Евгений Богат - Урок

• Название: Урок
• Автор: Евгений Богат
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Философия
• Год: 1982

В книге Евгения Богата «Урок» собраны очерки, публиковавшиеся в последние годы в «Литературной газете». Они посвящены проблемам становления духовных ценностей, формирования личности в современном социалистическом обществе.

Публицистика Евгения Богата — примечательное явление 60–70-х годов, когда вопросы личной и социальной нравственности стали центральными в общественном обсуждении.

Евг. Богат, обращаясь в каждом из своих очерков к конкретному случаю, стремится проследить общие материальные, этические, нравственно-духовные связи.

---

Но увы, суду нужны не острые формулы и не художественные образы, а доказательства.

А. В. Снегов и О. П. Лебедева ходатайствовали перед Верховным судом республики о том, чтобы решение областного суда было отменено и дело направили на новое рассмотрение. Верховный суд (истцы были вызваны в Москву и участвовали в судебном заседании) решил вопрос более радикально. Он решил его по существу. Он сам восстановил на работе и А. В. Снегова и О. П. Лебедеву ввиду отсутствия фактов, доказывающих их аморальное поведение. Судебная тяжба завершилась; как говорят в подобных случаях, истина восторжествовала…

Возможно, кто-то из читателей особо дотошных возразит мне, что существует и некий «высший суд совести», то есть нравственность шире закона. Я с этим соглашусь как с общим рассуждением, но напомню, что в данной истории речь идет не вообще о законе, а о статье его, наказывающей за аморальное поведение, и поэтому тут расхождений быть не может и в действительности не было.

…На первом судебном разбирательстве один из педагогов высказал мысль: «Если чувства действительно сильные, их надо было подавить в себе».

Вина Снегова и Лебедевой в том, что не подавили. Но не стали бы мы все — да, наше общество! — беднее, если бы было одной, даже «лишь» одной любовью меньше? Не пора ли понять высокую социальную ценность больших человеческих чувств?

Безумие

Когда умерла бабушка, осталось наследство, которому старые романисты, любовно описывавшие и имущество, и имущественные трагикомедии, уделили бы в повествовании почетное место.

Во-первых, остались картины — коллекция полотен больших художников: Венецианова, Брюллова, Поленова, Шишкина, Саврасова, Левитана, Коровина, Кончаловского, Сомова…

Во-вторых, остались итальянские камеи в золотой и серебряной оправе, обручальное кольцо с надписью «Юлия» (имя бабушки), золотая ветка, перевязанная лентой, осыпанной алмазной крошкой, золотые цепочки и немало очаровательных мелочей, услаждающих земное мимолетное существование, «суета сует», как определил бы нравственную суть этих красивых вещей Экклезиаст (в описи имущества они фигурируют в разделе «Драгоценности»).

В-третьих, остались коллекции старинного фарфора и старинного хрусталя, китайские фарфоровые вазы, столовые, чайные, кофейные сервизы, столовое серебро, несколько пар золотых часов, в том числе и швейцарские, старинная лампа с херувимами, люстры хрустальные… (Кстати, вышеупомянутая мысль Экклезиаста в новом, последнем переводе выглядит иначе, а именно: «Тщета и ловля ветра».)

В-четвертых, остались меха и ковры, и разные полузабытые уже в сегодняшнем быту подробности, наподобие истинно шелковых, подлинно китайских покрывал. В-пятых, осталась старинная мебель: «Бюро — 2 шт.; буль — 1 шт.; полукресла — 2 шт.». (Я цитирую сейчас документ, ставший в силу ряда обстоятельств, на которых мы остановимся и иже, из интимно-семейного официально-юридическим, — «перечень имущества», составленный внуком; на определенном витке развития событий «перечень» уныло перевоплотился в «опись»: это когда по настоянию внука имущество, оставленное бабушкой, с участием судебного исполнителя и понятых было арестовано.)

Осталась и менее ценная современная мебель: «Книжные шкафы — 5 шт., шкаф платяной 3-створчатый, шкаф платяной 2-створчатый, кровати — 2 шт…» В-шестых, остались большая библиотека, большая дача, автомобиль «Волга» и деньги… И хотя в «перечне», возвеличенном волей судебного исполнителя в «опись», содержится помимо вышеназванных немало вещей и вещиц менее фундаментальных, вплоть до «фена для волос (ГДР)», не будем больше утомлять читателя перечнем предметов как роскоши, так и первой необходимости (телевизор, радиола, пылесос, холодильник и т. д.).

Отметим лучше, что бабушка оставила не только вещи более или менее дорогие, но и большое доброе имя: она была виднейшим детским врачом, крупным ученым, академиком.

Осталось от бабушки и потомство: сын и сын сына — внук. Внук последние годы жил с матерью, первой женой сына бабушки, отдельно; бабушка жила с сыном и его второй женой. Но бывал внук в доме бабушки постоянно, она его любила, баловала, одаривала. Внук был для нее больше чем утехой — надеждой семьи, может быть, потому, что в сыне что-то не осуществилось…

Бабушка за долгую жизнь исцелила, наверное, тысячи детей (а если иметь в виду не ее личное участие, а воздействие на медицину совершенных ею открытий, то тысячи тысяч), она возвращала детей к жизни из самых, казалось бы, безнадежных состояний, она лечила и вылечивала. Но бывали все же печальные исключения, когда вылечить не удавалось. Одним из этих печальных исключений стал ее собственный сын. Из-за не удаленного вовремя аппендикса он тяжко переболел, перестрадал, и последствия тяжкой этой болезни мучили его всю жизнь… За ним ухаживала бабушка, потом первая жена (мать внука), потом — в самую трагическую пору — вторая жена.

Это, к сожалению, бывает: у замечательных педагогов вырастают иногда запущенные педагогически дети, а у замечательных врачей — дети, запущенные медицински. И осуждать за это, наверное, нелепо, как нелепо осуждать солнце за то, что лишь на расстояниях достаточно головокружительных оно обеспечивает жизни восхождение и расцвет…

Сын бабушки вырос больным, но разнообразно одаренным человеком. Он стал тоже — по ее настоянию — врачом, хотя в юности мечтал быть астрономом, он любил музыку, стихи старых поэтов, работу в саду и одиночество. Он был безразличен к вещам, которые окружали его с детства, должно быть, в силу их бесконечной малости рядом с безмерностью небесных величин, заронивших в детское его воображение нечто такое, о чем в состоянии рассказать только музыка.

Товарищи по медицинскому НИИ иногда называли его марсианином из-за того, что он, будто бы ни с того ни с сего, неожиданно улыбался, и неожиданно задумывался, и говорил неожиданные вещи, точно помимо окружавшего его и нас всех безусловно реального и в общих чертах понятного мира существовал для него и иной, менее реальный и менее понятный. Он был, конечно, странен немного, как бывают странны больные с детства люди, чей жизненный опыт равен, по существу, опыту жизни их сердца и поэтому и намного беднее, и намного богаче нашего: ведь тот, кто с самим собой общается больше, чем с окружающими людьми, — одновременно и мудрец, и ребенок.

Но, несмотря на все странности, впрочем, достаточно невинные, а также невзирая на подавленную страсть к небу, он был неплохим, даже хорошим, а некоторые утверждали, что и отличным, врачом. В отрыве от дома и сада, от музыки и деревьев, он в стенах НИИ мыслил четко и трезво, вел интересные исследования, выступал с содержательными статьями. Он говорил и писал на нескольких языках, поэтому помогал матери в ее разнообразных работах.

Врачом должен был стать и внук — тоже по настоянию бабушки, — он учился в мединституте, хотя к моменту описываемых нами событий оттуда ушел.

Итак, когда умерла бабушка, осталось наследство, которое старые романисты, в духе литературы XIX века, живописали бы достаточно подробно и выпукло. Они бы его живописали, чтобы потом энергически перейти к сути дела — имущественному конфликту. Последуем и мы по этому хорошо освоенному литературой пути.

Единственным законным наследником бабушки был ее сын, к нему все и перешло. Через два месяца умирает и он. Теперь по юридическим нормам наследство делилось на две части: одну должен был получить внук, вторую — вдова его покойного родителя. И тут внук делает ход, после которого, если бы это разыгрывалось не в жизни, а на шахматной доске, комментаторы поставили бы восклицание. Тотчас же после похорон родителя он обращается в суд с исковым заявлением, в котором в обеспечение его законной половины, дабы она не была разбазарена, настаивает на аресте имущества целиком. Искушенные в имущественных конфликтах судьи и судебные исполнители отлично понимали, что это лишь начало, завязка хитроумной комбинации, и ожидали очередного хода. Внук не заставил ожидать себя долго. В создавшейся четкой юридической ситуации он мог получить наследство целиком, полностью, безраздельно лишь при одном условии — если бы удалось расторгнуть посмертно семейные узы, соединявшие долгие годы покойного родителя с его второй женой, объявить эти узы юридически недействительными. Тогда вдова автоматически выбывала из игры, и он оставался единственным господином положения и имущества.

Но каким образом доказать, когда муж уже похоронен, что жена на самом деле не жена (а стало быть, и не наследница)? Возможно ли это?

Возможно, если удастся доказать, что семейные узы с ней заключены душевнобольным (на юридическом языке недееспособным), а на языке обыденном безумным человеком, который не ведал, что делал, что творил, женился или нанимал секретаря-стенографистку.