Стивен Джонс - Франкенштейн: Антология

• Название: Франкенштейн: Антология
• Автор: Стивен Джонс
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-01559-3

Во все времена человек стремился разгадать тайну жизни и смерти, почувствовать себя творцом — создать себе подобных искусственным путем, реанимировать бездыханную плоть, собрать по частям новое тело. Одно из самых знаменитых воплощений этой идеи принадлежит перу Мэри Шелли, подарившей миру уникального персонажа, чье имя давно уже стало нарицательным. История о Франкенштейне, талантливом ученом, сотворившем злую силу, с которой он сам не сумел справиться, спустя почти двести лет остается классикой научной фантастики и хоррора. Роман был многократно экранизирован и вдохновил других писателей на создание собственных оригинальных сюжетов, затрагивающих эту поистине неисчерпаемую и неустаревающую тему. В данной антологии представлены работы таких мастеров, как Роберт Блох, Рэмси Кэмпбелл, Пол Макоули, Ким Ньюмен и многих других. А открывает сборник бессмертное произведение Мэри Шелли, чтобы напомнить читателю, с чего все началось…

---

На лице его был написан не только энтузиазм. Что-то сродни безумию искажало черты Ходсона.

— Но как…

— Вы еще не поняли? Я обработал родителей, химически воздействовав на их гены. Их отпрыск, существо, которое вы видели, переброшен в прошлое через множество эпох, он несет черты, давным-давно забытые нашими клетками. Я, вероятно, мог бы зайти еще дальше, вернувшись к первым формам жизни — одноклеточным существам периода зарождения жизни на планете. Но это меня тоже не интересует. Я ограничил себя человеком.

Он взял мой стакан, пересек комнату и снова наполнил его.

— Как вы классифицируете это существо? — спросил я.

Ходсон сел, нахмурившись:

— Точно я не уверен. Предок ветви современного человека. Возможно, не нашей ветви, а параллельной. Человек, каким он мог быть десять миллионов лет назад. Или пять миллионов лет. Время неопределенно.

— И оно действительно отпрыск ныне здравствующих родителей?

— Отец его мертв. Боюсь, что его потомок — или предок, как вам будет угодно, — несколько лет назад разорвал папаше глотку, — с равнодушием врача сообщил Ходсон. — А мать… вы удивлялись, как может старуха справиться с ним? Почему он возвращается сюда, когда ему больно? Она его мать.

Помолчав, я выдохнул:

— О господи!

— Шокированы или удивлены? — осведомился Ходсон.

— Как можно было создать нечто столь чудовищно противоестественное?

Он презрительно взглянул на меня:

— Вы ученый или моралист? Вам, несомненно, известно, что наука — единственное, что имеет значение. Что вам до этой старой карги? Или до нескольких мертвых овец? Или даже нескольких мертвых людей — ноль цена всему этому. Я наблюдал поведение одного из предков человека, и разве это не стоит любых страданий? — Он говорил быстро, энергично жестикулируя, сверля меня горящим взглядом. — И дальнейшие варианты бесчисленны. Возможно, на этот раз, если мне не помешают работать, я смогу повернуть процесс в обратную сторону. Да-да, даже так! Научусь продвигать клеточную память вперед. Подтолкну эволюцию куда пожелаю. Знание должно быть уже там, клетки этому просто еще не научились; они учатся постепенно, забывая старое. Но оно там, Брукс. Оно было там, еще когда первая жизнь выползала из моря. Будущее и прошлое бок о бок. Подумайте об этом! Создать человека, каким он будет через миллион лет!

Я раздваивался. На поверхности лежали сомнения, верить ему или нет, но глубже, там, где я не мог не верить, зачарованный его голосом, мои реакции снова расходились в разные стороны. Сам факт и вытекающие из него возможности были безмерно удивительны и непостижимы, но детали устрашали, использование в экспериментах человеческих существ казалось чудовищным. Мысль о том, что живая женщина родила сидящего в клетке монстра, вызывала отвращение. Возможно, в некоторых вопросах я действительно был моралистом, и научный интерес боролся во мне сейчас с омерзением.

— Только подумайте! — повторил Ходсон, закатывая глаза, сам, видимо, погружаясь в раздумья.

Костяшки его сжатых на стакане пальцев побелели. Возможность поговорить о своих открытиях глубоко взволновала его, тяга разбить двадцатилетнее молчание оказалась неодолимой. Мы беседовали уже очень долго. За окном забрезжил сероватый рассвет; снаружи зачирикала какая-то птаха. В окрестных горах начинался день, пробуждались дневные создания, а ночные возвращались в свои норы и логова, следуя путями природы и не замечая путей науки. Но наука настигала природу и овладевала ею. Я закурил и втянул едкий дым глубоко в легкие. Нет, то, что совершил Ходсон, нехорошо, и дело не только в попранной морали.

— Это неправильно, Ходсон. Так обойтись с примитивными людьми, не понимающими, что вы с ними делаете. Эта старая женщина…

Удивительно, но он кивнул соглашаясь. Но по иным причинам.

— Да, это была ошибка. Я недооценил эффективность своего процесса и, что гораздо важнее и менее простительно, не учел теории параллельной эволюции. Это существо не первая моя попытка, но оно первое выжившее. Остальные не выдержали нагрузки, хотя вскрытие трупов многое прояснило. Но на ошибках учатся, и я наконец доказал, что все современные люди не произошли от одного общего предка. Полагаю, это стоящее открытие. Эволюция в Новом Свете, по крайней мере в этой части Южной Америки, развивалась без связи с остальным миром, более того, совсем в другой период истории.

Он говорил тихо, почти устало, но вдруг ораторский тон вернулся к ученому, и взгляд его опять загорелся.

— Двадцать миллионов лет назад, где-то в конце кайнозойской эры и где-то в Азии, род древних приматов разделился на две линии. Одна вела к современным обезьянам, другая — к существам, неуклонно становившимся людьми. Миллион лет назад эти существа обернулись Homo. Сорок тысяч лет назад они превратились в sapiens. И они наши предки, Брукс. Ваши и мои. Но эти люди не пришли в эту часть мира. Тот же самый процесс разделения произошел и здесь, почти так же и почти по тем же причинам, но много веков спустя. Люди, развивавшиеся тут, как и обезьяны Нового Света, были другими по многим признакам. Они менее продвинуты по наследственной шкале, потому что появились гораздо позже и в более жестких условиях для выживания. Климат — основной фактор, ответственный за различия. Гоминиды приспосабливались к местному враждебному климату, их сопротивляемость повышалась, они становились крепче, им, голым дикарям, были нипочем пронизывающий ветер и ледяная вода. В этом смысле они продвинулись дальше нашей ветви. Но здесь меньше естественных врагов, местные стали доминирующей формой жизни и боролись за выживание только со стихиями. В то время как наша линия человечества развивала орудия труда, большие пальцы, прямые спины, голосовые связки и, наконец, мозг, чтобы существовать в окружении сильных хищников, здешние люди не испытывали нужды двигаться теми же путями. И естественно, не делали этого. Кто сильнее, тот и выживал и продолжал род, передавая эти черты по наследству, а разум, не дающий больших преимуществ, стал жертвой законов эволюции, он развивался гораздо медленнее. Эти существа так же отличаются от азиатов или европейцев, как ламы — от верблюдов, как капуцин — от резуса. Кто знает, может, эта ветвь и лучше? Со временем они могли бы развиться в суперменов. Но у них нет этого времени. У нас была фора, и мы развились слишком быстро. Мы стати путешествовать. Мы пришли сюда с севера, и местные не смогли жить, борясь с нами, или просто возле нас. Они вымерли. Возможно, мы убили их, привезя неизвестные им болезни, возможно, наши продвинутые мозги помогли нам захватить всю доступную пищу. В любом случае они не выжили. Но ведь имело место и скрещивание. Оно было избирательно, потомки унаследовали качества обеих ветвей — разум одной, силу другой. Они отлично приспосабливались к жизни. Местная линия оборвалась, но гибрид продолжал существовать наравне со свежим побегом. Бог знает как давно произошло это скрещивание, возможно пятьдесят тысяч лет назад. Они все еще были здесь, когда явился Дарвин, я знаю это. Но мало-помалу местные черты слабели в индивидуумах. Сначала они, может, и преобладали, но их вытеснили числом, и сейчас если кто и обладает ими, то это случайный атавизм.

Он умолк, подбирая слова, а я онемело ждал, околдованный его речами.

— Старуха — пример такого атавизма и, насколько мне известно, последняя из живущих на свете людей, способная передать по наследству исчезающие признаки. Вот почему я выбрал ее для своего эксперимента. Ее гены ближе к прошлому, память погребена не слишком глубоко, древние черты доминируют. Да, вот почему я выбрал ее — и тут-то и промахнулся. Вы начинаете понимать? — спросил он.

За его спиной засеребрилось окно — солнце выглянуло из-за холмов. Я горел в лихорадке, но иной жар опалял мой мозг. Я кивнул.

— Эксперимент удался слишком хорошо, — продолжил он. — Результат — вы видели результат. Он — человек, потому что рожден женщиной, но не тот человек, которого мы представляем, произнося это слово. Это интереснейшая и неправдоподобнейшая особь, определенно живой предок угасшей ветви рода человеческого, но не наш предок. Не ваш, не мой и лишь отчасти — старухин. И таким образом, мы заходим в тупик, получив существо, чьи потомки уже вымерли. Конечно, можно многое приобрести, изучая его, но мы ничего не узнаем о человеке. Я воспроизвел теоретического предка больше не существующих существ, извините за тавтологию, но это все равно что отследить происхождение странствующего голубя или же додо. Чувствуете, какое это разочарование?

— Ради бога, такая возможность…

— Вероятно. Но это не моя сфера. Я передам полученные знания миру, когда применю их в своей области. Еще один эксперимент, исключающий ошибку. Если только я проживу достаточно долго, чтобы увидеть его результаты. С тем, что я уже узнал от этого существа, наблюдая, как оно растет и созревает, с чисто клиническим интересом… — Теперь его мысли где-то бродили, где-то между приобретенным знанием и знанием будущим, которое он предвкушал. — Оно убило своего отца, едва достигнув двенадцати лет от роду. Оно развивалось куда быстрее человека. Думаю, продолжительность его жизни составит лет тридцать, не больше, но оно не состарится. Как и все, кто принадлежал к этой ветви, оно сохранит физические силы до достижения отпущенного ему срока, а потом умрет. А с ним умрут и его гены. Возможно, вскрытие окажется интересным. Но изучение его жизни принесло мне одно расстройство. Оно не может говорить. Голосовые связки имеются, но воспроизводят они только звериные звуки, и это самое большое разочарование. Подумайте только, если бы удалось поговорить на своем собственном языке с доисторическим человеком! Объем его черепа около полутора тысяч кубических сантиметров — почти как у неандертальца, но мозг практически лишен извилин. Эта ветвь не нуждается в разуме, ей необходимы лишь сила и выносливость. Видели, как горят в темноте его глаза? Это оттого, что их внутренние стенки покрыты гуанином, как у большинства ночных животных. Возможно, для этого существа сие гораздо ценнее мышления. Едва ли оно вообще думает. Оно чувствует — и действует, повинуясь инстинктам. Кажется, основной инстинкт для него — убивать. Сейчас только старуха может хоть как-то удержать его. Индейцу удается управляться с ним благодаря своей неимоверной мощи, но скоро наш питомец станет слишком сильным и яростным даже для великана. Однажды оно набросилось на меня. Тогда-то, разумеется, индеец и заработал свой шрам. Он спас мне жизнь, но теперь даже гигант боится этой твари. Только старая карга-существо проявляет признаки инстинкта любви к матери, оно убило своего отца, но повинуется женщине, которая его родила, не нуждаясь в том, чтобы понимать ее…