Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Михаил Луконин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1985

М. К. Луконин (1918–1976) — известный советский поэт, чья биография и творческий путь неотделимы от судьбы фронтового поколения. Героика Великой Отечественной войны, подвиг народа в годы восстановления народного хозяйства — ключевые темы его стихов.

Настоящий сборник, достаточно широко представляющий как лирику Луконина, так и его поэмы, — первое научно подготовленное издание произведений поэта.

В книге два раздела: «Стихотворения» и «Поэмы». Первый объединяет избранную лирику Луконина из лучших его сборников («Сердцебиенье», «Дни свиданий», «Стихи дальнего следования», «Испытание на разрыв», «Преодоление», «Необходимость»), Во второй раздел включены монументальные эпические произведения поэта «Дорога к миру», «Признание в любви», а также «Поэма встреч» и главы из поэмы «Рабочий день».

---

7. ПОЛЕ БОЯ

Пахать пора!
                       Вчера весенний ливень
прошелся по распахнутой земле.
Землей зеленой пахнет в блиндаже.
А мы сидим — и локти на столе,
и гром над головами,
                                     визг тоскливый.
Атаки ждем.
                     Пахать пора уже!

Глянь в стереотрубу на это поле,
сквозь дымку испарений, вон туда.
Там стонет чернозем, шипит от боли,
там ползают противники труда.
Их привели отнять у нас свободу
и поле, где пахали мы с утра,
и зелень,
               землю,
                            наши хлеб и воду.
«Готов, товарищ?»
— «Эх, пахать пора!»
Постой!
Как раз команда: «Выходи!»
Зовут, пошли!
                       Окопы опустели.
Уже передают сигнал, пора!
«Пора! Пора!»
                         Волнение в груди.
Рассыпались по полю, полетели,
и спинам жарко с самого утра.
Ползти…
             На поле плуг забытый…
                                                     Друга
перевязать и положить у плуга.
Свист пуль перескочить,
                                            упасть на грудь,
опять вперед —
                             всё полем тем бескрайним,
и пулемет, как плуг, держать,
                                                     и в путь —
туда,
            где самолет стрижет комбайном.
Шинель отбросить в сторону —
                                                     жара!
Опять бежать, спешить.
                                          Пахать пора!..

Идти к домам,
                           к родным своим порогам,
стрелять в фашистов,
                                       помнить до конца:
взята деревня!
                          Впереди дорога,
и вновь идти от милого крыльца.
Так мы освобождаем наше поле,
родную пашню,
                            дом,
                                  свою весну.
В атаку ходим, пахари,
                                       на воле,
чтоб жить,
не быть у нечисти в плену.

А поле, где у нас хлеба росли, —
любой покос и пастбище любое,
любой комок исхоженной земли,
где мы себе бессмертье обрели,—
теперь мы называем полем боя.

1942

8. КОЛЕ ОТРАДЕ

Я жалею девушку Полю.
                                         Жалею
за любовь осторожную:
                                         «Чтоб не в плену б».
За:
       «Мы мало знакомы»,
                                          «не знаю»,
                                                            «не смею»…
За ладонь, отделившую губы от губ.
Вам казался он:
                           летом —
                                            слишком двадцатилетним
осенью —
                 рыжим, как листва на опушке,
зимою
                ходит слишком в летнем,
а весною —
                       были веснушки.
А когда он поднял автомат, —
                                                    вы слышите? —
когда он вышел,
                            дерзкий,
                                           такой, как в школе,
вы на фронт
                      прислали ему платок вышитый,
вышив:
               «Моему Коле!»
У нас у всех
                         были платки поименные, —
но ведь мы не могли узнать
                                                 двадцатью зимами,
что когда
                 на войну уходят
                                             безнадежно влюбленные
назад приходят
                               любимыми.
Это всё пустяки, Николай,
                                                   если б не плакали.
Но живые
                  никак представить не могут:
как это, когда пулеметы такали,
не встать,
                  не услышать тревогу?
Белым пятном
                          на снегу
                                             выделяться,
руки не перележать и встать не силиться,
не видеть,
                  как чернильные пятна
                                                        повыступали на пальцах,
не обрадоваться,
                                 что веснушки сошли с лица?!

Я бы всем запретил охать.
Губы сжав — живи!
                                    Плакать нельзя!
Не позволю в своем присутствии плохо
отзываться о жизни,
                                     за которую гибли друзья.

Николай!
С каждым годом
                               он будет моложе меня,
                                                                        заметней
постараются годы
                                  мою беспечность стереть.
Он
      останется
                           слишком двадцатилетним,
слишком юным,
                             для того чтобы дальше стареть.
И хотя я сам видел,
                                   как вьюжный ветер, воя,
волосы рыжие
                          на кулаки наматывал,
невозможно отвыкнуть
                                         от товарища и провожатого,
как нельзя отказаться
                                        от движения вместе с землею.

Мы суровеем,
друзьям улыбаемся сжатыми ртами,
мы не пишем записочек девочкам,
                                                                не поджидаем ответа..
А если бы в марте,
                                     тогда,
                                                  мы поменялись местами,
он
       сейчас
                      обо мне написал бы
                                                            вот это.

1940

9. ХОРОШО

Хорошо перед боем,
когда верится просто
в то,
         что встретимся двое,
в то,
         что выживем до ста,
в то,
         что не оборвется
всё свистящим снарядом,
что не тут разорвется,
дальше где-нибудь,
                                   рядом.
В то,
          что с тоненьким воем
пуля кинется мимо.
В то,
          чему перед боем
верить
            необходимо.

1942

10. В ВАГОНЕ

Как странно все-таки: вагон.
Билет. Звонок. Вокзал. Домой.
И свет и гром со всех сторон.
Колеса бьются подо мной.
Шестнадцать месяцев копил
я недоверие к тому,
что кто-то жил, работал, был,
болел и спал в своем дому.
Шестнадцать месяцев подряд
окопом всё казалось мне.
В вагоне громко говорят
о керосине и вине.
А у меня всего три дня.
Я вслушиваюсь в их слова.
Вздыхают, горестно кляня
дороговизну на дрова.
А мне ведь дорог каждый час.

Жилет раскинув меховой,
я по вагону, напоказ,
пошел походкой фронтовой.
Я был во всей своей красе
(блестит на левой стороне!).
«Оттуда? — спрашивают все. —
Да, тяжело вам на войне…»
Шел, улыбался и кивал,
молодцеватый и прямой.
«В боях бывали?»
— «Да, бывал».
— «Куда же едете?»
— «Домой!»
— «Из госпиталя? На, сынок…»
Беру, жую мякинный кус.
«Кури».
             Глотаю я дымок,
соломой отдает на вкус.
«Ложись, устал…
                       Мы ничего,
мы тут пристроимся в углу.
У вас там трудно с ночевой,
мы перебьемся. Мы в тылу».
— «Ложись и спи…»
— «Слаба кирза,
как они там зимой, в бою!» —
Прикрыла женщина глаза,
упрятав ноги под скамью.
«Спи…»
А колеса всё галдят.
«Спи…»
— «Все живем одной бедой».
— «Спи. Исхудал-то как, солдат…»

А был я просто молодой.

1942

11. «Получил письмо я…»