Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

• Название: Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
• Автор: Юрий Тубольцев
• Издательство: Полиграф сервис
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-86388-151-5

Главным героем дилогии социально-исторических романов «Сципион» и «Катон» выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.

В первой книге показан этап 2-ой Пунической войны и последующего бурного роста и развития Республики. События раскрываются в строках судьбы крупнейшей личности той эпохи — Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего.

---

Увы, италийское крестьянство так и не оправилось от ударов, нанесенных ему сначала Ганнибалом, а потом олигархами. Пунийское нашествие уничтожило традиционный хозяйственный уклад страны и расчистило гигантские территории для богачей, которые, скупив эти земли, образовали на них латифундии с широким применением рабской силы. Вернувшиеся после войны к земледелию крестьяне в большинстве своем так и не смогли конкурировать с крупными хозяйствами, поскольку продукты рабского труда были всегда дешевле, чем плоды деятельности свободных людей, которым необходимо было обеспечивать не только воспроизводство собственных сил, но и содержать семьи. Потому крестьяне разорялись, уступали участки плантаторам в счет уплаты долгов и шли в города, чаще всего в столицу на должность попрошайки-клиента, так как в качестве батраков они тоже не могли соперничать с рабами. Многие же из них вспоминали боевое ремесло, которое в совершенстве постигли в дальних походах, и создавали разбойничьи шайки, добывая пропитание на больших и малых дорогах, а заодно мстя обидчикам-олигархам, вытеснившим их с земли. Вот такого рода стихийное воинство теперь атаковало усадьбу Сципиона.

Узнав в чем дело, Публий, не спеша умылся, оделся и только тогда прошел во двор, хотя на башнях его укреплений, традиционных для усадеб того времени, уже шел настоящий бой. Ворота сотрясались от ударов бревенчатых таранов, а за ними раздавались свирепые голоса, выкрикивающие: «Где он, этот Сципион Африканский? Где этот патриций из числа тех нобилей, кто не дает жить простому люду? Ишь, какую усадьбу отгрохал, прямо крепость! А вот мы сейчас пойдем на штурм! Пусть-ка славный император попробует воевать один, без солдат! Где он, ваш хваленый Африканский!»

Сципион приказал немедленно открыть ворота, и рабы, страшившиеся бандитов, но еще больше — строгого господина, поспешно выполнили его волю.

— Я здесь, — ровным спокойным голосом, но достаточно громко, как он обычно разговаривал с войском, произнес Сципион, представ перед шайкой.

— Я Публий Корнелий Сципион Африканский, — твердо сказал он чуть погодя, — а вы кто?

Разбойники оцепенели от неожиданности. Обычно их все боятся, а тут вдруг у них на пути в одиночку встает безоружный человек! «Не иначе, как здесь какая-то западня», — подумали головорезы.

Мгновенной растерянности бандитов хватило Сципиону, чтобы разобраться в ситуации и захватить инициативу. Не поворачивая головы, одним взглядом полководца, привыкшего иметь дело с людскою массой, он окинул всю шайку, без труда выявил главаря и повелевающим взором императора приковал его к месту. Смотря ему в глаза, Публий спросил:

— А ты кто такой?

Разбойник уже давно забыл свою фамилию, а поставить бандитскую кличку рядом с только что прозвучавшим именем не посмел. Он молчал, тупо соображая, как быть. Вид Сципиона и его тон вернули вожака к тому времени, когда он подчинялся, а не повелевал, и теперь старая привычка боролась в нем с новой. Его обезглавленное воинство озабоченно переводило взгляд со своего начальника на Сципиона и обратно. В этот момент у них в подсознании уже сформировалось мнение, кому следует подчиняться. Публий на мгновенье оставил в покое главаря и тяжелым немигающим взором прошелся по лицам его дружков, затем снова вперился в свою жертву и требовательно спросил:

— Что вам здесь нужно?

Главарь облизал пересохшие губы и вдруг просиял.

— Посмотреть на тебя, император! — заявил он, счастливый от неожиданно произошедшего душевного переворота.

— Да, точно! — подхватили остальные грабители.

— А что, мы — не люди, не римляне? Нам тоже дорога слава Отечества, — пояснил вожак.

Сципион на мгновение смягчился, но, выдержав паузу, основанную на точном знании психологии масс, снова посуровел и решительно сказал:

— Посмотрели, и будет. Проваливайте прочь.

Он сделал три шага вперед, разбойники невольно отступили за пределы усадьбы, а слуги проворно закрыли ворота и с восхищением воззрились на своего господина, о значительности которого они не имели ни малейшего понятия, несмотря на годы, проведенные с ним рядом.

О нападении разбойников на литернскую виллу Сципиона и о неожиданном финале этого действа каким-то образом стало известно в Риме, и народ пришел в движение. Простые люди в глубине души сохраняли добрые чувства, поскольку еще не были окончательно развращены общественным лицемерием, живя в эпоху, когда ложь являлась эпизодом, а не повседневной нормой, потому они раскаялись в неблагодарности по отношению к Сципиону. «Грабители и те ценят Публия Африканского, и те преклоняются перед ним, а мы что же…» — сетовали они. Используя эти настроения плебса, знать вознамерилась поправить свои дела в государстве и развернула кампанию за возвращение принцепса в Рим.

В тот год олигархия готовилась нанести аристократам сокрушительный удар и наступала развернутым фронтом. Одним из консулов был Порций, а другого, самого пробивного Порция — Катона прочили в цензоры, чтобы под предлогом борьбы за чистоту нравов расправиться с лидерами нобилитета. Появление на форуме Сципиона опрокинуло бы масштабные планы торгово-финансовой олигархии. Даже само воспоминание о принцепсе оживило народ и пошатнуло авторитет Катона. Поэтому вся предприимчивость предпринимателей обратилась на дело осквернения репутации соперника. Порциево племя, зарывшись крепкими носами в грязь, перепахало все идеологические помойки и извлекло на поверхность неимоверное количество гнили, каковую принялось метать в очнувшуюся от нокдауна прежних побоев совесть народа. Совесть опять свалилась замертво, а выхолощенные души людей теперь лишь удивлялись своим недавним добрым чувствам. Цари серебра и императоры злата небрежно поманили к себе трибуна Квинта Невия, по республиканскому обычаю все еще называвшемуся народным, и слегка позолотили ему руку, отчего его рот сразу же наполнился гноем, затем вытолкали начиненного ядом народного заступника на форум.

«Как допустили мы, квириты, что опасный преступник, злейший враг Отечества Корнелий Африканский до сих пор разгуливает на свободе! — завопил он, выпучив глаза и тайком потирая золоченые руки. — Он укрылся от нас в Литерне и безнаказанно продолжает плести козни против государства. Он собирает шайки рабов и бандитов, чтобы с их помощью воцариться в Риме, а мы прозябаем! Как случилось, что он уже четвертый год ускользает от суда? Далее это продолжаться не может, и я, народный трибун Квинт Невий, заявляю, что своею трибунской властью доставлю сюда непомерно зазнавшегося нобиля и подвергну его вашему суду! Некогда мы не побоялись к нему, тогда консулу, отправить комиссию в Сицилию, а теперь не можем извлечь его из зарослей литернского сада, где он, посмеиваясь над нашим благодушием, предается пирам и разврату!»

Развернулась масштабная борьба Корнелиев с олигархией и примкнувшим к ним Валериями и Фуриями. При активном пособничестве Эмилии нобили наладили переписку со Сципионом и настойчиво просили его поскорее вернуться к активной жизни.

На какое-то время Публий заинтересовался этой идеей и даже начал обдумывать судебную речь против Невия. Правда, его память ослабла от долгих болезней и потому ему пришлось делать записи. Написав речь, он представил, как будет произносить ее перед озверевшим от лжи и злобы плебсом ради спасения всяческих Корнелиев, Эмилиев, Сервилиев, ставших ему почти столь же чуждыми, как и олигархи, ибо все они, независимо от политической принадлежности, должны были сгинуть вместе с деградирующим обществом, а представив, содрогнулся от отвращения. Увы, слишком многое пережил Сципион за последние время, и слишком отдалили его эти переживания от прежних соратников. Глядя на Рим с расстояния двух лет жестокого одиночества, он видел пропасть, разверзшуюся у римских холмов, и сознавал всю бесполезность и ничтожность судорожной кутерьмы своих современников в попытках в одиночку или мелкими группами спастись от грядущего вслед за моральным кризисом физического краха общества.

До конца дня Сципион задумчиво ходил вдоль стены усадьбы, размышляя над создавшимся положением, а вечером заявил Эмилии, что отказывается простить сограждан и вернуться в Рим.

Миновав этот зигзаг, жизнь Сципиона вышла на финишную прямую. В Риме же Катоны да Невии еще некоторое время пошумели, но, убедившись, что грозный враг брезгует воевать с ними, забыли о его «азиатских злоупотреблениях», а также — о «царской надменности» и занялись насущными делами, то есть очередным переделом так или иначе материализованного престижа внутри государства, созданного под руководством Сципиона и его соратников.

С тех пор Публию стало как бы покойнее днем, но зато по ночам он томился бесцельностью жизни и спал плохо. И вот когда-то на пороге утра его постиг слишком явственный сон. Вначале ему послышался приглушенный говор до боли знакомых голосов, а затем он увидел, как к нему приближаются отец и мать: отец впереди, а мать чуть-чуть сзади и слева от него. «Публий!» — услышал он возглас отца и разом очнулся от наваждения сна. В тот же миг в ушах снова раздалось его имя, но уже произнесенное матерью. Голос отца был торжественен и значителен, тон матери — тревожный и виноватый.