Евгений Богданов - Чайный клипер

• Название: Чайный клипер
• Автор: Евгений Богданов
• Издательство: Севро-Западное книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

---

— Да не-е… На реке был, лодку с парнями конопатили. Надо бы под парусом на взморье сбегать, порыбачить…

— И то дело. Лето коротко. Успевайте, — сказал Акиндин.

Егор потрогал рукой новенькое, пахнущее льном полотно.

— Кому теперь шьете? — спросил он.

— Шхуну купеческу чекуевскую надобно оснастить, — ответил Акиндин, набивая табаком старую обкуренную трубку.

— Давай и мне какое-нибудь дело, — попросил Егор.

— Да темно ведь, худо видно. Ну да ладно, держи пока… — Акиндин подал парню два льняных веревочных конца. — Узлы помнишь? Вяжи-ко рифовый.

Егор улыбнулся, откинул еще не присохшие светло-русые волосы со лба и ловко заработал длинными гибкими пальцами.

— Эту науку я давно прошел, — сказал он, протягивая мастеру готовый морской узел. — Вот.

Акиндин положил связанные концы на колени, раскурил трубку и только тогда взял их, стал рассматривать.

— Верно, рифовый, — он потянул за свободный конец и узел распустился.

Рифовый узел вязался так, чтобы при надобности его можно было быстро развязать.

— Ну, а беседочный не забыл? — Мастер снова подал концы Егору.

Егор, хотя и не столь быстро, как рифовый, связал и беседочный узел.

— Я говорю, что эдака наука мне не в диковинку.

Молнии стали сверкать реже, дождик помельчал.

— Уходит гроза, — заметил Акиндин и подошел к окну.

Вдали, над тесовыми крышами соседних домов небо стало проясняться, зазолотилось, и в мастерской посветлело.

— Ну, за работу! — сказал Акиндин.

Яков поднялся с вороха брезента и, надев на руку гардаман — кожаный накулачник, стал сшивать парус. Тимофей помогал ему.

Егор следил, как Акиндин раскладывает на верстаке скроенные куски полотна. Он уже многому научился у парусных мастеров: сам сшивал полотна двойным швом, проглаживал их гладилками, делал по краям парусов подшивку, по линии рифов[2] нашивал риф-банты, гордень-боуты. Мудреных названий разных частей парусной оснастки, употребляемых морским бродягой Акиндином, было великое множество, и Егор долго путался в них. Но потом все-таки запомнил все эти риф-банты и нок-гордени… В прошлом году зимой он научился «оканачивать» паруса, то есть выполнять последнюю стадию работы над ними. Заделка паруса заключалась в пришивании к нему ликтроса на шкаторинах[3].

Полотнища парусов были огромны. В летнюю пору в хорошую погоду мастера разворачивали штуки полотна прямо во дворе, на лугу, и вымеряли их и кроили там. А по зимам — на полу в мастерской.

Постигать парусное ремесло Егору повелел дед. И по тому, как ревниво следил Зосима за успехами внука в ученье, нетрудно было догадаться, что он растил себе замену. Внук должен будет принять по наследству парусную и вести дело дальше.

3

В последнее время Зосима Иринеевич стал частенько прихварывать: его донимал застарелый ревматизм, нажитый еще в молодости на промыслах нерпы и тюленя во льдах. Особенно неважно он чувствовал себя перед ненастьем, ложился на печь и грелся, словно старый кот, на кирпичах. Вдобавок ко всему дед стал плохо видеть и вынужден был обратиться к доктору Гринбергу, что жил близ центра города в Немецкой слободе. Доктор выписал ему очки. Плохое зрение досаждало деду больше, чем ревматизм. У него заведено было по нескольку раз в день заходить в мастерскую с проверкой. Зосима тщательно оберегал репутацию своей парусной, следил, чтобы все было сделано на совесть, придирчиво ощупывая, осматривая каждый грот, фок или марсель, чтобы заказчики были довольны.

Однако Зосима все же бодрился и старался не подавать вида, что стар и немощен. Он по-прежнему ходил быстрым шагом, высоко нес крупную голову с подстриженными в скобку седыми волосами и говорил с мастерами уверенным твердым голосом.

Парусные мастера были народ серьезный. Яков и Тимофей вели трезвый образ жизни, заботясь о своих семьях, и во всем слушались хозяина. Акиндин отменно знал свое дело. Вот только разве за ним водилась слабинка: любил кутнуть, хотя и не в ущерб работе. Иногда вечерами Акиндин отправлялся «на чашку чаю» к своим «сударушкам» и пил там, разумеется, не только безобидный и приятный напиток, а и то, что покрепче… Но никогда не видели его сильно пьяным. Только однажды с ним приключилось, такое, что он добрался до парусной с трудом и вошел в нее через черный ход с огорода.

В мастерской никого уже не было, кроме Егора, заглянувшего сюда по какому-то поручению деда. Акиндин стучал по полу своей деревяшкой и кричал во всю мочь:

— Марсовые на марс, марсель ставить! Отда-ва-а-ай! Марса-шкоты тянуть!

Он задрал голову кверху, будто глядел на реи, где работали матросы. Бородка торчала кудлатой метелкой, глаза налились кровью. Войдя в марсафлотский раж, крикнул еще громче:

— На гротовые брасы на левую! Слабину выбрать! Поше-е-ел брасы-ы-ы!

Он умолк, резво, хотя и не очень уверенно прошелся по мастерской, задевая за стол и табуреты, остановился и… пуще прежнего:

— На бизань фал и шкот! Бизань-шкот тянуть! На кливер и стаксель фалы. Кливера подня-я-ять![4]

Егор притаился в углу. Его разбирало любопытство. Увидев наконец хозяйского внука, который, наблюдая за мастером, беззвучно хохотал, прижав руки к животу, Акиндин чуть протрезвел и вернулся к действительности:

— У Ксюши наливка хороша была… Смородинная… Ладно… Ложусь в дрейф. Только ты, Егорша, деду — ни-ни!..

Он «лег в дрейф» — неуклюже завалился на койку.

Час был уже довольно поздний. По мастерской струился тихий серебристый полусвет. Егор закрыл дверь на крюк, чтобы ненароком в парусную не зашел дед и не застал Акиндина врасплох. Подойдя к койке, парень расслабил воротник рубахи Акиндина, погрузившегося сразу в беспробудный хмельной сон, а потом осторожно отстегнул ремни его деревянной ноги, которыми она крепилась на культе. Укрыл Акиндина суконным матросским одеялом и тихонько вышел…

Наутро Акиндин работал с преувеличенным усердием, виновато поглядывая на Егора. Он несколько раз прикладывался к ковшу с квасом, крякал, а потом вдруг ударился в воспоминания.

— Слушай-ко, Егорша. Вот было в Северном море. Мы в Англию ходили, в Ливерпуль… Идем курсом зюйд-зюйд-вест. Ветер ровен, на море спокойно. Все паруса у нас поставлены, ход добрый у шхуны.

И вышел я на палубу проветриться. Гляжу — обгоняет нас судно, парусник поболе нашего. Идет ходко, ну прямо летит! Мачты такие высокие, что кажется: ударит боковой ветер — перевернется корабль, оверкиль сыграет. Идут до пятнадцати узлов. Нас легко обошли. Вижу: стоит у них на юте матрос, хохочет и нам конец показывает, дескать: «Не взять ли вас на буксир? Чего вы тут воду толкете?..»

Ну, наш капитан в азарт вошел, командует: «Отдать все рифы!» Мы — на реи. Отдаем, значит, рифы, чтобы площадь у парусов была больше. Отдали все, запаса боле нету. А парусник уже далеко впереди, пластает волны надвое…

— Не по силам нам с ним тягаться. И что ж ты думаешь, Егорша? Какой это был корабль?

— Не знаю, — ответил Егор.

— Клипер! Клипера — самые быстроходные парусники. Хозяева моря. Парусов на них — тьма, да и корпус судна устроен по-особому. Длинный и узкий. На нашей шхуне верхний парус марсель. А у клипера над марселем — брамсель. А над брамселем — бом-брамсель. Его на клиперах зовут королевским парусом. Но это еще не все. Над королевским — еще трюмсель, называется небесным парусом, потому как выше королевского звания — бог, и только он да небо над королем власть имеют. Вот брат, какой корабль! Прошел, как рысак чистых кровей. И захотелось мне тогда поплавать на клипере, да у нас на Беломорье их нету. Клипера строят в Америке… Тот, судя по флагу, был английский… Английские клипера за чаем ходят в Китай. Потому их зовут еще чайными клиперами.

— На таком бы и я поплавал, — сказал Егор мечтательно.

— Может, и поплаваешь, если к парусной не присохнешь. У тебя еще все впереди, — сказал Акиндин. — Только знай: на клиперах матросам трудно приходится, работают как черти, потому что парусов много и капитаны любят быстрый ход.

Акиндин замерил кромку полотна и что-то зашептал про себя, шевеля губами. Егор смотрел на мастера, а перед глазами у него стояло диковинное судно, о котором он только что услышал, с парусами в пять ярусов, с тремя высоченными мачтами.

Вошел дед, чуть прихрамывая. Высокий, костистый, седобородый, он склонился над Акиндином:

— Что, Акиндинушко, не потерял вчерась свою серьгу?

— Да не-е, она крепко прицеплена. Не потеряется…

— Голова, небось, трещит?

«Откуда дед узнал, что Акиндин вечор пришел пьяный? — думал Егор. — Я не проговорился. Якова и Тимофея в парусной не было. Видать, соседи насплетничали. А может, и сам дед углядел в окошко…»

Зосима потрепал Акиндина по плечу и, не сказав больше ни слова, надел очки и принялся рассматривать готовые паруса. Работой он, видимо, остался доволен.