Грант Аллен - Дело врача

• Название: Дело врача
• Автор: Грант Аллен
• Издательство: Книжный клуб "Клуб семейного досуга"
• Жанр: Классический детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9910-1852-4

Роман мэтра детективного жанра, написанный им в соавторстве с другом и коллегой — Грантом Алленом.

Это не только увлекательный детектив, но и приключенческий роман-путешествие.

В нем обыгрывается идея ответственности ученых и врачей за побочные эффекты медицинских препаратов и звучащая очень современно тема фармакологических манипуляций: «…связанная с этим тайна ни в коем случае не является настолько глубокой, чтобы ее невозможно было раскрыть в принципе. Во всяком случае, тут не было непреодолимых преград для человека, наделенного мощным интеллектом, компетентностью и желанием распутать все хитросплетения этого дела… только женская интуиция оказалась достаточно остра, чтобы ощутить, чтобы ощутить, что в этом деле допущена жестокая несправедливость».

В чем уникальность этого романа? В качестве сыщика, некоего аналога всеми любимого Шерлока Холмса, выступает женщина по имени Хильда Уайд. Именно она встала между человеком, совершившим преступление ради карьеры и ради науки (точнее, ради себя в науке) и смогла провести расследование. Могучее Зло (в лице прославленного, но беспринципного профессора Себастьяна), естественно, было повержено и перед кончиной признало свою вину. Есть в тексте и свой доктор Ватсон, тоже врач по профессии (доктор Камберледж), однако с новоявленным Холмсом в дамском обличье его связывает не просто дружба, но и надежда на что-то большее.

---

Что ж, я тоже осмотрел адмирала, мы с коллегой Беннерманом устроили небольшой консилиум и заключили, что диагноз подтверждается. Но, к моему крайнему удивлению, после этого Йорк-Беннерман проявил самое что ни на есть крайнее и несгибаемое упрямство, категорически отказавшись от экспериментов на своем дядюшке. Напрасно я напоминал ему, что наш долг перед наукой превыше всех остальных обязанностей. Он возражал: разработанный нами препарат содержит смертельно опасный яд, а оптимальную дозу еще только предстоит определить — так что на этом этапе лекарство может причинить организму больший ущерб, чем само течение болезни. И, дескать, при таких обстоятельствах безнравственно подвергать такому испытанию больного, да еще и родственника, который доверил себя его врачебной заботе…

Я попытался поколебать Беннермана в том, что, по моим тогдашним оценкам, было абсурдной и совершенно неоправданной щепетильностью — но все было напрасно.

Единственное, на что он согласился, и то лишь после долгих уговоров — это добавить в обычное лекарство крайне малую концентрацию аконитина: такую, которую медицина в подобных случаях считает безопасной.

Но я не собирался упускать столь важный для науки случай, так что пришлось, за спиной моего коллеги, прибегнуть к запасному варианту. Микстуры по рецептам Беннермана составлял некий Баркли, одно время работавший фармацевтом в моей больнице, а потом открывший собственную аптеку на Саквилл-стрит. У меня был надежный способ давления на этого человека. Еще когда он работал под моим началом, я уличил его в жульничестве, заставил уйти — но сохранил документальное подтверждение тех незаконных действий, которое, будучи обнародовано, вне всяких сомнений отправило бы Баркли в тюрьму.

Короче говоря, я напомнил ему об этом документе и таким образом сумел повлиять на состав готовящихся лекарств. Теперь аконитина в них было столько, сколько считал безопасным не Беннерман, а я сам. Точную дозировку называть не буду, но разница там была больше, чем на порядок.

Продолжение вам известно. Я был срочно вызван к адмиралу как врач и внезапно понял, что судьба Беннермана оказалась полностью в моей власти. Да, по некоторым вопросам мы работали совместно, но вообще-то между нами существовала очень острая научная конкуренция. Он был единственным человеком во всей Англии, чья карьера представляла опасность для моей. И вот сам Рок дал мне в руки шанс убрать этого человека с моего пути. Он не мог отрицать, что добавлял препарат аконитина в лекарства, предназначенные для своего дяди. Я же мог доказать, что его дядя умер от аконитина. А промежуточный этап, связанный с манипуляциями в фармацевтической лаборатории Баркли, так и остался от Беннермана сокрыт. Воистину, у него не было от меня защиты…

Поверь, Мэйзи, я не желал, чтобы он был осужден за убийство. Не желал — и не допустил бы. Однако я полагал, что, когда суд не найдет должных доказательств, твой отец окажется неуязвим для Фемиды, однако дискредитирован как врач и ученый: его репутация как исследователя оказалась бы разрушена. Если же суд пришел бы к иному решению… Даю тебе слово, что в этом случае я засвидетельствовал бы истину — и спас его от эшафота.

(Хильда, бледная как смерть, с окаменевшим лицом слушала Себастьяна. Но даже сейчас она оставалась медицинской сестрой. Заметив, что силы начинают оставлять старика, Хильда вновь поднесла к его губам крохотную порцию стимулятора. Себастьян выпил и продолжил свой рассказ.)

…Я больше не давал адмиралу лекарство, содержащее аконитин. Но, похоже, того, что он уже принял, оказалось достаточно. Очевидно, мы с твоим отцом и вправду серьезно недооценили смертельно опасную дозу, так что в своих сомнениях он был прав. Что же касается участи самого твоего отца… Тут, Мэйзи, ты тоже переоценила степень того, насколько далеко я готов был зайти. Я знаю: ты всегда думала, что я отравил его.

— Продолжайте! — сказала Хильда чуть слышным, но твердым голосом.

— …Нет, Мэйзи. Сейчас, находясь на самом краю могилы, говорю тебе: я не делал этого. Всю жизнь у него было слабое сердце, и тогда, в дни величайшего напряжения, оно не выдержало. Твоего отца убило горе и позор. Но не буду искать себе оправдания: без меня горе и позор не обрушились бы на доктора Беннермана…

Судьба фармацевта Баркли — воистину другой вопрос. Не буду отрицать, что я был заинтересован в том его таинственном исчезновении, которое семь дней подряд муссировали все газеты. Что поделать: да, я не мог позволить, чтобы моя научная деятельность прервалась из-за грязной игры этого ничтожного мелкого шантажиста.

А затем, много лет спустя, приехала ты, Мэйзи. Ты тоже встала между мной и той научной работой, которая была смыслом моей жизни. Ты тоже не скрывала, что готова вновь поднять этот старый вопрос и подвергнуть поруганию мое имя — имя, которое кое-что значит в науке. Ты тоже — но ты простишь меня. Я держался за жизнь ради тебя, вину перед тобой я искупаю, как самый тяжкий грех. Теперь — теперь мне пора в путь. Камберледж, где ваш рабочий журнал? Записывайте: субъективные ощущения, плавающие в мозгу подобно материальным субстанциям, ярко вспыхивают перед глазами, окутывая сознание волнами успокоительной прохлады, переходящей в нестерпимую стужу, и рушатся храмы познания, в ушах стоит гул, и только мысль… мысль… мысль…

Через час мы с Хильдой снова вошли в эту комнату. Там уже не было никого, Себастьяна не было тоже, потому что тело, простертое на постели, не имело никакого отношения к тому Себастьяну, которого мы так хорошо знали при жизни. Некогда острый взгляд погас навсегда, черты лица заострились, кожа приобрела мраморный оттенок, словно перед нами лежал не человек, а статуя.

И все же смотреть на него было мучительно. Мне невольно вспомнилось время, когда само имя Себастьяна символизировало для меня всю мощь современной науки, и одна только мысль о его достижениях вызывала неудержимые порывы юношеского энтузиазма.

Опустив взгляд, я негромко произнес две строфы из браунинговских «Похорон Грамматика»[67]:

— Прямо над бездной вьется наш путь.
Двинемся чинно!
Жизнь его, — горным простором будь,
Голову выше, знаком вам этот мотив,
Двинемся в ногу.
Это учитель тихо лежит, опочив.
Гробу дорогу!

И Хильда, стоящая рядом со мной и, я видел это, испытывающая такой же благоговейный трепет, продолжила:

— Здесь, дерзновенный, где кличут стрижи,
Прямо под твердью,
Выше, чем мир уверяет, лежи,
Скованный смертью.

Я повернулся к ней:

— И это говоришь ТЫ, Хильда? Ты отдаешь ему столь щедрую дань уважения? Едва ли среди всех женщин нашего мира найдется еще хоть одна, способная на такое великодушие!

Не знаю, чего было в моем голосе больше: изумления или восторга.

— Да, это говорю я, — спокойно ответила она. — В конце концов, он был великим человеком, Хьюберт. Не прекрасным, но выдающимся. А такой масштаб личности и сам по себе вызывает уважение — даже и против нашей воли…

— Хильда! — воскликнул я. — Ты — ты и прекрасна, и выдаю… не знаю, как это произнести. Я испытываю подлинную гордость при мысли, что вскоре ты станешь моей женой. Теперь к этому больше нет никаких препятствий, ведь так? Или нам все-таки нужно в очередной раз восстановить очередную попранную справедливость?

Стоя над «учителем, что тихо лежал, опочив», Хильда торжественно и спокойно вложила свою руку в мою.

— Никаких препятствий, Хьюберт. И ничего больше восстанавливать не нужно. Я исполнила свой долг: очистила память своего отца и восстановила его доброе имя. Теперь я могу жить нормальной жизнью. Как сказал в этой же поэме Браунинг, «Можно и в жизнь наконец!». И мы пройдем по ней вместе, Хьюберт. Нам еще столь многое предстоит…

Послесловие От переводчиков

Грант Аллен — писатель незаслуженно забытый. Собственно, он не только писатель, но также врач, журналист и литературный критик. А главное — ученый: историк, химик, биолог (в этой области у него несколько ипостасей: зоолог, ботаник, эволюционист и антрополог) и философ (с упором на логику, атеизм и свободомыслие — но по-британски корректное, без тени экстремизма). Короче говоря, этот список «профессиональных увлечений» во многом пересекается с аналогичным списком… Артура Конан Дойла, который был давним другом и коллегой Аллена. Может быть, кроме атеизма: сэра Артура увело от традиционной религии в иную сторону, к спиритизму.

Их писательская судьба тоже во многом сходна. Обоим наибольшую известность принесло увлечение детективами, причем оба не считали свои детективные образы вершиной собственного читательского мастерства, однако современники с этим не согласились бы. Любопытно, что Аллену чаще удавались «антидетективы»: произведения, в которых сыщик и преступник (нет, никогда не убийца, но довольно часто ловкий вор или обаятельный мошенник) — одно лицо. Конан Дойл, надо сказать, такие эксперименты над жанром не одобрял, однако с Алленом у них споров по этому поводу не было.