Екатерина Завершнева - Высотка

• Название: Высотка
• Автор: Екатерина Завершнева
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9691-0786-1

«Высотка» — это настоящий студенческий универсум начала девяностых. В нем есть Москва и Ленгоры, знаменитое высотное здание МГУ, зачеты, экзамены, разговоры на подоконниках, дневники и письма, много музыки, солнца и путешествий налегке. Главные герои «Высотки» интересны и важны себе и друг другу, серьезны и уязвимы так, как бывает только в юности. И все же в романе Екатерины Завершневой главное остается между строк. Это не сюжет, не подробности и даже не характеры, но сам воздух того времени. И, наверное, свобода, о которой так много говорят герои романа, не замечая, что они бессовестно, бесповоротно счастливы, и что этого счастья теперь ничто не сможет отменить…

---

Ничего, ничегошеньки. Вздыхаю, перевожу взгляд на своего соседа; оказывается, он все это время разглядывал мои коленки с не меньшим интересом; быстро одергиваю юбку и строго смотрю на него (мама осталась бы довольна). Обыкновенное лицо, узкие губы, смеющиеся глаза. Худоба, темно-русые волосы. Не за что зацепиться, прямо скажем.

Вам помочь? спрашивает он, улыбаясь.

Так он еще и находчивый! Я ответила в том духе, чтобы помог себе сам, и занялась сурьмой металлической, аморфной и черной взрывчатой, ее электронными оболочками, свойствами и соединениями.

(А теперь самое время прихвастнуть…)

Кто, кроме меня, в этой аудитории может знать все модификации сурьмы? В школе виды сурьмы не проходят, а я их знаю, даже температуру фазовых переходов помню наизусть. Память у меня что надо. Правда, я могу запоминать только то, что цепляет, но вот какая штука — цепляет все, даже сурьма.

Вообще-то я специализировалась на языках, и по окончании школы прилично знала один, и на полприличия — еще один, но внезапно выиграла городскую химическую олимпиаду. Кому-то надо было идти на химию, мною за ткнули дыру в школьной команде, а я возьми да выиграй. Послали бы на физику, сидела бы сейчас в точно такой же аудитории, в доме напротив, на физфаке, и мучительно вспоминала бы какое-нибудь правило буравчика. Потому что и буравчик тоже цепляет, особенно если физику ведет молодой выпускник пединститута Вася Бородин, в которого наш класс влюблен без памяти, ну и я заодно.

Впрочем, если обобщить вышесказанное, все равно не понятно, почему я сижу именно в этой аудитории, а не в другой… Мда.

(Счастливая натура, хихикает Олежка, только уж больно беспокойная. И хвастунья притом, аж уши вянут. Погоди, тебя тут приструнят. В МГУ все гении, не ты одна.)

Но я отвлеклась. Олежка меня опять отвлек и я быстро забыла про темно-русого, который тогда пошел отвечать первым, хотя его никто и не вызывал. За двадцать минут все накалякал, пробежал глазами — и на амбразуру.

Пижон, подумала я. Не лучше ли сто раз отмерить, прежде чем отрезать?

Уходя, даже не глянул. Насчет помочь тоже больше не интересовался.

Вычеркиваем.

(Если бы мне тогда кто-нибудь сказал, что это тот самый Баев…)

Лестница

Второй раз мы с Баевым встретились на лестнице, возле финальных списков, еще не зная, что оба приняты и долго не задержимся здесь.

С утра палило солнце и ни о чем, кроме заслуженного отдыха, думать было невозможно. Билеты на поезд куплены, белое платье осталось только подшить. Выбрать момент и закончить, иначе скандал, а зачем мне осложнения, перед самым-то отъездом?

Платье создавалось в строжайшей тайне, из метрового отреза ткани, выданного мне для пошива приличной юбки, т. е. хотя бы до колена, а еще лучше — до середины икры (мамино словечко, из словаря аквариумиста-любителя). Мама мотивировала свои требования тем, что все новое — это хорошо забытое старое, и что в моде снова миди и даже макси. Прозрачный педагогический прием, на который я купиться не могла. Пускай они у себя на работе носят миди и даже макси, а мне до зарезу нужно было короткое, я так решила.

Задачка безнадежная, вроде квадратуры круга. Согласно учебнику кройки и шитья, из этого кусочка можно было смастерить: а) юбку, б) передник и в) шортики. Но учебники я презирала: на глазок получалось проще и вернее. Приложил к себе, заколол булавками — и сразу видно, где отрезать, подогнуть или пристрочить… А глубину вытачек пусть считают другие, кому не видно.

Резать я не боялась никогда. Это у меня от бабушки, которая полжизни проработала костюмером в Большом театре, пока ее не поперли оттуда за — конечно же! — скверный характер. Бабушка была эдакой русской m-lle Chanel — прямая, стройная, с вечной папироской в углу рта и неиссякаемыми идеями о том, как из ничего сделать что-то. До войны она обшивала московскую богему, была знакома со множеством «интересных людей» и любила об этом поговорить. Во время ее рассказов мама заметно нервничала и под любым предлогом пыталась увести детей из зоны поражения. Но все бабушкины байки — и про бурные двадцатые, и про подлые тридцатые — я знала наизусть, как и поименный список ее мужей, возлюбленных и просто поклонников. И могла бы при случае дословно воспроизвести.

Да, бабушка была мировая. При такой наследственности, утешала я себя, мне совсем не обязательно строить выкройки на бумаге или носить то, что носят другие. Придумаю лучше.

И придумала. Верх на бретельках, высокая талия и юбка-колокольчик. Длина рискованная, но все-таки длина!.. И тем не менее я понимала, что если мама вовремя обратит внимание на мое новое художество, поездки в Одессу может не получиться. Слишком много отягчающих обстоятельств — город южный, нравы свободные, а мне семнадцать лет. Я прятала свое произведение в шкафу, намереваясь подложить его в чемодан в последнюю минуту. Еще три дня, каких-то три дня — и я буду далеко отсюда, в белом платье, у самого синего моря!..

А сегодня — обнаружить себя в списках зачисленных и бегом на набережную, к Москве-реке. Нет, сначала позвонить родителям, раз уж обещала. Папа выдал целую горсть пятнашек, завязанных в детский носок — и не говори потом, что монетки не нашлось. Одну прозвоним, на остальные мороженого и плюшек. Вот и вся программа.

В вестибюле к телефону очередь; промаялась полчаса. Пятнашка провалилась в щель, в трубке загудело (высокий зуммер, не московский). Что бы им такого сказать, чем огорошить? Ладно уж, они там и без того как на иголках. Все в порядке, папа, на ближайшие пять лет мое будущее определено наилучшим образом. Я теперь человек, я больше не абитуриент. Поздравь: студент — это звучит гордо. Чушь, которую нес каждый второй в очереди на телефон, пытаясь быть оригинальным.

Позвонила — молодчина. Олежку ждать будем?

Не будем — опять увяжется. Могу я хоть раз прогуляться без него?

Вниз по лестнице, мимо Ломоносова — и в парк.

И тут сверху что-то раскололось, грохнуло — и понеслось.

Барышня в платьице с отложным воротничком

(она бы еще передник надела, а на макушку бант!)

пронзительно взвизгнула, бросилась под крышу

по лестнице потекла вода

к ступеньке прилип пробитый автобусный билетик

прическа осела, как мартовский сугроб

придется снять заколки и вымокнуть

что я и сделала сразу же

платье прилипло к телу до полной прозрачности

напомнив любимое кино шестидесятых

мне двадцать лет или, еще лучше, июльский дождь

смотрела как откровение когда было тринадцать

мечтала попасть туда, в свои двадцать, любой ценой

и больше не взрослеть

трах тарарах жжах бааабах

вода теплая и пахнет атмосферным электричеством

потому что мы в святая святых

перед нами памятник основателю российской науки

который, кажется, сконструировал громоотвод

(или это был кто-то другой?)

как быстро выветрились знания

с таким трудом втиснутые в эту голову за десять лет

помню, на картинке из учебника

естествоиспытатель-герой падал, схватившись за сердце

молния прошила его насквозь во время опыта

на благо науки, конечно

(ух, как шарахнуло!

не пора ли под крышу?

или пробежаться до остановки, там переждать?)

надо мной внезапно выстреливает зонт-автомат

сиреневый да еще в цветочек

и снова тот глуховатый голос:

любите мокнуть под дождем

или это у вас от избытка чувств приключилось?

рады, что зачислены в сие богоугодное заведение?

я тоже, так давайте радоваться вместе

вы, я и вон тот господин, который — спасибо ему —

пожертвовал своим зонтом ради вас

ради нас, я хотел сказать

он первый заметил, а я быстрее подбежал

эй, Серый, иди сюда!

— Здравствуйте, — говорит Серый, отряхиваясь, как большая собака эрдельтерьер, — ну и дождь.

— Это ты называешь дождем, лишенец? Это тропический ураган! — продолжает витийствовать темно-русый. Думает, наверное, что неотразим. Балабон.

— Мы вас видели с книжкой и поспорили, в какую группу зачислят, — поделился Серый.

— В сто двенадцатую, — говорю. — А что?

— Повезло тебе, чертяка, — вздохнул Серый, толкая балабона локтем. — А я из сто одиннадцатой, соседями будем. Этому всегда везет, он везунчик. Я с ним десять лет в одном классе учился, знаю. — И снова вздыхает, как собака, которой обещали косточку, да не дали, но она привыкла, ей не впервой.

(Хороший парень этот Серый, и языком не мелет почем зря. Из них двоих, пожалуй, он.)

— Дождь вот-вот закончится, времени вагон. Погуляем? — сказал тот, что мелет языком.

— Не могу, мне надо на вокзал, дядю встречать.