Патрик Нит - Новоорлеанский блюз

• Название: Новоорлеанский блюз
• Автор: Патрик Нит
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-947-9

Книга английского писателя и известного диджея — это история жизни немолодой проститутки, рассказанная случайному попутчику. Казалось бы — что особенного? Но Патрику Ниту, талантливому во всем, удалось создать «роман о джазе, судьбе, семье и дружбе», за что он и получил Уитбредскую литературную премию.

---

— Как классно быть вождем толпы гудо, — с энтузиазмом произнес он. — Никаких проблем с женами и детьми! Вы вольны выбирать себе любимую партнершу; для нее это будет означать только то, что ей придется укладываться под вас чаще других девушек. Вождь — он как бог: он может поиметь в один день столько женщин, сколько захочет, и ни одна не будет жаловаться, не будет просить новую юбку или деньги на покупку пары башмаков. Вы думаете, надо будет платить лобола? Конечно же, нет! Единственная причина, по которой вы можете встретиться с матерью девушки, это если вам в голову придет фантазия заняться любовью с женщиной постарше!

А что касается чонгве у гудо? Господи! Он имеет форму зонтика. Когда он встает, его покрывают бугорки, похожие на шипы звоко, и девушка даже не шевелится, боясь разрывов. Вождь в любое время может почувствовать желание вспахать новое поле, и вы смело можете биться об заклад, что и самки бабуинов позволят ему сделать все, чего он захочет. И поверьте мне, уж эти-то леди не протестуют и не дерзят!

Молодые люди, сидевшие у костра, весело хохотали. Их веселили не столько сами рассказанные Тонго истории, сколько то, как он рассказывал их: его глаза были широко раскрыты, и, жестикулируя, он красноречиво дополнял подробностями все действия, сопутствующие описываемому процессу. А Бунми? Она не могла сдержать веселья, слушая его бредни, наблюдая его мальчишеское хвастовство, живость и энергию.

— И они не бьют вас по кожоне, — с намеком произнесла она.

— Чего? — не расслышал все еще смеявшийся Тонго.

— Самки бабуинов. Они не наносят вам ударов между ног.

— Не только самки бабуинов, — сказал Тонго, переходя на серьезный тон. — Ну кто осмелиться ударить вождя по чоко? Мэйве! Для того чтобы решиться на такое, надо быть необычной женщиной!

Отношения между мужчинами сделались настолько теплыми, что мысль о том, чтобы спеть, пришлась всем по вкусу, и Джиди — а это был именно Джиди, поскольку борода, не полностью закрывающая лицо, отличала его от остальных археологов — вытащил гитару и начал бренчать на ней, используя всего три аккорда. Все бородачи дружно и фальшиво загорланили песни Пола Саймона[111], Боба Дилана[112] и других поп-звезд.

Бунми смотрела через пламя костра на Тонго, на лице которого улыбка держалась так же прочно, как одежда на крючке. Она, поймав его взгляд, что-то говорила ему глазами, и он отвечал ей красноречивыми взорами; вдруг они, как по команде, встали и отошли от костра. Сперва они стояли лицом к лицу, но это было очень неудобно обоим, и тогда они начали кружить друг вокруг друга, будто птицы бока в брачный период.

— Не сердись на них за пение… — первой заговорила Бунми.

— Это ты называешь пением? Для меня это просто идиотский обычай мусунгу, накурившихся гара. Я никогда этому не удивлялся.

— Как твои…

— Мачоко? Не волнуйтесь, профессор; такие же твердые, как каштаны маполе. Моя гордость, вот она действительно пострадала и нуждается в экстренном лечении.

— Что? Тебя прежде никогда не останавливали таким образом? — засмеялась Бунми, но стоило ей поднять глаза и увидеть негодующее лицо Тонго, как ее смех мгновенно оборвался.

— Я вождь, — тихим голосом произнес он и сделал несколько шагов в сторону. — Пойдем.

— Куда?

— Теперь моя очередь показать тебе кое-что.

— Хорошо.

Вождь повел Бунми прочь от лагеря, в сторону высохшего озера. Темень была такая, что профессор, спускаясь по тропинке к берегу, постоянно спотыкалась и хваталась за руку Тонго. Он взял ее под руку.

— А знаешь, — сказала Бунми, — ты отличный рассказчик.

Она не могла видеть выражения лица Тонго, но почувствовала, как он, услышав ее слова, пожал плечами.

— Я ведь замба, — просто ответил он. — А все замба прирожденные рассказчики. Все американцы — ожиревшие, нигерийцы — тупые и самодовольные, а англичане — противные и высокомерные. У нас нет фастфудов и нет ничего, чем можно кичиться, кроме нашей привлекательной внешности. Поэтому мы рассказываем истории и занимаемся любовью лучше всех.

Перейдя через озеро, они сели на противоположном берегу, и вождь выпустил руку Бунми. Он лег на землю, положив ладони под голову. Профессор села, уперев локти в колени; она вдруг почувствовала смутное беспокойство. Пение бородачей прекратилось; костер казался отсюда не ярче далекой свечи, а темнота и тишина вокруг были такими, что можно было расслышать даже то, что не произносилось вслух.

— Ну а что ты можешь рассказать о себе? — тихо спросил Тонго. — Какова твоя история?

— О чем ты?

— Ты ведь американка, а я никогда не был и не буду в Америке.

На мгновение снова наступила тишина, тишина такая, от которой звенело в ушах. А все потому, что Бунми смутилась: она не знала, с чего начать, что сказать; не знала, что именно он хочет услышать. К тому же она не хотела рассказывать ему абы что. Но вот она начала рассказывать, рассказывать обо всем: о Чикаго, об озере Мичиган, об очертаниях небоскребов на фоне неба, о баскетбольной команде. Тонго слушал, но все это было ему неинтересно.

— Ну а ты сама? — перебил ее он. — Где ты росла?

Она рассказала ему об отдаленном от центра районе Чикаго. «Соседство такое, что страшно вспомнить», — сказала она. Она рассказала ему о бандитских шайках, о наркотиках; рассказала о своей подружке Лакише, которая погибла от шальных пуль в бандитской перестрелке, когда на перемене прыгала через веревочку возле школы. Тонго, слушая, качал головой и время от времени задумчиво говорил: «Я не понимаю».

А потом она рассказала о своем отце, преподобном Исаие Пинке-младшем. Поначалу эта часть повествования звучала как-то принужденно. Она рассказала, что для нее, пока ей не исполнилось тринадцать лет, было установлено что-то вроде комендантского часа: ей запрещалось выходить из дома после захода солнца. Она припомнила свои споры на темы морали с отцом-проповедником; вспомнила, как он старался сблизиться с самыми добропорядочными дамами своего прихода. Она вспомнила, с каким неодобрением относился он к ее друзьям; однажды, увидев ее беседующей с мальчиком, он задал ей трепку. «Выбраться из этого проклятого места тебе могут помочь только Бог и учеба, — постоянно внушал ей отец. — Начни по-настоящему с одного, и второе получится как бы само по себе». Но, как оказалось, ее преподобный отец ошибался. Чем усерднее она училась, тем меньше ее влекла к себе церковь.

— Что ты говоришь? — время от времени восклицал Тонго таким тоном, словно ее рассказ подтверждал его собственные мысли. И всякий раз, когда она смущенно замолкала, он помогал ей, прося уточнить что-то или задавая наводящий вопрос. А что стало с ее матерью? Она умерла при родах, и отец никогда не вспоминал о ней, а Бунми даже не видела ее фотографии. А семья ее отца? Он откуда-то с Юга, так ей кажется. Вероятно, они были прежде рабами на плантации.

— Ты права, — вдруг как бы про себя произнес Тонго.

— В чем?

— Когда говоришь о своем африканском происхождении.

— А как может быть иначе? Ведь мои предки были африканскими рабами.

Тонго покачал головой.

— Я имею в виду твою историю. Это типично африканская история. Бери этот головной убор, профессор. Делай любые анализы, я подпишу все необходимые бумаги. Я уверен, что могу доверять такому исследователю африканской культуры, как ты.

Бунми повернулась к нему. Она хотела увидеть его лицо, понять, о чем он думает. А он в это время пристально смотрел в небо, и лицо его окаменело. А что дал ей самой этот разговор? Она одновременно чувствовала и удовлетворение, и обеспокоенность от того, что доверилась ему, и не вполне понимала, зачем ей это было надо.

— Ты сказал, что хочешь показать мне что-то, — произнесла она после паузы.

Тонго посмотрел на нее; черты ее лица казались ему совершенными, ее профиль на фоне неба был как тень любимой на стене спальной хижины.

— Ты видишь Замба, — сказал он, и его голос прозвучал задумчиво и бесстрастно, — луну, от которой произошло название нашего племени? Мы назвали ее Божественной Луной из-за тесных отношений, существовавших между ней и великим вождем Тулоко, который первым заключил союз с отцом-Солнцем ради победы над негодяем шамва, похитившим наши жертвоприношения, драгоценные камни и другие предметы культа, нынче никому не понятного. Ты видишь ее? Сейчас она почти не появляется на небе. Некоторые люди считают Луну ленивой, потому что она каждый месяц пропадает с небес. Но у них ума столько же, сколько у цыплят, играющих с автобусом номер 17, In memoriam. Ведь Божественная Луна не такое божество, как отец-Солнце. Она была рождена человеком, взлетевшим на небо для того, чтобы спасти нас от гнева богов. Так разве есть что-либо удивительное в том, что ее новое положение ей в тягость? Конечно, нет. Раз в месяц она пытается закрыть глаза и плачет, плачет потому, что никогда снова не окажется на земле.