Евгений Богат - Урок

• Название: Урок
• Автор: Евгений Богат
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Философия
• Год: 1982

В книге Евгения Богата «Урок» собраны очерки, публиковавшиеся в последние годы в «Литературной газете». Они посвящены проблемам становления духовных ценностей, формирования личности в современном социалистическом обществе.

Публицистика Евгения Богата — примечательное явление 60–70-х годов, когда вопросы личной и социальной нравственности стали центральными в общественном обсуждении.

Евг. Богат, обращаясь в каждом из своих очерков к конкретному случаю, стремится проследить общие материальные, этические, нравственно-духовные связи.

---

На первый вопрос девушки и юноши отвечали весьма определенно и даже бойко. Назывались, конечно, Ромео и Джульетта, Андрей Болконский и Наташа Ростова, Мастер и Маргарита… Вопрос же второй — не о литературе, а о самой сегодняшней жизни — вызвал растерянность, участники передачи чувствовали себя неуютно, как на экзамене, вытащив «несчастливый билет».

Особое замешательство испытала одна девушка; она стройно и интересно ответила на первый вопрос, назвав ряд даже малоизвестных литературных героев, и ощутила страшную беспомощность, когда по «условиям игры» надо было перейти от литературы к самой жизни. Ее растерянность остро ощутили все, кто находился в телестудии, но с особой остротой почувствовали ее телезрители, потому что экран все усиливает и укрупняет.

Поэтому почти все письма, которые мы получили после этого, были, по существу, тем, что на экзаменах называют «подсказкой».

Авторы писем рассказывали истории, посылали то, что журналисты именуют «человеческими документами»; целый хор голосов раздался в ответ на молчание девушки.

Вот что об этом можно рассказать.

Чтобы читателю была ясна идея, которая легла в основу композиции моего рассказа, замечу, что в наших телепередачах участвует один мальчик-скептик, не по характеру, а по складу ума. Поскольку «Спорклуб» — это импровизация, то и мальчик-скептик родился сам собою, независимо от воли устроителей передач. Я позволил себе ввести в мой рассказ его реплики, конечно в данном случае воображаемые, после каждого письма.

1

Одним из самых первых «подсказку» прислал начальник лаборатории оргтехники Орловского сталепрокатного завода имени 50-летия Октября Вилис Романович Люмкис.

«…Честно говоря, мне в ту минуту неодолимо захотелось оказаться в студии и помочь девочке, рассказать ей и ребятам хотя бы одну из историй, что во множестве хранимы памятью и сердцем. Позвольте мне посвятить этому письмо. Помните, девочка, которая испытала минуту замешательства, в „чисто литературной“ части ответа ссылалась на строчки Маяковского о том, что „битвы революции посерьезнее „Полтавы“ и любовь пограндиознее онегинской любви“. То, о чем я расскажу, можно рассматривать как гипотетическую иллюстрацию к метафоре поэта. А познакомился я с героями этой истории в Белоруссии, работая в отряде ЦК ВЛКСМ, у истоков похода по местам революционной, боевой и трудовой славы советского народа.

…Инструктор Белостокского обкома партии Александра Никифоровна Захарова появилась в партизанском отряде после долгих скитаний по тылам врага и при весьма запутанных обстоятельствах. Поначалу она доила партизанскую буренушку. Через месяц стала комиссаром отряда. И там же, в партизанских лесах, нежданно-негаданно нахлынула поздняя любовь. А он, секретарь Рогачевского подпольного райкома партии Иван Тимофеевич Зуевич, тоже испытывал к этой женщине огромную нежность и тоже тайно. Был он человеком семейным, жена и дети эвакуировались, да так и исчезли где-то.

Оба они — и Захарова, и Зуевич — были из тех людей, для которых долг выше всего, даже любви. Вот и таили чувства друг от друга, а пуще того, как в песне поется „от себя самих“.

Потом тяжело раненную Александу Никифоровну вывезли самолетом на Большую землю. Вскоре оказался по делам в Москве Иван Тимофеевич. Он навестил комиссара в госпитале, и такой волнующей оказалась эта встреча, что не было сил не открыться. Но, идя в госпиталь, Зуевич уже знал, что нашлась его семья и все близкие живы-здоровы. Поговорили эти сильные люди и порешили: все останется по-прежнему. С тем и расстались.

И долгие годы не виделись… Жили рядом, а узнавали друг о друге стороною. Тяжелая болезнь унесла жену Ивана Тимофеевича, выросли и разлетелись из родительского гнезда дети… Только тогда встретились они снова — людьми весьма и весьма пожилыми. Через восемнадцать лет! Встретились, чтобы больше не расставаться. И как же были они счастливы!

Я слушал их рассказы, перехватывал открытые, полные любви взгляды, которыми обменивались эти современные Филемон и Бавкида, и у самого светлело на душе… Исключительная судьба? Нет и нет. Словно спеша уверить в этом, Александра Никифоровна рассказывала мне (я цитирую ее дословно):

„У нас таких любящих сердец было много. Вот были Николай Шуршин и Ольга Клепча. Он сибиряк, она белоруска. Они друг без друга не могли обходиться совершенно. И уж если они пойдут вдвоем, наверняка все будет выполнено отлично. Были они в разных отрядах, но если бой — они рядом. Если тяжелый поход — он около нее. Если трудное задание — вместе. Одна мысль, одно сердце, одни цели.

Ольга и Николай и погибли вместе. Николай был ранен в бою в обе ноги, а она, подбежав к нему, хотела вытащить его, но это оказалось невозможным — они попали в плотное кольцо. Да и не могла она поднять его и унести. Тогда она осталась с ним. Как ни приказывал Николай как командир отойти, она не отошла от него. Он истекал кровью, а она его автоматом повела бой. Немцы поднимутся — даст очередь. Впечатление такое, что она тоже убита — притворится, а как только станут подходить ближе, еще даст очередь…

Расстреляла все патроны. А последними — вынула у Николая из кобуры наган, — последними патронами выстрелила ему в голову, хоть он и был уже безжизненным, а потом — себе. Осталась верна.

Но она, по-моему, не умерла. Она бессмертна. И любовь их тоже…“

Вы знаете, нужно было слышать, как произнесла эти слова Александра Никифоровна».

Мальчик-скептик: «Ну хорошо, это война, это героическое поколение, а вот в наши дни, в наше время!..»

Мальчики-скептики умеют вкладывать какой-то особый смысл в эту элегическую формулу «наши дни, наше время», будто бы им лично доподлинно известны какие-то иные дни, какое-то иное время.

2

Вилис Романович Люмкис назвал рассказанную им историю (точнее, две истории) «гипотетической иллюстрацией к метафоре поэта», то есть одной из возможных иллюстраций.

Но, кажется мне, эта «гипотетическая иллюстрация» обладает особой ёмкостью и особой логикой. Я постараюсь в дальнейшем, развивая тему, волнующую читателей, от этой логики не уклоняться, — с тем чтобы документы, то есть письма, соответствовали «сюжетному ряду» данной гипотетической иллюстрации. Для этого сейчас отвлекусь от писем-«подсказок» и познакомлю с иными документами.

«…Нежданно-негаданно в ноябре 1973 года началась у меня переписка с Москвой, где живет человек, с которым я последний раз виделась в 1926 году и который обожал меня чуть ли не с детства, но боялся даже показать это. У него умерла жена. Он узнал мой адрес. Чувство у него вспыхнуло с новой силой, мы несколько месяцев переписывались, и 19 марта он приехал в Пензу, остановился у друзей и пришел ко мне. Я его помнила, конечно, несколько смутно и не представляла, что за человек появится у меня. Была приятно поражена внешним видом, а потом и всем его внутренним обликом. Это оказался высокий человек с интеллигентным лицом, очень симпатичный, даже обаятельный, воспитанный и так расположенный ко мне, что я даже растерялась вначале. Он говорит, что если я не соглашусь стать его женой, то для него жизнь кончена, и говорит это со слезами на глазах. Хотя я уже и слышала в далекой юности нечто подобное от человека, с которым жизнь не сложилась, но сама сейчас чуть не плачу, так мне его жалко. Я была у него в Москве с „ответным визитом“, сейчас мы опять в Пензе, он меня не покидает и слушать не хочет ни о каких препятствиях, — словом, медленно, но верно „завоевывает“. Вот такая романтическая история послана мне судьбой на склоне лет…»

«…церемония в загсе прошла скромно и мило. Все и всё нам улыбались, а дома нас ожидало 15 телеграмм. Всё как в молодости, мы очень дружны, ласковы и внимательны друг к другу, вероятно, это судьба».

«Мы живем хорошо. Володя очень заботливый и внимательный человек. Часто мы вдруг изумляемся, что мы теперь вместе…»

«Оказалось, что в Подмосковье живет девяностолетняя женщина, которая помнит нас мальчиком и девочкой со времен Чембара. Это мать одного из пензенских художников. Мы поехали к ней. Она — невозможно поверить! — нас узнала. Через бездну лет».

«Все время кто-то у нас гостит, я уже не говорю о посещении московских товарищей. Вчера никого не было, пусто в доме, и мы опять вдруг изумились тому, что вместе…»

Ее уже нет в живых, женщины, которая это писала, Лилии Николаевны Тальковской. С ее архивом — письмами, воспоминаниями, фотографиями — познакомил меня тот самый любивший ее с самого детства человек, с которым она на склоне лет соединила судьбу, — Владимир Евлампиевич Лисов.

Говоря о культе любимой женщины, мы обычно относим этот культ в седую старину — в век трубадуров и рыцарей. «Обыкновенный человек» второй половины XX века, бывший научный сотрудник Института экономики Академии наук, а потом пенсионер Владимир Евлампиевич Лисов поклонялся любимой женщине, как трубадур и рыцарь. Когда она была жива, он, любя в ней и девочку, которую увидел мальчишкой в маленьком городе Чембар, и умудренную тяжкой судьбой женщину, которая стала его женой на «закате солнца», особенно возвышенно поклонялся ее человеческой сути, неотрывной, конечно, от того, что поэты во все века называли «вечной женственностью». Когда она была жива, он записывал в особую тетрадь любимые ею высказывания поэтов и философов, а в тетрадку, самую заветную, ее собственные мысли. Когда она умерла, он решил собрать воспоминания о ней тех, кому Лилия Николаевна сумела помочь в жизни. Была она скромным библиотекарем в скромнейшей пензенской библиотеке. Но для творческого человека нет маленькой должности и маленькой работы. В воспоминаниях читателей, с которыми Лилия Николаевна общалась в Пензе, вырастал человек, который формировал их души и даже судьбы. Через тома любимых писателей и философов.