Айи Арма - Избранные произведения писателей Тропической Африки

• Название: Избранные произведения писателей Тропической Африки
• Автор: Айи Арма
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

В очередной том Библиотеки избранных произведений писателей Азии и Африки включены романы А. К. Армы «Осколки» (Гана), Ф. Ойоно «Жизнь боя» (Камерун), повести Г. Окары «Голос», Сембена Усмана «Почтовый перевод» (Сенегал), пьеса В. Шойинки «Сильный род» (Нигерия), а также избранные рассказы писателей Кении (Нгуги Ва Тхионго, М. Мванги, Г. Огот), Берега Слоновой Кости (Б. Дадье), Нигерии (Ч. Ачебе, С. Эквенси), Конго (А. Лопез) и других стран.

---

В данганской церкви святого Петра белые занимают поперечный неф, возле алтаря. Они слушают обедню в удобных плетеных креслах с бархатными подушками на сиденьях. Мужчины и женщины находятся вместе. Г-жа Сальвен сидела рядом с комендантом, тогда как во втором ряду Птичья Глотка и инженер-агроном с трогательным единодушием наклонялись к двум толстым девицам Дюбуа. Сзади них доктор то и дело поправлял золотые галуны на своих чересчур длинных эполетах. Супруга доктора искоса посматривала на ухищрения Птичьей Глотки и инженера, делая вид, будто позабыла все на свете за чтением молитвенника. Иногда она поднимала голову, чтобы посмотреть, чем заняты комендант и г-жа Сальвен. Когда доктор не поправлял галунов, он нетерпеливо ловил муху, кружившуюся над его багровыми золами.

Разделенный надвое главный неф храма отведен неграм. Они сидят на бревнах вместо скамей под бдительным надзором законоучителей, готовых жестоко наказать их за малейшую рассеянность. Вооружившись плетьми, эти служители божьи шагают взад и вперед по проходу, отделяющему мужчин и женщин.

Но вот появился отец Вандермейер, величественный в своем сверкающем облачении, предшествуемый четырьмя служками-неграми в красных одеждах. Зазвонил колокол. Началась обедня. Законоучители выбивались из сил — они руководили представлением, старательно ударяя ладонью по требникам. Туземцы вставали, падали на колени, поднимались, садились — все это в такт глухим хлопкам. Мужчины и женщины умышленно поворачивались друг к другу спиной, чтобы не переглядываться. Законоучители ловили каждый их взгляд.

Между тем, воспользовавшись удобной минутой, Птичья Глотка пожимал руку своей соседке, а туфельки г-жи Сальвен незаметно приближались к башмакам коменданта.

Отец Вандермейер провозгласил наконец: «Ite missa est»[26]. Белые встали и вышли через ризницу. Законоучители заперли дверь церкви, чтобы заставить негров слушать проповедь. Черный цербер, стоявший возле двери, выпустил меня только тогда, когда я сослался на свое звание боя коменданта. С высоты кафедры отец Вандермейер начал проповедь, отчаянно коверкая наш язык, что придавало его словам непристойный смысл.

* * *

Данганские вожди явились поздравить моего хозяина с приездом. Акома прибыл первым.

Акома — вождь племени со. Он властвует над десятью тысячами подданных. Он единственный данганский вождь, побывавший во Франции. Он привез оттуда пять золотых колец, называемых у белых обручальными. Он носит их на левой руке. Он очень гордится своим прозвищем «царь колец». Когда его называют этим именем, он отвечает следующей присказкой:

Акома — царь колец, царь женщин!
У белого одно кольцо,
Акома выше белых!
Акома — царь колец, царь женщин!

Затем он заставляет собеседника потрогать свои обручальные кольца.

Он прибыл в резиденцию вместе со свитой, состоящей из трех женщин, носильщика со стулом и зонтом, ксилофониста и двух телохранителей.

— Эй, сын собаки, — обратился он ко мне, — где твой хозяин?

Он отослал свиту и последовал за мной в гостиную. На нем был превосходный черный костюм, но он остался в носках, так как не мог носить кожаную обувь по такой жаре. При виде гостя мой хозяин встал и подошел к нему, протянув руку. Акома схватил ее и начал раскачиваться из стороны в сторону. На все вопросы коменданта он отвечал «да, да», кудахтая, как курица. Акома притворяется, будто понимает по-французски, но он ровно ничего не понимает. Говорят, что в Париже его выдавали за большого друга Франции.

Другой вождь, Менгем, хитер, как легендарная черепаха. Он понимает и говорит по-французски, но прикидывается, будто ровно ничего не понимает. Он может пить с восхода до заката и даже глазом не моргнет.

Менгем — вождь янянов. Его очень чтят в народе. Он стар — пережил всех своих сверстников. Отправляясь к коменданту, он всякий раз надевает костюм вождя и сразу же снимает его по выходе из европейской части города. Когда немцы начали первую войну с французами, его младший брат погиб, сражаясь против французов. Когда немцы начали вторую войну с французами, двое его сыновей пали, сражаясь против немцев. «Жизнь, — говорит он, — что хамелеон, цвет ее все время меняется».

Менгем никогда не путешествовал. Его мудрость не нуждается в путешествиях. Он старейший.

* * *

Утро было свежее, трава покрыта росой. Слышалась барабанная дробь капель, падавших с пальмовых ветвей на железную кровлю резиденции. Данган еще спал, окутанный девственно чистым туманом, который бывает после сильных дождей.

Выбритый, напомаженный, возбужденный, комендант наблюдал за тем, как грузят пикап. Впервые со дня прибытия в Данган он надел коричневый пуловер. Часовой покинул свой пост. Широкая ступня его лежала на педали насоса, которым он надувал шины задних колес. Взобравшись на амортизатор, шофер в последний раз проводил тряпкой по стеклу. Он подошел к часовому, который упирался обеими руками о колено при каждом нажиме на педаль. Шофер ударил молотком по шинам, и они издали звук, подобный звуку хорошо натянутой тетивы.

Когда все было готово, комендант посмотрел на часы. Он бросил последний взгляд на резиденцию и увидел меня.

— Эй, ты, садись! — крикнул он. — Мы едем по делам службы.

Он захлопнул дверцу и включил мотор. Я едва успел прыгнуть на чемоданы. Мы проехали по Торговому центру. Там, казалось, не было ни единой живой души. Рабочие, мостившие улицы, кланялись вслед машине — они в себя не могли прийти от удивления, что видят коменданта в столь ранний час.

Комендант свернул в сторону сельскохозяйственной станции. Инженер-агроном, одетый во все черное, ждал нас внизу лестницы. В руках у него был походный мешок, из которого торчала пробка термоса. Он сел рядом с комендантом. Затем высунулся в дверцу машины.

— Чего же ты ждешь? Садись!

Эти слова относились к какой-то тени, зевавшей на веранде его виллы.

— Кто это? — спросил комендант.

— Моя кухарка-бой, — ответил инженер.

Это была Софи. Она спала на ходу. Инженер направил на нее электрический фонарь. Софи протерла глаза и чуть было не выругалась.

Боже мой, как она была хороша! Ее кожа цвета красного дерева отливала медью при ярком электрическом свете. Она завязала сандалии, сделала несколько шагов и в нерешительности остановилась. Затем приблизилась к дверце, из которой свешивалась рука инженера. Он указал ей на кузов пикапа. Она подняла брови и выпятила нижнюю губу в знак отвращения. Но отошла, поставила ногу на буфер и протянула мне руку.

— Села она? — спросил комендант.

— Готово, — ответил я.

Инженер передал мне в дверцу походный мешок. Машина тронулась. Софи сидела рядом со мной на пустом деревянном ящике. Она покрылась набедренной повязкой. Видна была лишь толстая коса и гладкий лоб, перерезанный наподобие татуировки упавшей на него широкой прядью волос. Софи смотрела прямо перед собой, словно не видя деревьев, которые с головокружительной быстротой маршировали по обеим сторонам дороги.

Ветер был холодный, и от него пахло американским табаком: в кабине курил инженер.

Вдруг нас подбросило вверх. Затем мы с грохотом упали на ящик. От таких толчков переворачивало все нутро.

— Черт! Чем они отличаются… Чем они отличаются от меня? Не понимаю, чем они отличаются от меня? — стонала Софи.

Город остался позади. Пикап мчался мимо первых деревень. При виде маленького трехцветного флажка негры в ярких набедренных повязках удивленно воздевали руки. Иной раз толпа выходила из хижины-часовни, на веранде которой висел вместо колокола обломок рельса. Совсем голенькие девочки выбегали из приоткрытой двери и садились на Корточки у дороги, возле ствола мелиссы. От резкого поворота мы чуть было не вылетели из машины.

— Боже мой! — воскликнула Софи. — Но чем же они отличаются от меня?

Она повернулась ко мне. Две крупные слезы катились у нее по щекам. Я дотронулся до ее руки. Она вытерла нос краем набедренной повязки.

— Если белые хорошо воспитаны лишь промеж себя, тогда черт с ними! Зад у меня такой же нежный, как у их дам, а ведь они усаживают их в кабину…

Софи снова засопела. Она закрыла глаза. Ее длинные влажные ресницы уподобились двум черным кисточкам. Через заднее стекло кабины зеленые глаза инженера встретились с моим взглядом. Он тотчас же отвернулся.

Мы оставили позади себя район, обильно политый вчерашними дождями. Пикап трясся теперь по каким-то странным дорогам, не то тропинкам, не то просекам. Порой это была длинная вырубка с кучами щебня, свидетельствовавшими о начатых работах. Но буйная растительность уже пробивалась между камнями этого подобия шоссе. Плоды зонтичных пальм устилали землю. Непрестанное дрожание машины говорило, что мы едем теперь по болоту, через которое проложили дорогу из жердей и латерита, превратившегося в месиво, желтое, как разведенная охра. Пикап ржал, трещал, рычал и вылезал из этих вязких лощин, чтобы тут же вихрем взлететь на отвесные склоны. Сидя в кузове машины, мы словно участвовали в волнообразном танце, и головы наши раскачивались, как головы больных сонной болезнью. От толчка, подобного судороге, мы подпрыгнули и тут же больно ударились о ящик.