Михаил Сегал - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Михаил Сегал
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077215-5

Читателя этой книги, всегда забавной и страшной, ждет масса удовольствия, потому что главное читательское удовольствие ведь в узнавании. Все мы это видели, все понимали, а Сегал взял да и сказал. Думаю, что все эти рассказы и повесть сочинялись главным образом не ради будущих экранизаций и даже не для литературной славы, и уж подавно не для заработка, а в порядке самолечения. Если бы Сегал не написал все это, он бы сошел с ума. И тому, кто тоже не хочет сойти с ума, полезно прочитать и перечитать эту небольшую книжку, возможно, самую неожиданную за последние лет десять.

---

— А что, — сказал Аркадий Игоревич, — это ход.

Никто не шелохнулся, потому что это было еще не совсем похоже на решение.

— Это ход… Давайте так и сделаем… Лучшего переговорщика, знакомого с рок-реалиями, нам не найти. А от силовых структур будет работать майор Нагорный, личность проверенная.

Холодноватой внешности мужчина в форме перестал барабанить, привстал, кивнул. Мне показалось, что я его где-то видел.

— 4 —

Батюшка Степан Алексеевич все выслушал, посмотрел мне в глаза и сказал:

— Верю.

Мы сели в автобус и позвонили БОПТу на телефон в кабинете. У меня и у Нагорного были спаренные трубки: это правило подобных операций. БОПТ сказал своим металлическим голосом:

— Я же просил не афишировать.

«Странная лексика для террориста», — подумал я, составляя его психологический портрет… «Афишировать»…

— Уверяю вас, что прихожане не в курсе, мы никого не эвакуируем, церковь живет своей обычной жизнью.

— Верю, — прохрипел он, — посадите солдат обратно в автобусы.

Нагорному это не понравилось, но он приказал бойцам вернуться.

— Теперь, — сказал БОПТ, — уберите снайперов… Развели детский сад.

Мы переглянулись.

— Да-да. С крыши, с дерева и из этой дурацкой исповедальни.

Складывалось ощущение, что, сидя в кабинете, он видит через стены, будто он Бог или СКУНС.

Нагорный занервничал:

— Откуда он знает про всех наших?

Я тоже немного сорвался и излишне эмоционально спросил батюшку:

— Какого черта там делает эта дурацкая исповедальня?

— Без чертей, — сказал Степан Алексеевич, и это меня отрезвило, так как я сейчас только что в Устной Речи практически нарушил закон о БУРС [34 — БУРС — Безусловное Уважение к Религиозным Святыням.], — и не пригибайтесь вы так: окна моего кабинета сюда не выходят.

— А куда выходят? — спросил Нагорный.

— Никуда не выходят. Он видит нас по мониторам, здесь двенадцать камер. Вы же в прошлом году и устанавливали.

— Простите, — сказал я, — нервы. Сами понимаете, речь идет о жизни заложника. Просто я хотел спросить, что делает католическая исповедальня у вас в храме. Просто чтобы в курсе быть.

— Ничего не делает, — ответил батюшка, — в костеле ремонт, на время поставили… Кошмар какой-то, у меня сейчас похороны.

Показалось, что он вспомнил о предстоящих похоронах, но, может, уже и увидел: во двор въехало несколько ритуальных автобусов. Они загородили вход в храм, и буквально за минуту двор наполнили люди в черных и серых костюмах: не красивых траурных, как в кино про мафию, а разношерстных, наскоро подобранных. Никто же не держит у себя дома специально красивый костюм для похорон, зачем он? Платки и лысины запестрели во дворе. Вытащили гроб и крышку, понесли на руках. Я разглядел, что хоронили молодую девушку лет двадцати пяти.

БОПТ позвонил и сказал, что все видит, что отпевание должно пройти без эксцессов, а после он выдвинет свои требования и все расскажет. Батюшка попрощался с нами и пошел в церковь.

— Вот, — радостно сообщил Нагорный, — подключился.

На большом экране в нашем специально оборудованном автобусе стало видно изображение с одиннадцати камер из двенадцати. Они показывали разные участки двора и внутри церкви, не было видно только последней, двенадцатой — самого кабинета. Датчики показывали, что доступ к ней заблокирован. Вдруг пошли помехи, и изображение стало нестабильным. Мы с Нагорным вышли во двор, смешались с толпой. Медленно затопали ко входу, чтобы хоть как-то понимать, что происходит.

Меня трясло. Я понимал, что у любого отпевания есть конец и, когда закончится это, БОПТ начнет говорить. Сразу откроется, кто заложник. Я решился:

— Послушай, Нагорный, что ты думаешь о законах? О законах Великой России?

— Это мы сейчас Устно Разговариваем? — уточнил он. Было видно, что подкован майор хорошо.

— Конечно, — ответил я.

— Тогда ничего отдельного не думаю, их просто нужно исполнять. А что?

— А если не Устно?

— Как это — не Устно? У нас же сейчас, по-любому Устная Речь.

— Ну, просто так, между нами.

Нагорному не было никакого резона доверять мне, незнакомому человеку из ФСОЗОПа.

— То же самое, — сказал он, — на безусловном исполнении всех без исключения законов, на равенстве перед ними всех Нормальных Людей и Государственных Работников зиждется благополучие и процветание Великой России.

Мы стояли в толпе у самого входа и через головы видели происходящее. Степан Алексеевич совершал отпевание, ближайшие родственники целовали девушку в лоб. Печальный молодой человек, видимо, друг или жених, стоял рядом. Не подходил, не целовал. Боялся или брезговал. Шутка ли: поцеловать мертвую, даже в лоб.

— Спаси меня, — сказал я, наклонился к удивленному Нагорному и рассказал все как было. Без его помощи я бы все равно ничего не смог сделать. Нагорный слушал с замершим лицом, потом на глазах показались слезы: Сергеев, убитый офицер из тюрьмы, оказался его старым товарищем.

— Он сам решил идти, — повторил я несколько раз, но, конечно, это мало могло утешить Нагорного. Услышанная информация пробудила в нем Человеческий Фактор.

— Что ты предлагаешь? — наконец спросил он.

Я рассказал свой план. Мы должны инкогнито освободить заложника, отвезти в Пункт Приведения в Исполнение до вечера и расстрелять сегодняшним числом.

— Мы же нарушим закон, — сказал Нагорный.

— А квартиру в новом доме возле «Молодости» я тебе гарантирую, — почему-то сказал я.

Нагорный помолчал.

— Вы что, и квартиры распределяете? — спросил он через несколько секунд. Я не ответил, а он спросил еще: — А кого мы предъявим начальству?

Недостаток логического мышления всегда был моей проблемой. Я понял, что погиб. Истерически думая о том, как освободить Васю и доставить в Пункт, я совершенно не подумал о том, что освобожденного заложника нужно предъявить начальству. Эти две задачи противоречили друг другу. Получается, что я проваливаю либо свое первое задание по Приведению в Исполнение, либо второе — по освобождению заложника, которое зачем-то сам взвалил на себя. Мне захотелось попросить у Нагорного пистолет и умереть на месте.

Церковные пения (или песнопения) закончились. Я, честно говоря, не очень понимаю разницу между ними. Нам рассказывали что-то на обязательных занятиях в ЮДЦ, но это было очень давно. В наступившей тишине стало слышно, как один из рабочих спросил молодого человека, стоящего у гроба:

— Сейчас заколачивать или на кладбище?

— Сейчас, — ответил молодой человек, быстро подошел к девушке и поцеловал в губы. Рабочий заколотил крышку, стараясь стучать аккуратно, потому что звук от молотка раздавался гулко, улетал под купол и мог нарушить БУРС.

— Давай рассудим логически, — сказал Нагорный Устной Речью, — ведь он приговорен к смерти?

— Да, — ответил я тоже Устной.

Мы оба понимали про Устную и старались говорить взвешенно.

— Значит, если мы сейчас осуществим штурм и их обоих положим, ничего не изменится для Великой России? По закону — один БОПТ, другой — приговоренный? Наши действия не коснутся Нормальных Людей.

— Да, но это только мы знаем, что он приговоренный. А для всех получится, что вы зачем-то убили заложника. Это конец твоей карьеры. Ты же, наоборот, должен его освободить.

Процессия двинулась назад, вынося нас из церкви. Выхода не было ни с логическим мышлением, ни без. Я смотрел почему-то на полноватого пятидесятилетнего дядьку, который нес за ножку табуретку. Табуретка была темная, рассохшаяся, видавшая не одну крышку от гроба, пережившая не одну зиму на балконе. Нужно было срочно что-то ответить, сейчас должен был позвонить БОПТ. Но я смотрел как завороженный на табуретку и думал, что вот у меня на балконе стоит такая же, а я не замечаю, какая она ужасная. А чужую — замечаю.

— Главное, — сказал я, — предъявить начальству заложника.

Я действовал как обычно: говорил только полмысли, чтобы собеседник ее развил и нашел решение. Но Нагорный на такие вещи не велся. Молчал. Ждал.

Табуретку закинули в автобус, люди стали рассаживаться. Наши спаренные телефоны не звонили, но уже казалось, что звонили, трубка жгла руку.

— Ну кто сказал сюда класть? — затараторила какая-то женщина в толпе. — Кто сказал сюда садиться?

— Кто сказал, что это должен быть Вася? — спросил я вдруг Нагорного.

Он посмотрел на меня, и сначала показалось, что это взгляд ненависти или змеи, смотрящей на жертву. Но Нагорный просто думал. Я чувствовал, что он понимает меня и просчитывает вариант, при котором мы должны предъявить начальству какого-то другого заложника, а моего Узника втихую освободить и отвезти до вечера в Пункт. Тогда все законы будут соблюдены, я спасен, а сам Нагорный — с жилплощадью. Я чувствовал, что он борется с Человеческим Фактором.