Валерий Елманов - Царское проклятие

• Название: Царское проклятие
• Автор: Валерий Елманов
• Издательство: Крылов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9717-0834-6

Русь, XVI век. Василий III Иоаннович подсылает убийц к своему племяннику Димитрию, который перед смертью проклинает не только великого князя, но и все потомство его матери Софьи Палеолог.

Расплата не заставила себя долго ждать, и вот уже первые жертвы взошли на алтарь мести.

У великой княгини всея Руси Елены Глинской рождаются сыновья-близнецы. Одного из них принимают за мертвого… Кому достанется трон? Ведь царский венец — не краюха хлеба, на двоих не поделить. Разве что править по очереди…

---

Впрочем, Василий Васильевич и без этого родства уже творил что хотел. Не понравилось ему, к примеру, что князь Иван Федорович Бельский, которого со смертью Елены Глинской выпустили из темницы, не желает ходить в его подручниках. А каково было тому подчиняться Шуйскому? Он-то сам куда как знатнее его.

Василий Васильевич лишь муж двоюродной сестры этого мальчишки, именуемого великим князем. Бельский же свой род ведет от потомков Ольгерда. Получается, что по отцу он — из Гедеминовичей, а по матери, Анне Васильевне, рязанской княжне, которая доводилась Иоанну III родной племянницей, он у нынешнего Иоанна и вовсе в двухродных братанах.

Ох, какие свары разыгрывались в Думе, когда Иван Федорович да его сподручник Михайла Васильевич Тучков начали советовать сидевшему на отцовском стольце княжичу пожаловать боярством Юрия Михайловича Голицына, а Ивана Ивановича Хабарова — окольничеством. Чуть ли не до драки дошло у Бельского со вставшим на дыбки против этих назначений Василием Васильевичем и его младшим братом Иваном. Поначалу-то криком обходились, а потом и руки к бородам потянулись. А ее тронуть — такое оскорбление, которое только кровью смывают, больше ничем.

На Василия Васильевича в такие минуты и вовсе было страшно глядеть — и без того тучный, тут он и вовсе багровел, да так, что кожа на лице приобретала синюшный оттенок. И никому из них не было дела до перепуганного восьмилетнего мальчика, робко вжимавшегося в один из уголков тяжелого массивного стольца, и ему оставалось лишь запуганно смотреть на бушующих сановников, не зная, что сделать и что предпринять, а мечтая лишь об одном — побыстрее бы все закончилось, пусть хоть как.

Закончилось же по обыкновению Василия Васильевича — меньше слов, а больше дела. И покатили его противники, застигнутые врасплох и не ожидавшие, что он пойдет на такое самовольство, кто в ссылку, кто в тюрьму.

Больше всего досталось думному дьяку Федору Мишурину. Хотя он и сам виноват — когда Рюриковичи да Гедеминовичи в свару вступают, худородным в нее лучше не соваться. Своих, памятуя о знатности крови, они еще могут пощадить, хотя тоже не всегда. Зато остальным головы не сносить. Нет теперь Василия Иоанновича, который тебя из прочих выделял, так что сиди тихо и не лезь, куда не просят, а полезешь — пеняй на себя.

Люди Шуйского, нимало не чинясь, вломились к дьяку на подворье, содрали с него всю одежу, чтоб сраму побольше, и нагого отволокли к плахе, где и отрубили ему голову. Вот так, без суда и следствия, расправлялся со своими врагами князь Шуйский.

Но не успел Немой осуществить свою затею до конца. Темпераментная молодая женушка, в жилах которой наполовину текла горячая татарская кровь, всего за пять месяцев выжала из немолодого боярина все соки. Да и то взять, не мальчик он был, далеко не мальчик. Пускай и хорохорился, но на возраст посмотреть — только в боярском чине хаживал тридцать два года. Всех же лет имел под шесть десятков, и ничего удивительного, что он в ноябре того же 1538 года скончался.

— Я хорошо помню Василия Васильевича. И что он сделал, тоже, — многозначительно повторил угловатый подросток в нарядной одеже, но Андрей Михайлович намека не понял, приняв все за чистую монету.

— Это правильно, — одобрил он. — И как самобрат его, Иван Васильевич, тебя от Бельских спас, тоже припомни.

Подросток скрипнул зубами и медленно процедил:

— И о том мне не забыть.

А услужливая память мгновенно выплеснула то, что так хотелось бы выкинуть из нее. Начал младший брат Немого с того, что повелел митрополиту Даниилу удалиться в монастырь, а на его место возвел радушного игумена Троицкой Сергиевской обители Иоасафа Скрыпицына. Возвел и, как выяснилось впоследствии, промахнулся. Не сразу, а спустя лишь полтора года осмелевший Иоасаф выхлопотал у десятилетнего Иоанна приказ об освобождении Бельского.

Шуйский в сердцах наорал на сжавшегося в комочек великого князя, зловеще пообещал, что этот брат изменника[27] еще себя покажет, и надменно удалился к себе на подворье, рассчитывая, что без него никак не обойдутся и не сегодня, так завтра, за ним непременно прибегут. Однако никто не приходил, а спустя время ему, опять-таки по указу великого князя, повелели ехать во Владимир, дабы боронить восточные рубежи от обнаглевшего казанского хана. Делать нечего, пришлось покориться.

За время отсутствия Шуйского Бельский развернулся вовсю. Именно тогда из темницы выпустили Евфросинью, вдову дяди великого князя Андрея Ивановича[28], три года назад умерщвленного по приказу Елены Глинской. Урожденная княжна Хованская вышла на свободу не одна, а вместе с малолетним сыном Владимиром. Юному княжичу вернули и Старицу, и прочие земли, входившие в удел его отца.

Тогда же сняли оковы, в которых он томился почти полсотни лет, с князя Дмитрия, сына Андрея Васильевича Угличского[29], доводившегося великому князю Иоанну IV двоюродным братом. Этому свободу не дали, поместив его в Спасо-Прилукском монастыре в Переяславле-Залесском.

Словом, не забывая о своих выгодах, Бельский и впрямь старался навести порядок в стране, не чураясь и милосердия. Однако прочим боярам, тем же князьям Михайле и Ивану Кубенским, Дмитрию Федоровичу Палецкому, а особенно остававшимся в Думе Шуйским такое резкое возвышение Ивана Федоровича пришлось не по душе.

Составился заговор, и в ночь на 3 января 1542 года Иван Васильевич Шуйский, самовольно выехав из Владимира в Москву, учинил очередной переворот. Были схвачены и сам Бельский, отправленный в заточение на Белоозеро, и Иван Хабаров, сосланный в Тверь.

Еще один сторонник Ивана Федоровича князь Петр Щенятев попытался укрыться в покоях малолетнего великого князя, надеясь, что здесь его искать не осмелятся. Спустя час стало ясно, что прибывшие с Иваном Васильевичем новгородцы настроены весьма решительно и имя великого князя их не остановит. Тогда Петр попытался уйти «задними дверями», но был схвачен и отправлен в Ярославль.

Тогда же, разбуженный грохотом камней, которыми забросали его келью неистовые новгородцы, попытался укрыться в покоях Иоанна митрополит Иоасаф. Смертельно перепуганный, он обнимал точно так же трясущегося от страха Иоанна, в памяти которого мгновенно всплыли события трехлетней давности.

Потом владыка со вздохом отстранил мальчика и тоже выскользнул следом за Щенятевым. Ему повезло больше. Схватившие князя люди Шуйских довольно потянулись прочь, и митрополит сумел добраться незамеченным до Троицкого подворья. Правда, там ему пришлось несладко. Рассвирепевшие новгородцы, посланные за владыкой, чуть не убили Иоасафа. Если бы игумен отец Алексий да вступившийся за митрополита князь Дмитрий Палецкий не удержали их, навряд ли бы тот выжил.

А Иоанн навсегда запомнил, как весь день по его покоям расхаживали с обнаженными саблями наглые самоуверенные пришлецы из Новгорода и, подозрительно прищурившись, вопрошали у мальчика:

— А цто, великий князь, тоцно ли ты никого больше не схоронил? Луцце сознайся, пока мы добрые. Сам зри, мы супротив тебя ницего не творим, токмо твоих изменщиков изництожаем.

Полтора года прошло с тех пор, а этот ненавистный цокающий говор до сих пор стоял в ушах Иоанна. Помнил он и собственное бессилие, и злость от сознания того, что ни выгнать их, ни заставить выполнять свои повеления он не в состоянии. Только рассмеются ему в лицо, да на этом все и закончится.

И еще он запомнил, как князь Иван Васильевич, почти такой же огромный, как и его старший брат, подарил ему в ту пору щенка. На, дескать, играйся, а в державные дела не суйся. Ох, с каким наслаждением, представив себе раздосадованное таким сообщением лицо ненавистного князя, подросток скинул его с высокого крыльца своего терема и еще долго стоял, услаждая свой слух жалобным скулением щенка. На губах его играла довольная улыбка.

Он и следующий день начал именно с того, что быстренько спустился вниз, чтобы посмотреть — сдохла псина или нет. Щенок оказался на редкость живуч. Тонкий слой снега возле крыльца смягчил его падение, он еще шевелился, еле слышно постанывая от боли в переломанных ногах. На мгновение в сердце подростка шевельнулась жалость, а в голове мелькнула здравая мысль, что вообще-то этот шевелящийся комочек ни в чем не повинен, но тут же все вновь заполонил возникший облик самодовольного Шуйского, стоящего перед ним в старой дорожной шубе, подбитой изрядно вытертыми от долгой носки куницами.

— А вот же тебе, — произнес Иоанн мстительно и, восхищаясь собственной отвагой по изничтожению подарка князя, с силой наступил ногой на пушистый комочек.

Под сапогом хрустнуло, во все стороны брызнула какая-то неприятная слизь, и щенок перестал шевелиться.

Может быть, он и не осмелился сказать в глаза Ивану Васильевичу, как поступил с его даром, но по возвращении с обеда его ждало новое унижение. Вальяжно расположившись в великокняжеских покоях как у себя дома, Шуйский еще и положил свои толстые ноги прямо на отцовскую постель. Последнее, конечно, было не от вызывающего пренебрежения — а кому там кидать вызов? — а просто они у князя сильно затекли.