Джон Хардинг - Флоренс и Джайлс

• Название: Флоренс и Джайлс
• Автор: Джон Хардинг
• Жанр: Готические новеллы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-386-05161-7

Должна признаться, хотя, может, и не следовало бы, что для девочки моего возраста запас слов у меня весьма богатый. Но из-за того, что мой дядюшка — убежденный противник образования для женщин, я вынуждена скрывать свое красноречие, держать его под спудом, позволяя себе только простейшие, самые примитивные высказывания. Со временем скрытность стала моей второй натурой, а виной всему опасения, серьезнейшие опасения: заговори я вслух так, как думаю, все поймут, что я читаю книги, и тогда доступ в библиотеку для меня будет закрыт. А как я уже объясняла бедняжке мисс Уитекер (незадолго до ее трагибели на озере), такой кары я бы не смогла перенести…

---

Обычно я добегала до подножия башни на счет двести-Шекспир, а ведь нужно было еще вскарабкаться по внешней стороне лестницы, перелезть через перила, разуться (из страха, что кто-то услышит стук каблуков по полу, не застеленному коврами) и вовремя вбежать в башенную комнату. Однажды я, подлетев к окну, увидела, как Тео Ванхузер как раз приближается к подъезду, так что пришлось мне, не переведя дух, нестись обратно — вниз по лестнице, через перила, потом немного по внешней стороне ступеней и бегом по коридору, — чтобы успеть отозваться как раз, когда меня начали звать. Ну и пусть, никто никогда и не утверждал, что тайная жизнь должна быть легкой.

4

Тогда, в день первого снега, предположив, что Ванхузер неженка, я сделала ту же ошибку, какую обычно допускают люди, общаясь со мной (кому, глядя на меня, пришло бы в голову, что у меня есть два книжных гнезда? кому пришло бы в голову, что я, неграмотная девочка, на самом деле офранкоязычена и шекспироначитана?). Вот и я судила о Тео по внешнему виду. Я предположила, что он вроде растения с длинным мягким стеблем, бесхребетный и слабый, сними с такого крахмальную сорочку, он тут же переломится пополам. Рассудив о нем так, я была приятно удивлена, выглянув из окна гостиной (убежища в башне к тому времени еще не было): там Ванхузер, спотыкаясь и пошатываясь, пробирался по занесенной снегом аллее. Такая преданность и верность, подумала я, стоят намного дороже, чем нескладные вирши.

Миссис Граус велела мне подождать в гостиной. Я слышала, как она распахнула перед ним дверь и призвала отряхнуть снег с сапог, после чего довольно долго раздавались тяжелые удары. Вскоре отворилась дверь в гостиную, и миссис Граус возгласила: «К вам молодой мистер Ванхузер, барышня», как будто мы обе не знали, что я и так уже сижу здесь, дожидаясь его, и как будто визиты были для меня самым будничным делом. Этим, а еще тем, что назвала нашего гостя «молодым» мистером Ванхузером, миссис Граус ясно показала, что не знает, как себя вести, потому что она экономка и няня, а не хозяйка дома. А когда дверь за ней закрылась, я увидела, что от растерянности она даже не позаботилась забрать у Ванхузера шляпу.

Я предложила ему сесть. Сама я устроилась в кресле, чтобы лишить гостя возможности подсесть ко мне ближе, и он уселся напротив, точнее, сложился, будто вместо коленей и бедренных суставов у него были шарниры. Мы сидели и вежливо улыбались друг другу. Я не знала, что мне с ним делать, а он не знал, что делать со своей шляпой. Он уселся и принялся джогарджерить[5] ее, бесконечно крутя то в одну сторону, то в другую и перебирая поля большими и указательными пальцами. Когда наконец он уронил шляпу в третий раз, я поднялась, подошла и раздраженно протянула руку:

— Нельзя ли взять у вас это?

Тео с благодарностью протянул шляпу. Выйдя в вестибюль, я повесила ее рядом с пальто. Но, вернувшись на свое место, я поняла, что, избавившись от шляпы, мы не избавились от проблемы. На самом деле я ее только усугубила, потому что теперь бедняге нечего было теребить. Пришлось довольствоваться костяшкощелканьем, а также бесконечным скрещиванием и выпрямлением ног. Я уставилась на его голени, и он, поймав мой строгий взгляд, расплел ноги, которые пытался завязать узлом, и поставил их наконец на пол. Вид у него был виноватый, покорный и такой джайлсовый, что я на мгновение ощутила вину.

— Ну, — сказал он в конце концов, — ну, вот так.

— Именно так, — отчеканила я ледяным тоном.

— На улице очень холодно. Снег уже глубокий.

— Да, скрипит… и все такое, — подхватила я.

— Что? — Он понимал, что над ним насмехаются, но не мог уловить, в чем издевка.

Мы опять посидели молча. Вдруг Тео спохватился:

— Ох, чуть не забыл. — И он начал шарить по карманам куртки и брюк, пытаясь найти там что-то. Наконец он извлек сложенный листок и начал его разворачивать. — Я же написал для вас еще одно стихотворение.

Взгляд, которым я его одарила, был на несколько градусов холоднее снега, и этого оказалось достаточно, чтобы лишить беднягу последней надежды.

— Нет, нет, — забормотал он, — там все в порядке, на этот раз я не попрошу взамен поцелуя. Ни о каких поцелуях даже речи нет.

Я немного оттаяла и откинулась в кресле:

— Что ж, в таком случае, мистер Ванхузер, слушаю вас.

Чем меньше будет сказано о втором стихотворении Ванхузера, тем лучше. Надо все же признать, что стихи были чуть менее ужасающими, чем первые, особенно с учетом того, что на этот раз мне не грозил поцелуй. Тем не менее рифма «Флоренс — пасьянс» не слишком меня впечатлила. К счастью, речь шла не о том, что я так же скучна, а о колоде моих предполагаемых поклонников, из которых я могу его раскладывать.

Закончив чтение, Тео поднял глаза от бумаги и увидел выражение моего лица:

— Опять не то, да?

— Не совсем то, — подтвердила я.

— Проклятие! — беззлобно отозвался Тео, скомкав листок и запихивая его в карман. — Но я буду продолжать, пока не раскушу, в чем тут дело, вот увидите. Я не из тех, кто легко сдается.

Тео доказал правоту своих слов, он и впрямь оказался настойчив как в стихосложении, так и в утомительных подснежных прогулках. В самую стужу и непогоду, когда за окном так мело и завывало, будто наступил конец света, Тео Ванхузер исправно ежедневно являлся в Блайт-хаус. Так продолжалось почти две недели. Уже с первых визитов я увидела, что все долговязое тело Тео страдает теми же дефектами, что и его вирши, — его части слабо рифмуются между собой и едва укладываются в стихотворный размер. Его длинные конечности с трудом умещались в нашей гостиной. Казалось, они живут своей жизнью, мотаются и болтаются сами по себе, то ударяясь о тумбочку, то заворачивая край ковра, словно у цапли, страдающей эпилепсией. Устроить его поудобнее в доме было невозможно, поэтому, когда на четвертый или пятый раз Тео предложил прогуляться, я даже испытала некоторое облегчение: наше общение в доме сводилось для меня к ожиданию момента, когда на пол снова полетит посуда. Правда, надевая пальто, я чуть не раскаялась, что дала согласие. Не опасно ли будет оказаться на снегу и льду рядом с ним, таким неуклюжим? Не обвинят ли меня его родители, если вдруг сломанной окажется его рука или нога, а не фарфоровая тарелка? Бог его знает, что ухитрится себе повредить этот мальчишка, его ведь довольно много.

— Разумно ли это? — спросила я, когда он обматывал себя шарфом.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, ваша астма… и вообще… Тащить ее на холод.

— Ничего страшного! Наоборот, самое лучшее для нее время — вот такой погожий морозный денек, когда воздух сухой и чистый. Вот в сырые, промозглые дни у меня закладывает грудь и начинается кашель.

И вот мы вышли из дому и, к моему величайшему изумлению, прекрасно и весело провели часа два. Не то чтобы Тео в новой обстановке утратил всю неуклюжесть, но на открытом пространстве, без препятствий на каждом шагу, ему нечего было задевать, разве что скользить и падать на льду, что он и проделывал без устали. Когда он шел, приходилось стоять смирно, поскольку его руки — мельничные крылья — могли снести вам голову, подвернись вы не вовремя. Ноги его дергались, как у марионетки, а потом все вмиг рушилось, как карточный домик, и на землю оседало что-то вроде комка дохлых пауков. Это было так уморительно, что сначала я безудержно хохотала, а потом, обнаружив, что кучка его костей лежит неподвижно, кидалась к нему, страшась того, что могла увидеть. Но Тео каждый раз ухитрялся собрать себя и при этом улыбался, так что вскоре мы уже лепили снежки и бросались друг в друга, причем Тео в этом страшно проигрывал: его броски были неточными, и он чаще попадал сам в себя, чем в меня. А потом он предложил слепить снеговика, и мы принялись за дело, но успели скатать только голову, когда мне припомнилось, как прошлой зимой мы так же играли с Джайлсом, и меня обожгла вина. Я подумала о нем, как он сидит в классе, а я развлекаюсь и даже не вспоминаю о нем вот уже целых два часа. Внезапно меня насквозь пронизал холод, зубы застучали так, что я не могла вымолвить ни слова, и Тео, видя это, настоял, чтобы мы вернулись в дом.

То ли я тогда услышала мысли Джайлса, то ли он мои, но только на следующий день от него пришло письмо. Не слишком хорошим корреспондентом был мой бедный братец, ему не хватало моей легкости в обращении со словами, хотя я очень старалась научить его читать и писать. Миссис Граус, которая об этом и не догадывалась, дивилась тому, как же скоро мастера Джайлса выучили письму в школе. Каракули были такими кривыми и неуклюжими, что разобрать его коротенькое послание стоило немалых трудов. Сначала, разумеется, письмом завладела миссис Граус, а мне оставалось выжидать, пока она гадала, что могут означать иероглифы Джайлса. Бедная женщина, я подозреваю, и сама была такой же грамотной — или неграмотной, — как мой брат, так что с грехом пополам сумела расшифровать три четверти письма, а об остальном вынуждена была строить догадки. Когда же я наконец заполучила письмо, то повозилась с ним изрядно. Благодаря этому, а также тому, что я хорошо знала Джайлса, мне удалось понять, о чем идет речь.