Малин Кивеля - Ты или никогда

• Название: Ты или никогда
• Автор: Малин Кивеля
• Издательство: Гаятри/Livebook
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-904584-11-5

«Ты или никогда» — наблюдение за уединением человека среди людей, о красотах и странностях одиночества, о кульбитах памяти. Словом, в лучших традициях северной прозы. Айя — героиня с прошлым, умещающимся в одной шкатулке, интересуется всем молчаливым — растениями, умершими рок-звездами, литературой и снежинками. У Айи есть знакомцы — люди, за которыми она отстраненно наблюдает, не приближаясь, словно ученый из другой галактики, засланный на Землю с естествоиспытательскими задачами.

---

Переулок Докрусгрэнден не длинный. Через несколько домов нумерация заканчивается.

Насколько мне известно, в переулке Докрусгрэнден нет номера дома, превышающего число четыре.

Наверное, дело в каплях на линзах очков, в моем серьезном астигматизме. Я протираю стекла рукавицей, размазывая капли по стеклам. На карте ничего нового. Но я вижу окно, вижу его все время. Я вижу, как оно светится в сумерках. И прихожу, наконец, к нему, по полю или вырубке, ноги все еще сухие.

Останавливаюсь в десяти метрах. Там дверь, вход.

Над дверью вывеска с буквами.

Из золота.

«У Т-а-т-ь-я-н-ы».

Дыхание ударяет в голову.

Я замираю.

На часах без четверти шесть.

Здесь темно, нет фонарей.

Есть скамейка.

Я не сажусь.

Кто-то идет. Посетители. Проходят мимо меня. Они подходят прямо к двери, их шаги звучат, как в вакууме, они открывают скрипящую дверь. За ними тянутся большие мокрые следы. Дым из трубы смешивается с туманом, расширяет его. Над темнотой, надо всем светлое от неона торговых центров небо. Прибывают еще трое посетителей.

Четверо.

Еще один.

Мокрая меховая шапка.

Я подхожу к смородиновым кустам. Вижу, должно быть, переступающие ноги, дверь, чуть разбухшую и скрипящую, когда она открывается.

Цвет, проскальзывающий в щели.

Собака, пробегающая мимо, ее следы.

Тринадцать минут седьмого все шаги затихают, ничьи ноги больше не идут мимо.

Я жду еще две минуты.

На всякий случай.

Я приближаюсь.

Подхожу ближе.

Чем собиралась.

Из-за двери доносится слабый гул.

Где-то далеко — шум крана в ванной.

Стеклянные колокольчики, задевающий один другой.

Окно запотевшее, закрытое шторами.

В двери есть другое оконце, поменьше.

Я подхожу к нему.

Снимаю рукавицу.

Протираю кружок в изморози.

В кружке вижу новые краски: зеленое, красное, черное. Золотое. Оно движется, смешивается, производит новые цвета, которые преломляются, которые живут. Белые и красные лица, звуковыводящие отверстия. Из щелей дома — жар, дымящийся человеческий жар, который растапливает вокруг себя снег, обнажая лужайки. И вновь смотровой кружок затуманивается моим дыханием, я снова протираю, пальцы застыли.

Через восемь минут уходит обратный поезд. Если я уйду сейчас, то успею. Если побегу. Тогда я вернусь домой к семи, и весь вечер будет в моем распоряжении. Для важных занятий. Для самых разных важных занятий.

Я протираю.

Вдруг что-то происходит.

Может быть, просто свет.

Меняется.

Минимальная подвижка.

На цветовой шкале.

На шкале температуры.

Я приближаюсь, я должна приблизиться, чтобы разглядеть.

Что там меняется.

Первое, что я вижу, — ночной мотылек. Темно-красная лампа с неисправным проводом. Полоски дыма и ночной мотылек. Царская семья Романовых.

В моей сумке черноволосый мужчина, улыбка, костюм с лампасами. Напечатанный текст в мокрых пятнах снега. Я здесь. Сегодня суббота, последняя в январе.

Я кладу рукавицы, шапку и шарфы на самый крайний стол, у двери. Резиновые сапоги снимаю под столом. Подхожу к стойке. На столе под лампой, среди людей с сигаретами, бакенбардами и в шляпах сидит дама в чепце и фартуке. Татьяна. Ночной мотылек кружится, кружится.

Она запрокидывает голову и смеется так, что дрожат усы. Снимает фартук, комкает и бросает за кассу. Я возвращаюсь на место и сажусь. Под потолком парят ангелы, старомодные ангелы с кружевными крылышками и золотыми локонами. На стене бледный Алексей и девочки с длинными волосами. Мама в юбках, папа с беспокойным (не без основания) взглядом.

Я снова иду к стойке. На этот раз Татьяна отделяется от компании за столом и походит к стойке. Медленно. Я указываю на одну из чашек — с птицами и золотым нитяным узором. Я бы выпила чаю. «Ч-а-й». На стойке большой блестящий самовар. Татьяна достает из-под стойки термос, наливает мне полчашки воды и бросает на прилавок пакетик «Липтона». После возвращается к столу и друзьям. Прейскуранта не видно. Я кладу купюру и сажусь на свое место.

На часах шесть двадцать три.

Его нигде не видно.

Все-таки я ошиблась.

Я вижу пыль на подоконнике, тяжелые шторы. Торты под стеклянными колпаками. Шоколадные коржики и сливки. Под лампой виднеются игральные карты, блестят бокалы. Ольга, Мария, Анастасия, Татьяна. И вот растения. Пыльные подоконники, плотно уставленные пышными, здоровыми растениями с машинописными табличками, воткнутыми в цветочные горшки. Едва наметившиеся бутоны камелии, как и положено в это время года. Никакой недосмотр хозяина не помешает ей распуститься ровно через неделю одним из красивейших в мире цветков. И одним из самых чувствительных. Если повернуть камелию хотя бы на сантиметр в критически важный период роста, то цветков никогда больше не будет.

В углу за столом с лампой происходит какое-то движение. На середину вытащили четыре большие картонные коробки. Друзья аплодируют и что-то выкрикивают. Татьяна взбирается на одну из коробок и что-то объявляет по-русски. Аплодисменты усиливаются, кто-то свистит в два пальца. Татьяна хочет слезть с коробки, но ее правый каблук застревает в картоне. Она вытаскивает его, затем снимает вторую туфлю и бросает обе в публику. Все смеются, пригибаются и кричат. Я пью чай. Еле теплый.

Вскоре гаснут все лампы, кроме одной, и занавес выпускает нового героя. Он одет в белое, волосы черные. Он ниже ростом и гораздо худее, костюм сверкает не так ярко, но в остальном он очень похож на человека с картинки на листке. Шум, издаваемый немногочисленной публикой, оглушителен. Мужчина на сцене расставляет ноги пошире, хватает воображаемый микрофон и начинает петь. Это он. Тот, кто пригласил меня сюда. Можно сказать, пригласил.

На этот раз он поет без аккомпанемента, без аккордеона. Он дергает ногой и вытягивает губы кульком. Он подергивает бедрами вперед и назад, встает на цыпочки. Он крутится и ложится на пол с воображаемым микрофоном. Зрители пританцовывают. Одна девушка забралась на стол и все время задевает головой лампу. Воздух в помещении нагрелся, окна и стекла очков запотели. Из носа течет. Колготки липнут к коже. Мужчина на сцене поет и говорит по-английски, довольно плохо.

— Well, yes,[14] — говорит он глубоким голосом, удивительно скривив рот, и этого оказалось достаточно, чтобы девять человек, сидящие за столом, взвыли от восторга.

Чай слишком холодный и вообще закончился. Я догадываюсь, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы просить налить еще.

Представление длится час. 19.42, за окном темно. Мужчина улыбается, говорит: «Thank you Vuosaari!»[15] — и вытирает пот полотенцем, которое затем бросает на пол. После он скрывается за занавесом и не выходит, несмотря на настойчивые аплодисменты.

— Elvis just left the building,[16] — произносит один из друзей, и все смеются. Они толпятся вокруг стойки, покупают красные напитки в хрустальных бокалах, курят в очереди.

Я одеваюсь. Может быть, если потороплюсь, успею на метро без двух восемь. Тогда буду дома уже в половине девятого, и целый вечер будет в моем распоряжении. Для важных дел. Запасной свитер, сапоги. Я уже почти ухожу, но вот снова.

Что-то меняется.

Я оглядываюсь.

Черноволосый теперь стоит у бара и курит, откинувшись назад.

Рубашка его пропиталась потом.

Он смотрит прямо на меня.

Я надеваю вторую рукавицу. Беру сумку и ухожу, иду не оборачиваясь, спешу и успеваю.

Когда возвращаешься домой и выливаешь невыпитый морс в снег, получается красная норка.

Шкатулка с прошлым, черный ящик.

У некоторых женщин есть прошлое, история, состоящая из людей.

В моей шкатулке:

«Флора в цветных иллюстрациях», 1951 год.

Три поблекших розовых лепестка.

Губная помада, «Жаркий коралл № 17».

И в самом низу.

В самом низу.

Я рисую штрих губной помадой на тыльной стороне ладони. Получается оранжевый. Зернистый. Я стираю штрих. В зеркальном отражении брови похожи на шелковых зверьков.

3

В Гренландии тоже идет дождь, международный конкурс ледовых скульптур в Нууке пришлось отменить, такое случается крайне редко. На третьей странице утопленника опознали соседи по жилому комплексу, благодаря номеру на брелоке. Со временем поступило заявление об исчезновении одного из собственников. 50 ТА 407. Состава преступления не обнаружено. Дело закрыто.

Мои колготки висят на табуретке у окна. На шее висит сердечко. Почерневшее. Вода вплескивается маленькими каскадами, колготки намокают, постепенно. Может быть, снега больше не будет, вдруг теперь мне придется изучать дождь. Как Уилсон «Снежинка». «В течение летних месяцев Уилсона занимали вопросы происхождения дождя. В то время уровень выпадения осадков регулярно измерялся по всей стране, но никто не задавался важным вопросом: что размер дождевой капли может сказать о возникновении дождя?