Маркус Вернер - Над обрывом

• Название: Над обрывом
• Автор: Маркус Вернер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0582-9

Книга «Над обрывом» известного швейцарского писателя Маркуса Вернера — это роман-диалог. В неспешных застольных беседах два героя, два абсолютно не похожих человека, рассказывают друг другу о своей жизни. По сути, они живут в разных мирах, однако в конце концов выясняется, что их миры парадоксальным образом пересекаются: жена одного героя и любовница другого — по всей вероятности, одна и та же женщина.

Когда дочитаешь книгу «Над обрывом» до конца, то не хочется выпускать ее из рук и завидуешь тем, кому это удовольствие еще предстоит. Пусть нам простят банальное, но в данном случае точное выражение — это замечательная литература.

«Вельтвохе»

---

— Премного благодарен, — ответил я. — Можно подумать, что вы — богослов.

— Ага, — сказал он. — Теперь вы переменили свое мнение и больше не считаете меня фантазером?

Я испугался и спросил, почему он так решил.

— Глаза, господин Кларин, выдают многое, — сказал он. — Я иногда могу расслышать во фразе то, что думает собеседник, это нетрудно, пока взгляд и слух не отвлекутся на что-то случайное.

Удивительно, что он запомнил мою фамилию и даже сделал в ней правильное ударение — на втором слоге. Я посчитал уместным узнать наконец и его фамилию. Когда я спросил об этом, он на секунду задумался и сказал:

— Лоос. С двумя «о». Но мы сидим с пустыми бокалами. Закажу-ка я еще вина. Вы не против?

Со стола убрали грязную посуду и принесли «мерло бьянко», издалека послышался альпийский рожок. Лоос прислушался, и на лице его появилась болезненная гримаса.

— Вам это неприятно? — спросил я.

Ну, во-первых, он ничего не имеет против альпийского рожка, заметил Лоос. Это, можно сказать, идеальный инструмент для гномов. Во-вторых, он не решился бы порицать их неуклюжую старательность. Единственное, что его раздражает, — это бесцеремонное вторжение звуков рожка в Тессин.

— Согласен, мне вполне хватает здешних чудесных колокольчиков, — сказал я.

— Вы тоже их любите? Это меня радует, — сказал он. — Из-за них я и приехал сюда. Таких тоскливых звуков больше нигде не услышишь.

Я спросил, где он остановился — здесь, в «Бельвю»? Да, ответил Лоос и поглядел на отель, задержавшись взглядом слева наверху. — Здесь моя сторожевая башня. Вон оттуда я могу смотреть ввысь, поверх деревьев, через долину. А вы тоже живете здесь, или?..

— В Агре, — сказал я. — У меня там небольшой дом, где я провожу отпуск.

— И там вы на Троицу отдыхаете от напряженной адвокатской работы?

— Не совсем так, — сказал я. — В это время я работаю. Хочу, чтобы мне не мешали писать.

— Хорошее занятие, — заметил Лоос. — Это будет роман?

— Вы меня неверно поняли, — сказал я. — Речь идет о профессиональной писанине, о статьях по правовым вопросам для юридической газеты. Я занимаюсь проблемами отношений между супругами, прежде всего разводами, у меня большая практика, поэтому мне интересно все, что связано с этим.

— А вот там, на той стороне, зажигаются огни, — сказал Лоос.

Я промолчал и в досаде стал протирать очки.

— Всегда полезно оглянуться назад, — заметил он. — В самом деле, очень важно оглянуться назад, пусть это и некстати, я уже едва решаюсь открыть рот, чтобы высказаться о нынешнем времени, поскольку оно постоянно лишает меня слова. И даже если я всего лишь говорю ему: у тебя есть корни, и я сужу о тебе, во-первых, по этим корням, а во-вторых, по нескольким снам, которые ты так и не смог стереть из памяти, то оно уже чувствует себя оскорбленным и затыкает мне рот.

— Не уверен, что правильно вас понимаю, — сказал я. — Вы хотите сказать, что люди, которые живут только сегодняшним днем, те, что, как говорится, идут в ногу со временем, раздраженно реагируют на критику?

— Примерно так, — ответил Лоос, — но пока еще рано.

— Рано для чего?

— Рано говорить о духе времени и о породе людей, которые жаждут ему соответствовать. Для этого мне потребуется еще несколько бокалов. Вы можете оценить степень моей трезвости уже по тому, что, сидя на этой живописной террасе, я ни разу еще не нахмурил лоб, хотя за это время тут не менее четырнадцати раз пищал или тренькал мобильный телефон. Согласитесь, это должно действовать отрезвляюще. Вы постоянно занимаетесь делами о разводе, неужели у вас не возникает искушения объявить брак в принципе невозможным?

— Искушение — неподходящее слово, — сказал я, — правильнее будет сказать: уверенность. Наблюдая бесконечные муки двух страдальцев, я пришел к выводу, что брак — это прямое насилие над человеческой природой, которая представляется слишком капризной, чтобы ее можно было выдрессировать или хотя бы заставить усвоить несколько правил поведения, каковые, если их соблюдать, вероятно, сделали бы брак возможным. Никакими словами нельзя описать, что делают друг с другом разводящиеся супруги, пусть даже из-за желания зачеркнуть этим счастливое прошлое. Это полное безумие, что, хотя каждый второй брак кончается разводом, люди все не могут остановиться, перестать заключать брачные союзы. И еще большим безумием представляется мне то, что более двадцати процентов заключаемых браков — повторные.

Лоос, слушавший с таким напряженным вниманием, что я с охотой пустился в рассуждения, вдруг перебил меня:

— Так, значит, вы холостяк.

— Да, и, как вы, должно быть, заметили, убежденный холостяк.

— Стало быть, ваша человеческая природа не подверглась дрессировке? Это хорошо, — сказал он и, пока я раздумывал, всерьез он это или в насмешку, тихо произнес: — Для меня он был родиной.

Я попытался поймать его взгляд, но он смотрел в долину.

— Кто? — спросил я.

— Брак, — ответил он.

— Но теперь все в прошлом?

Он кивнул.

— Вы вдовец?

Он отпил из бокала.

— Знаете, — сказал он немного погодя, — мне известна ваша статистика. Я даже знаю, что в каждой супружеской постели резвятся два миллиона пылевых клещей, а из одного еще более поразительного исследования я узнал, что после шести лет брака немецкие супруги ежедневно разговаривают друг с другом в среднем девять минут, а американские — четыре и две десятых минуты.

— Вот-вот, — сказал я.

— И я вас спрашиваю, — продолжил он, — в чем тут кроется разгадка: в особенностях человеческой природы или, скорее, в привычке по вечерам пялиться в телевизор?

— Предположительно и в том и в другом, — сказал я, — потому что если допустить, что молчаливость супругов находится в прямой зависимости от возрастающего интереса к телевидению, то следовало бы выяснить, почему все же люди предпочитают смотреть на экран, вместо того чтобы поболтать часок. Но дело обстоит иначе — я часто это слышу как адвокат, — люди смотрят телевизор, потому что им уже не о чем говорить, потому что они не могут сказать друг другу ничего нового или увлекательного. Все приелось — это выражение я слышу чаще всего, а потому делаю вывод: человеческая природа жаждет перемен и свежих красок, не желая привыкать к привычке.

— Вы правы, — ответил Лоос, — даже чересчур правы, но, как я уже сказал, у меня это было по-другому. Ваше здоровье!

— Я не хотел лезть к вам в душу, конечно, мне известно, что бывают и счастливые браки.

— Это меня не интересует, — сказал он.

— Прошу прощения, я полагал, что это относится к теме нашего разговора.

— Забавно, — сказал Лоос, — чем более властно дух времени проникает в наши души и определяет наше поведение, тем упорнее мы ссылаемся на человеческую природу. Пожалуй, это сродни ностальгии, потому что природа наша давно испоганена, а мы в свое оправдание придумываем разные отговорки: все будто бы обусловлено генетически, человек ни в чем не виноват, вот поглядите на шимпанзе — они не заключают браков, ведут себя, как хотят, а потому остались бодрыми и веселыми.

Пока Лоос говорил, на голове у него спаривались две мухи, но он, казалось, этого не замечал. Он как-то странно возбудился, решил я, надо бы его успокоить. Ведь не думает же он, что я стал бы юристом, если б подвергал сомнению вменяемость, а значит, и вину человека, сказал я. Просто дело обстоит так, что я не могу игнорировать научное знание, а оно неопровержимо доказывает, как мало свободы оставляют нам гены. Лоос выпил, покачал головой и сказал:

— Двадцать пять лет тому назад наука неопровержимо доказала, что даже слабоумные способны к восприятию и что у индивида все до мозга костей сформировано, нормировано и, как правило, изуродовано разным вмешательством извне.

Я ответил, что наука не имеет обыкновения стоять на месте, но добавил, что истина — где-то посередине. Он попросил избавить его от разговоров о «середине», для этого он слишком стар. Вежливо кивать направо и налево до конца своих дней — это его не устраивает, а сейчас ему пришло на ум дополнение к тому, что мы с ним обсуждали как бы вскользь. Как это получается, что люди каждый вечер исправно просиживают перед телевизором, с увлечением глядя одно и то же, например любимые сериалы, викторины и другие передачи, чья популярность явно вызвана повторением одного и того же? Почему сотни тысяч людей таращатся на усы популярного ведущего или конферансье и по стране прокатывается вопль изумления, если он вдруг ни с того ни с сего появляется без усов? Как можно объяснить, что тяга к примитивнейшему единообразию у супругов дает о себе знать только перед телеэкраном, а не в остальные дни? Стоит человеку встать с кресла перед телевизором, и он уже думает о разводе, потому что партнер чистит зубы так же, как вчера, и так же булькает, когда полощет горло. К чему, в сущности, стремится наша природа, господин Кларин?