Юрий Гальперин - Мост через Лету

• Название: Мост через Лету
• Автор: Юрий Гальперин
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0590-9

Юрий Гальперин, один из самых интересных русских прозаиков второй половины XX века, почти не известен в России. Три главные его вещи — «Играем блюз», «Мост через Лету» и «Русский вариант» — не могли быть опубликованы в Советской России. Широкому читателю на родине они стали доступны только в середине девяностых, однако потонули в потоке «возвращенной литературы». Это, конечно, несправедливо.

 По слову Андрея Битова, «Гальперин тяготеет к той культурной ветви, которая привита к стволу русской литературы Набоковым». Действительно, ироничная, стильная, умная проза Гальперина сравнима по чистоте и мастерству с набоковской; однако, с одним отличием: проза Гальперина теплее и человечнее, она обращена прежде всего к живой и непосредственной эмоции читателя.

---

В бутылке оставалось на донышке.

— Примкнешь? — безнадежно спросил он. Лешаков молча отказался.

Водки-то и было всего ничего. На полную рюмку не набралось. От граммульки такой и тепла не почувствуешь, а не то что окосеешь. Здоровому мужику, инженеру, глоток пришелся бы, как слону дробина. Но жажда и желания отцвели в Лешакове. Ничего не хотел он, не требовалось ему ничего, кроме одного единственного, главного, к чему готовился долго и вот, похоже, был окончательно готов.

Напротив сидел одинокий товарищ. И непонятно вдруг стало Лешакову, зачем он сидит, почему пришел, чего хочет от него, ищет рядом с ним. Странным казалось инженеру, что сидит он с Фоминым у себя за столом, слушает неинтересное и неважное, пьет чай, ест невкусное печенье, словно конформист какой. Ведь не хотелось ни чая, ни печенья, ни водки, ни есть, ни пить, ни разговаривать, а только сидеть за железной раздолбанной машинкой и писать без конца одни и те же слова, не отвлекаясь, вдумываясь каждый раз в каждое написанное слово, вновь и вновь отмеряя время до условленного срока, укорачивая срок от сей минуты до назначенного часа.

Не человеком чувствовал себя Лешаков — воспреобладало бесчеловечное. И не заметил, как сделал больно Фомину. Не ощутил. Не догадался. Он сидел за столом, терпеливо присутствовал. Принял вежливый вид. Притворялся. И чувствовал себя скверно.

Марксист выпил на посошок последнюю рюмку и, утерев рукавом рот, поднялся. В груди Лешакова дрогнуло.

— Куда ты? — зачем-то торопливо сказал он. — Осталось…

Но Фомин отмахнулся. Он забрал «Капитал». Лешаков приблизился, чтобы попрощаться. Бывший номенклатурный работник вынул из оттопыренного кармана еще один огурец и вложил в сухую ладонь инженера.

— Получи за книгу. Сгодится.

— У тебя склад в штанах? — удивился Лешаков.

— Все свое ношу с собой. На базе ненадежно.

— Кадка в полуразрушенном погребе, кто туда сунется?

— Приезжали какие-то насчет огурчиков. Искали. Пронюхали, видимо. Закуска, она всем нужна… Да и присматривают за мной.

— Следят? — ахнул инженер. — За тобой?

— Ходят двое, не прячутся даже.

— А как же ты это, сюда, а? — тут охрип Лешаков. — Ведь ты их навел. Ведь они могут…

Фомин изумленно поднял глаза. И вдруг покраснел, смутился. Он отодвинулся от Лешакова на шаг. Отвел взгляд.

— Прости… — покрываясь пятнами попросил он. — Не думал, понимаешь… Прости.

Не имея больше слов, он шагнул за порог. Лешаков побежал следом по длинному, тускло освещенному коридору. Перед дверью на лестницу они снова столкнулись, застряли в тамбуре. И напоследок, мучаясь с замком, Фомин обернулся:

— Ежели что, ты скажи, не знаком — и вся недолгá. На нет и суда нет. И я буду показывать, что не знаком… Никакого Лешакова не знаю. Понял?

Он кивнул и, не прощаясь, исчез на темной лестнице. Последний марксист, обладатель последней правильной закуски оставил Лешакова. Вышло нескладно. Ничего Лешаков не успел, ни слова последнего сказать, ни проститься по-людски. Ничего уже не успевал он в этой жизни: по пятам настигали его неслышные шаги. Три дня осталось, подумал он в оправдание.

* * *

Огорченный и расстроенный, грузчик выбежал из темной подворотни в переулок. Скорыми шагами он достиг бульвара и, постепенно успокаиваясь от ходьбы, потопал к остановке трамвая. На Лешакова он зла не держал. Бывший номенклатурный работник видел перед собой ночь, огни, глубокие тени деревьев на сухом асфальте, редкие прямоугольники освещенных окон, где чужое тепло и чужой уют за занавесками. Ночной сентябрьский ветер остужал лоб. Он поднял воротник, запахнул пиджачок плотнее. Хмеля Фомин не чувствовал — шагалось чуть легче, думалось проще, и не так явно тревожила под сердцем пустота. Услышав нарастающий позади гул колес, он побежал вдоль рельсовых путей, крепко прижимая толстый том, — трамвай мог оказаться последним, надо было успеть.

Ни разу Фомин не оглянулся, не посмотрел вокруг, не прислушался. Он не заметил, как в переулке от телефонной будки отделилась тень, мужская фигура в плаще, и двинулась следом, пряча, скрывая лицо в поднятом воротнике. Человек следовал за ним вдоль бульвара, держался в густой тени, не приближался, но и не отставал. И когда Фомин побежал, неловко придерживая полу пиджака, прижимая тяжелую книгу, человек побежал за ним, путаясь в длинном плаще. Теплые окна трамвая обогнали их, проплыли вперед и остановились. Последний марксист поднялся в пустой вагон, а человек в плаще, задыхаясь, успел вскочить на заднюю площадку.

Пневматические двери захлопнулись. Трамвай покатил к перекрестку, закачался на стрелках. Оба пассажира ехали стоя в разных концах вагона, билетов не брали, друг на друга не смотрели. Но когда за окном во мгле полыхнула голубая вывеска районного отделения милиции, человек с задней площадки решительно повернулся к Фомину, подошел вплотную, достал из внутреннего кармана угловатую книжечку служебного удостоверения, развернул перед носом и приказал строгим голосом: «Следуйте за мной!». На остановке они оба сошли и зашагали в обратную сторону.

«За что меня? В чем дело? По какому праву?» — пустое дело качать права в участке: протестов не последовало — ни одного лишнего слова не услыхали милиционеры от Фомина. Он назвался, сообщил адрес, место работы — обычная формальность, все это они знали — и замолчал. Он не проронил ни слова, когда его бесцеремонно обыскали, вывернули карманы. Огурцы перекочевали на грязный стол дежурного офицера.

— Где хранишь дефициты? — допытывался дежурный.

Но задержанный молчал. Молчал он и дальше.

— Выкладывай по-хорошему. Скажешь, сразу домой пойдешь.

Бывший номенклатурный работник смотрел с интересом на представителей власти, происходившее было ему в новинку.

— Нас огурцы интересуют, — объяснил милицейский начальник, появившийся в дежурке. — Неделю за тобой ходим. Сколько можно!

Но Фомин не повернул головы.

— Отвечай!

Допрашивали долго, может быть, час, и не добились ни слова. Задержанный молчал, словно воды в рот набрал. Наконец уговаривать им надоело. Человек, взявший Фомина в трамвае, поднялся из угла и выбил стул из-под арестанта. Фомин беспомощно растянулся на полу. Он попытался встать, но получил пинок в грудь и откинулся навзничь.

В затылке остро откликнулась боль. А на живот кто-то встал сапогами:

— Говори, падло, у кого сховал закусон? Точный адрес? Фамилии соучастников?

— Не будет вам, — захрипел Фомин. — Я марксист, от меня не добьетесь…

— Так ведь и мы марксисты, — усмехнулся милицейский начальник и сбросил со стола в корзину с мусором пузатый «Капитал».

Фомин кинулся было, но куда там.

Все, что с ним делали нелюди, он и сам не упомнил, разве только как летал от стены к стене, когда устроили ему пятый угол. Стены были голубые, исцарапанные, штукатурка местами отбита. Потом он очнулся в камере: лежал на мокром цементе. Рядом табуретка. Он приподнялся и попробовал сесть, но внутри так заболело, что он медленно сполз на пол.

Милиционеры раздобыли водку, должно быть, прихватили таксистов. Выпили. Закусили остатками добытых огурцов и после перерыва приступили к допросу с новыми силами. Теперь били методично, умело, по нужным местам, чтобы лучше почувствовал, чтобы поменьше следов. И в шепот, слетавший с разбитых губ Фомина, они не вслушивались.

Утром рано к воротам овощебазы подкатила патрульная машина. Сторож отворил ворота и пропустил ее на территорию. Машина проехала через всю базу по разбитой грузовиками дороге к дальнему полуразрушенному пакгаузу. Вышли из нее два милицейских офицера и прапорщик. Под руки держали они, видимо, пьяного, не стоявшего на ногах человека в рваном пиджаке, в грязной рубахе, с опухшим, в кровоподтеках лицом. Четверо скрылись за дверью, качавшейся на одной петле. Шофер остался за рулем.

Из подвала послышались выкрики, шум, удары. Милиционеры выбежали из склада, сели в машину, громко захлопнули дверцы. Патрульный автомобиль развернулся, дал газ и выскочил за ворота на пригородное шоссе.

Один, в тишине, Фомин долго лежал, собирая силы. Наконец, он мучительно медленно, с трудом, приподнялся и тупо посмотрел на опрокинутую кадку, пролитый рассол, втоптанные в грязь гнилые огурцы. Усталые милиционеры не поленились. Ломать — не строить.

— Хватит с меня…

Фомин верил, что в «Капитале» есть ответ. Но «Капитала» у него не было. И никакой правильной закуски. Он был последний марксист — не оста лось ни одного человека, кто мог бы его понять.

Двигаясь осторожно, стараясь не упасть в зловонную лужу лицом, едва переставляя ноги, он приблизился, нагнулся и, пересиливая боль в боку, в груди, в низу живота и в голове, подкатил бочку к окну, поставил на попа. Потом, цепляясь за стену, ломая ногти, влез на кадку. Она зашаталась, затрещала под тяжестью. Фомин вытащил из брюк тонкий ремешок суданской кожи и дотянулся — закрепил его за железный крюк, когда-то державший массивную решетку окна. Петля получилась тесная, и он с трудом просунул лобастую голову. Мягкая кожа ласково обхватила шею.