Олег Смыслов - Генерал Абакумов. Палач или жертва?

• Название: Генерал Абакумов. Палач или жертва?
• Автор: Олег Смыслов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• ISBN: 978-5-9533-6017-3

Как известно, у каждой медали есть две стороны, а жизнь человека имеет светлую и темную сторону. В новой книге про В С Абакумова автор показывает обе стороны этой личности, используя ранее неизвестные документы. Почему именно на Абакумова обратили внимание Кобулов и Берия? После каких событий его назначили начальником Ростовского управления НКВД? Был ли виноват Абакумов в захвате немцами Смоленского архива? Какие просчеты допустила военная контрразведка СМЕРШ в годы войны под руководством генерала? Вместе с ответами на эти вопросы читатель узнает правду о последних минутах жизни опального начальника СМЕРШа.

---

— Так это же был мой друг, — сказал он взволнованно. — Я его хорошо знал.

С теми, кого знал недостаточно хорошо, он поступал иначе…

— Я всегда был верен партии, таким и сдохну, — это его слова.

Его представления о литературе вполне примитивны, но он себя и не выдает за знатока. А вот уж что касается следственной части, тут он профессионал (и, думаю, это самый большой комплимент, который он хотел бы услышать). К своим следственным обязанностям он относится отнюдь не формально. Он думает, изобретает, как бы похитрее заманить вас в ловушку, подставить под удар, использовать вашу ошибку. Он играет с вами, как сытый кот с мышью, когда не только результат, но и процесс игры важен. При этом он может не испытывать к вам никакой вражды или может даже симпатизировать вам, это не имеет никакого значения и никак не отражается на его действиях по отношению к вам. У него есть свои достоинства. Вы можете на него накричать, он не обидится (хотя в интересах дела может сделать вид, что обиделся), вы можете ему льстить, он не поверит. Он еще немножко актер, и его отношение к вам в данный момент ничего не значит. И если он проходит мимо вас не здороваясь или, наоборот, кидается в объятия, не обращайте внимания, просто он хочет произвести на вас определенное впечатление. На самом деле, не здороваясь, он на вас не сердится, а обнимая, он вас не любит.

Но главное впечатление, которое он хочет на вас произвести всегда, это, что теперь, когда идеалы ставятся невысоко, может быть, он и чудак, но он служит партии, и только ей, и ради нее готов сидеть хоть в кабинете секретаря Союза писателей, хоть в тюремной камере. Про него говорят, что он держит слово. Это не совсем так. Держать слово не всегда входит в его планы, не всегда под силу ему, специфика его работы не позволяет ему не давать пустых обещаний, но, когда он что-то пообещал, смог выполнить и выполнил, он бывает явно доволен и выражения благодарности принимает охотно…»

В «романе своей жизни» под весьма необычным названием «Автопортрет» Владимир Николаевич в очередной раз вернулся к образу Ильина, назвав его человеком очень незаурядным. Однако, по мнению писателя, ум у Виктора Николаевича был полицейским.

«Полицейский — не значит глупый, а лишь то, что человек видит всему простые объяснения и находит простые решения. Я думаю, что Ильин по натуре и не злой был, но делал все, что нужно, считая себя солдатом партии. Мне кажется, что эту роль он себе подсознательно придумал для оправдания всех своих поступков…»

И все же В. Н. Войнович, вспоминая прошлое, подчеркивает: «По-моему, Ильин даже неплохо ко мне относился, но раз партия приказала, готов был вгрызться в печенку. А все-таки иногда и его посещали сомнения, и Виктор Николаевич, зажав меня в углу своего кабинета и прикрываясь ладонью от возможных микрофонов, спрашивал шепотом:

— Ну, скажите, как говорится, не для протокола, а мне лично, неужели вы думаете, что ваш «Чонкин» когда-нибудь будет опубликован?

— Виктор Николаевич, — отвечал я ему громко, — я не только думаю, я знаю точно, что когда-нибудь «Чонкин» будет опубликован.

— Ну, вы и самонадеянный, — качал он головой.

— Нет, Виктор Николаевич, я вовсе не самонадеянный. Это вы и ваши единомышленники самонадеянны, потому что думаете, что вы управляете временем. А вы в нем только существуете. Если вы вспомните историю, вы увидите, что ни одна запрещенная книга не пропала. Все они доживали по крайней мере до отмены запретов и только после этого вступали в соревнование с другими книгами…»

Пройдет время, и в декабре 1988 года Виктор Николаевич (старенький и трясущийся) будет скромно сидеть в коридорчике журнала «Юность», зайдя в редакцию по каким-то своим делам. Мимо него будут бегать возбужденные сотрудники журнала с какими-то бумагами.

— Что это вы носите? — не выдержав, поинтересуется Ильин.

— Верстку «Чонкина», — ответят ему.

«Говорят, — напишет Войнович, — он обхватил голову руками и потряс ею так, как если бы ему сообщили о конце Света».

Русский советский критик и литературовед Бенедикт Михайлович Сарнов в своей книге воспоминаний также не обходит стороной темную личность Ильина:

«Насчет того, как стал он оргсекретарем Московского отделения Союза писателей, существовали разные версии. По одной, его пристроил туда знакомый писатель, один из его бывших клиентов. По другой, новая его должность была прямым продолжением старой и сама идея на эту новую должность исходила оттуда.

Сам Виктор Николаевич, разумеется, изо всех сил старался укрепить веру в то, что верна именно эта, вторая версия.

Однажды, когда меня в очередной раз не пустили в какую-то заграничную туристскую поездку, я выразил ему по этому поводу свое негодование.

— Хорошо. Я выясню, — сказал он.

И, столкнувшись потом как-то со мной в коридоре, нежно взял меня за локоть, отвел в сторону и, многозначительно воздев глаза к потолку, сказал:

— Я узнавал. ТАМ никаких претензий к вам нет.

Писатели перед Виктором Николаевичем трепетали. Но у меня было подозрение, что он слегка блефовал, подчеркивая, что и ТАМ, в ТЕХ сферах его влияние по-прежнему остается соответствующим его генеральскому званию. На эту мысль меня натолкнуло впечатление от первой моей с ним встречи.

В конце пятидесятых создавался писательский жилищный кооператив, в который я очень хотел вступить. (Это был единственный способ выбраться из коммуналки.)

Я тогда еще не был членом Союза писателей. Но тут как раз в каком-то важном докладе меня помянул Степан Петрович Щипачев, возглавлявший в то время московскую писательскую организацию. Он назвал меня в числе двух или трех подающих надежды молодых критиков, и кто-то посоветовал мне обратиться к нему за помощью.

Степан Петрович встретил меня ласково и выразил полную готовность поддержать мою просьбу. Он нажал кнопку звонка. Появилась секретарша. Он сказал:

— Виктор Николаевич на месте? Скажите ему, что он мне нужен.

Тут же — «на полусогнутых» — явился Виктор Николаевич. Наклонив голову, внимательно выслушал Степана Петровича. Взяв меня под локоток, увел из начальственного кабинета к себе. Быстро и очень толково составил нужную бумагу, отдал ее машинистке. Через несколько минут ходатайство — на бланке Союза писателей — было отпечатано, подписано Щипачевым и вручено мне. В кооператив меня сразу же приняли.

У меня тогда создалось впечатление, что должность «оргсекретаря» — вполне ничтожная, скорее техническая, для которой как раз и годится такой вот слегка постаревший Молчалин. Но вскоре облик Виктора Николаевича чудесным образом переменился.

От его молчалинских манер не осталось и следа. А когда выяснилось, что руководители Московской организации приходят и уходят (Щипачева вскоре сменил Луконин, Луконина — Сергей Сергеевич Смирнов, Смирнова — Наровчатов), а Ильин остается, все постепенно поняли, кто в этой конторе зицпреседатель Фунт, а кто настоящий хозяин».

Автор нескольких десятков книг очерков, рассказов и повестей, участник войны Анатолий Медников в 70-е годы был членом секретариата Московского отделении Союза писателей РСФСР. В своем дневнике он частенько упоминает имя Ильина.

Например, персональное дело писателя В. Е. Максимова обсуждалось после публикации за рубежом его повести «Семь дней творения».

Вот что зафиксировал Медников для истории о состоявшемся заседании секретариата:

«Началось с того, что Ильин зачитывал документы. Он утверждал, что Максимов — это не настоящая фамилия, настоящая — Самсонов; что после отсидки в лагере Владимир Емельянович в Ленинграде купил метрики на имя Максимова… Впрочем, на это никто особенного внимания не обратил.

Мне интереснее показалось другое. Одно время Ильин опекал Максимова, «воспитывал», вел с ним дружеские беседы, выхлопотал ему квартиру. В повести Максимова, и это вспомнил Наровчатов, есть положительный персонаж с биографией Ильина среди десятков отрицательных коммунистов.

После Ильина выступали Наровчатов и остальные члены секретариата; все говорили о том, что Максимову нет места в Союзе писателей. Казалось, вопрос был ясен. Но неожиданно выступил известный критик Ал. Михайлов. Он сказал:

— Видимо, я останусь в одиночестве. Мне не все ясно. Повести «Семь дней творения» я не читал. Когда работал в аппарате ЦК на Старой площади, вызывал Максимова к себе по поручению Поликарпова. Мы ему тогда помогли с издательскими делами. Думаю, что на оценки «Посева» и княгини Шаховской нельзя полагаться, хочу сам прочитать и убедиться…

Как он выразился — «зарезервирую свое мнение». Это означало, что при голосовании Ал. Михайлов воздержится. После этого выступил Стрехин и повторил то, что говорил на бюро прозаиков, — антипатриотическая, фашистская литература. И упрекнул критика за его нерешительность и колебания.