поднимает ее голову. Она ощущает, как слегка подрагивает под пальцами собачья шея, чувствует тяжесть Ининой головы. Животное замирает, держа нос над самой водой, словно собирается с силами, потом пару раз неловко чмокает, разбрызгивая воду, и вновь застывает в прежнем положении. Ида одной рукой забирает миску, другой укладывает кудлатую голову на подстилку. Собака вздыхает. Тогда Ида гладит ее по, можно сказать, щеке.

Возвращаются хозяева. Топают сапогами, стряхивая снег, — снова метель. Туман распался на мелкие частички и обратился в снежные хлопья. Ольга копается в холодильнике, вытаскивает все тот же сыр, баночку хрена, майонез. Ида старается помочь в этих хлопотах, предшествующих трапезе, — наводит порядок на столе.

— Я хотела позвонить и забыла. Не знаю, где была моя голова, — говорит она. — Мне сегодня не спалось. На рассвете проснулась — и все.

— В это время такой странный свет, вот тебе и стало не по себе, — неторопливо замечает Стефан.

Ида внимательно смотрит на него, ожидая объяснения: если улыбнется, значит пошутил, если останется серьезным — значит, просто чудак или у него проблемы с памятью — может, от старости, хотя на склеротика Стефан не похож. Натыкается на взгляд Ольги. Та делает едва заметное движение бровями, явно означающее кавычки: мол, бери в них все его слова.

Мужчина добавляет в кастрюлю с кашей собачьи консервы и перемешивает деревянной ложкой.

— По-моему, вы отлично выглядите. У нас тут хороший воздух и хорошая вода. Люди молодеют. — Стефан берет кастрюлю в охапку и, шаркая, направляется к выходу.

Ида открывает ему дверь.

— Возвращайся, будем завтракать, и шапку надень, — кричит жена вслед.

Женщины режут сыр, выкладывают на тарелку. Потом соленый огурец.

Ольга спрашивает:

— Ты что здесь делаешь? Наверное, уже рассказывала, но я забыла. Ты из Вроцлава?

Ида отвечает:

— Из Варшавы.

— Ага, а что случилось?

Ида терпеливо рассказывает все заново.

— А родители, родители твои еще живы? — интересуется Ольга.

— Нет, умерли. Дом продан, — отвечает Ида, которую вдруг охватывает судорожное желание убежать. Она мысленно проверяет, все ли при ней — ключи, документы, вспоминает, где висит пальто. Бросает взгляд на телефон — надо позвонить. Пора двигаться, она уже пришла в себя. Хватит с нее этих людей, от которых путаются мысли. Ида решительно направляется к календарю с рыбой: так, сегодня суббота. Суббота или пятница? В понедельник ей надо быть в Варшаве у врача. А в среду — на работе.

Ольга заваривает чай: один пакетик на два стакана.

— А мне кажется, мы всегда здесь жили, — говорит она. — Столько людей уже прошло через этот дом. Я ему предлагала, — старушка указывает подбородком на дверь, — сделать надпись «Агротуризм» и выставить у дороги, с шоссе-то ведь дома не видно. Но как-то все добираются и без вывески. А чем ты там занимаешься, в этой Варшаве? Семья есть? На вид ты женщина умная.

Ида улыбается, обрадованная неожиданным и старомодным комплиментом, и думает, что надо бы не забыть заплатить старикам за ночлег и еду, должно быть, это их хлеб — заплутавшие путешественники, вроде нее. Вторую часть вопроса она игнорирует. Перед уходом решает еще попить чаю. С любопытством поглядывая на нее, Ольга ест хлеб; челюсти двигаются словно сами по себе, отдельно от головы.

— Я вожу экскурсии.

— Есть такая профессия? — удивляется старушка.

В этот момент входит Стефан — вернее, только заглядывает в дверь и говорит жене: «Поди сюда». Серьезно и словно бы поторапливая, как будто случилось что-то важное. Ида замирает с открытым ртом — ей кажется, что так уже было сегодня или вчера, что она участвует в странном, растянутом во времени и рваном déjà vu. Мотает головой, словно в ухо попала вода, которая искажает звуки, накладывает на них постоянный гул, — ее надо обязательно вытряхнуть.

Ольга послушно встает из-за стола, надевает меховую вышитую безрукавку, вязаную шапку и выходит. Дело, видимо, не терпит отлагательства.

Дальше тянуть нечего. Ида набирает 997 — номер полиции, который запомнила с телеэкрана, из передач, неумело реконструирующих преступления. Слышит длинный гудок, словно пронзительный сигнал пустоты. Трубку никто не берет. Она пробует еще раз. Звук длинный, печальный, будто свистит вдали локомотив. Должно быть, отсюда всюду далеко, даже по телефону. Иде вдруг кажется, что там, на другом конце провода, ответит Николин — произнесет своим вялым усталым голосом: «Слушаю».