Патрик Нит - Новоорлеанский блюз

• Название: Новоорлеанский блюз
• Автор: Патрик Нит
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-947-9

Книга английского писателя и известного диджея — это история жизни немолодой проститутки, рассказанная случайному попутчику. Казалось бы — что особенного? Но Патрику Ниту, талантливому во всем, удалось создать «роман о джазе, судьбе, семье и дружбе», за что он и получил Уитбредскую литературную премию.

---

Аккуратно, с выражением благоговения на лице, она повесила головной убор обратно на спинку стула, а когда повернулась к Тонго, ее глаза сверкали, как черные ониксы. Бунми стояла совсем рядом с ним, ее лицо было на уровне его груди, сияющие глаза смотрели прямо на него. Он вдыхал нежный мускусный запах ее тела; ощущал ее дыхание, похожее на дуновение западного ветра Купеле, который, как известно, облегчает страдания. Тонго медленно закрывал и открывал глаза, но образа Кудзайи не возникало перед ним. Жены с ним больше не было.

Профессор выглядела так, словно собиралась сказать что-то, но не могла подобрать слов. Тот самый вопрос, который не выразить словами, подумал Тонго. В такой момент все женщины ведут себя одинаково, в момент, когда их можно схватить, как питон хватает загипнотизированного им цыпленка. И мужчины должны пользоваться этим моментом.

Тонго потянулся к ней, обнял, а потом взял в ладони ее лицо. Облизав пересохшие от волнения губы, он прижал ее к себе, закрыл глаза и замер, вдыхая ее запах и чувствуя жар ее тела. Вдруг он почувствовал острую боль, от которой прикусил язык, и у него перехватило дыхание — Бунми резким движением колена нанесла ему удар между ног.

— Вы соображаете, что делаете? — закричала она. — Какого лешего?

Но Тонго не мог произнести ни слова. Он уткнулся лицом в мягкую резину надувного матраса, из его глаз потоком лились слезы. До него доносились изрекаемые Бунми тирады; на фоне острой боли он очень отчетливо понимал смысл ее слов. Он почувствовал, как к горлу подступает комок, и с испугом подумал о том, что это, может быть, вовсе не комок, а оторванное ударом яйцо. Он просунул обе ладони между ляжками и мысленно подивился тому, как мог докатиться до такого; он, вождь, вместо ожидаемого удовольствия от близости с женщиной держался за мошонку. И вот сейчас, впервые за все время, он начал чувствовать свою ответственность за то, что Кудзайи ушла (или, по крайней мере, переложить вину на плечи своего беспомощного чонгве). Он припомнил одно из любимых высказываний Мусы: «Если ты обделался в спальне, то не удивляйся тому, что воняет во всем доме». Точно. «Тонго — разведенец с одним яйцом» — вот кем он останется в воспоминаниях потомков.

Речь профессора продолжалась не менее десяти минут, во время которых она сначала проклинала всех мужчин, потом бранила Тонго за качества, присущие лично ему. Затем в обратной последовательности, и снова все сначала. Несколько раз вождь пытался оторвать голову от матраса, открыть рот и объясниться. Но даже при малейшем движении острая, как игла, боль странным образом отдавалась в самых невероятных местах его тела (за ухом, в подмышках), лишая его возможности произнести хоть слово.

Внезапно гнев Бунми начал стихать, она смягчилась и даже поинтересовалась, не причинила ли ему вреда больше, чем намеревалась. Тонго лежал плашмя, не шевелясь, и по его телу время от времени пробегали судороги. Бунми, видя это, встревожилась. Ведь если разобраться, он хотел всего-навсего поцеловать ее, и этот несоразмерной силы удар, последствия от которого могут быть такими же, как и от кастрации, был, несомненно, слишком уж суровым возмездием за такое невинное намерение. К тому же в таком состоянии вождь вряд ли сможет добраться до своей деревни Зиминдо, у жителей которой он и популярен, и… ну… все-таки вождь…

— Вы в порядке? — обеспокоенно спросила она, а вождь вместо ответа плаксиво сморщил нос. Кто знает, что он хотел сказать: «Все нормально» или «Умираю». Он сделал попытку сесть, и когда она увидела страдальческое выражение его лица, то закусила верхнюю губу и разом прекратила улыбаться: его лицо было искажено неестественной гримасой, как у персонажей мультфильмов — один глаз широко раскрыт, другой сощурен в щелочку, ноздри раздуты, губы вывернуты.

— Простите, — сказала она. — Вы застали меня врасплох. Это было чисто рефлекторно.

Вождь ничего не ответил. Его лицо будто окаменело. Подождав секунду, Бунми предложила:

— Придите в себя, я выйду. Когда вы… ну, понимаете… будете готовы.

Она и ее коллеги археологи сидели вокруг костра, когда вождь наконец вышел из палатки и нетвердой, заплетающейся походкой, на подкашивающихся ногах, направился к ним. Ночь была настолько темной, что его фигура с трудом различалась при свете пламени. Бунми молча размышляла о чем-то своем; она находила что-то притягательное в его характере, в нем приятно сочетались достоинство, застенчивость и гордость, и что-то подсказывало ей необходимость сохранить в тайне произошедшее, дабы избавить его от дальнейших унижений.

— Садитесь, — сказала она. — Хотите поесть?

Тонго сел, неловко подмяв под себя оставленную кем-то банку из-под пива.

Археологи тепло приветствовали Тонго (все, кроме того самого их коллеги, прокуренного гаром, которого у костра не было. Вероятнее всего, он спал в какой-нибудь канаве и видел такие сны, от которые даже гиена могла впасть в бешенство). Появление Тонго обрадовало этих молодых парней отчасти потому, что за многие месяцы, проведенные в Африке, они почти не встречались с местными жителями и были рады любой возможности пообщаться с африканцами. Но главным образом их великодушие было продиктовано тем, что на лице Тонго застыло выражение самоуничижения, а виноватые глаза молили о прощении — все это, несмотря на его высокое положение, располагало к общению с ним. Можете не сомневаться в том, что, когда они, вернувшись в Америку, будут вспоминать свою жизнь «в поле», униженный вид Тонго станет ярлыком, который они по доброте душевной будут вешать на каждого африканца.

Что касается вождя, то он очень скоро позабыл имена этих молодых парней, потому что они называли друг друга не по именам, а пользовались обращениями типа «Буд», «Чипс», «Джиди»[107], что ассоциировалось в представлении Тонго с известными американскими продуктами питания.

Они решили приготовить на ужин маисовую кашу, и Тонго попросил разрешения показать им, как варить настоящий замбавийский чадзе. Все с нескрываемым восхищением следили за тем, как вождь проворно перемешивает муку с холодной водой, затем вливает в чашку молоко, после чего снова месит до получения тягучей однородной массы, в которую затем постепенно добавляет кипящую воду. Бунми смотрела на кулинарное действо вождя с кривой усмешкой; ей доставляло удовольствие видеть, какие муки причиняет Тонго неловкое сидение на корточках, во время которого он терпеливо учит бородачей готовить чадзе без комков. Пока их внимание было всецело сосредоточено на стряпне, Тонго время от времени поглядывал на Бунми с выразительной улыбкой, получая такую же улыбку в ответ.

Во время еды Тонго с почтительным вниманием прислушивался к их спору относительно возраста экспоната С-14 и даже проявил интерес к их шуткам.

— Сколько археологов необходимо, чтобы ввернуть лампочку?[108] — с явной насмешкой спросил Чипе (а может, это был Буд).

— Не знаю, — ответил Тонго, поводя плечами.

— А мы и не вворачиваем лампочки, — заржал Чипе. — Пусть это делают другие, мы же делаем свои дела, а на досуге пытаемся представить себе, как бы мы вворачивали лампочки!

Археологи окидывали Тонго оценивающими взглядами, сопровождая их репликами типа «А ничего, да?», «Врубаешься?», а он улыбался широко и смущенно и время от времени утвердительно кивал головой.

— Все правильно! Все правильно! — восклицал он, а затем пояснял: — У нас, в Зиминдо, понятно, электричества нет. Поэтому мы не знаем всех тонкостей вворачивания лампочек.

Поначалу бородачи не могли понять, шутит вождь или принимает все за чистую монету, и только после того, как он слегка приподнял бровь, они все поняли и дружно расхохотались.

После ужина Тонго развлекал их историями, демонстрируя искусство прирожденного рассказчика. Он рассказал им о том, как однажды во время учебы в колледже его приятель-выпивоха Камвиле так напился, что вообразил себя Иди Амином[109] и набросился на преподавателей. Он рассказал о женщине из Зиминдо, в краале которой нашли больше пятидесяти пар украденной обуви, и о том, как селяне распустили слух, будто эта женщина к тому же еще и ведьма, родившая на свет чонгололо (этот рассказ много потерял, так как Тонго не мог припомнить, как по-английски чонгололо[110]). Он поведал им о долго пребывавшем в безбрачии закулу, который по настроению мог управлять погодой, и о том, как он был убит молнией, когда подсматривал за ничего не подозревавшими новобрачными.

Тонго свернул небольшую самокрутку и пустил ее по кругу, предупредив бородачей о том, что последствием курения его травки может быть повышенное газообразование. Самокрутка пошла по кругу, а беседа перескочила на более вульгарный уровень (к чему Бунми отнеслась вполне терпимо), и вождь рассказал им про Мусу, закулу, который восторгался половой жизнью бабуинов (ввиду отсутствия собственного сексуального опыта). Своими рассказами он ублажал и самого себя — саднящая боль между ног все еще не проходила, однако чувствовалась уже не так сильно оттого, что он пребывал в центре внимания.