Филип Фармер - Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

• Название: Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)
• Автор: Филип Фармер
• Издательство: Тролль
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993
• ISBN: 5-87365-002-0

Известный исследователь Востока сэр Ричард Бартон, погибший от предательского удара ятаганом, просыпается на берегу огромной Реки в обществе других умерших — все человечество стало жертвой чьего-то чудовищного эксперимента. Кому под силу воскресить миллиарды людей и населить ими этот неведомый мир? Отважный Ричард Бартон и неунывающий Марк Твен не хотят быть пешками в чужой игре и пытаются приоткрыть завесу тайны.

---

— Главное же заключается в том, — подхватил Фригейт, — что мы — не те люди, что когда-то обитали на Земле. Я умер. Бартон умер. Вы, Герман Геринг, тоже умерли. Умерли все — и это бесспорный факт. А мертвых нельзя возвратить к жизни!

Геринг задумчиво посасывал свою трубку, глядя на американца; затем он сказал:

— Почему же нельзя? Ведь я снова жив! Или вы отрицаете это?

— Да! Я отрицаю это — в определенном смысле, конечно. Вы — живы; но вы — не тот Герман Геринг, который родился на вйлле «Мариенбад» в Розенхейме, в Баварии, 12 января 1893 года. Вы — не тот Герман Геринг, чьим крестным отцом был доктор Герман Эппенштейн, еврей, принявший христианство. Вы — не тот Геринг, который заменил фон Ритгофена после его смерти, который продолжал сражаться в воздухе против союзников даже тогда, когда война уже закончилась. Вы — не рейхмаршал гитлеровской Германии и не тот беглец, которого арестовал американский лейтенант Джером Шапиро. Каково! Эппенштейн и Шапиро, ха! И вы вовсе не тот Герман Геринг, который покончил счеты с жизнью, отравившись цианистым калием во время судебного процесса по обвинению его в преступлениях против человечества!

Геринг, уминая пальцем новую порцию табака в своей трубке, тихо произнес:

— Вы много знаете обо мне. Полагаю, я должен быть польщен этим. По крайней мере, я не был забыт в ваше время.

— Нет, конечно, — усмехнулся Фригейт. — Вы были клоуном — да, зловещим шутом — подхалимом и банкротом, а о людях с подобной репутацией помнят долго.

Пораженный Бартон вздрогнул. Он не ожидал, что этот парень заявит такое человеку, который властвует над его жизнью и смертью и может подвергнуть его мучительному наказанию. По-видимому, Фригейт надеялся, что с ним быстро покончат. Или же он решил сыграть на любопытстве Геринга. Тот пристально посмотрел на американца и сказал:

— Поясните свою мысль. Не те ваши соображения, что касаются моей репутации. Любая выдающаяся личность может ожидать, что после смерти станет жертвой клеветы и злобы тупоголовых масс. Объясните, почему я — не тот же самый человек, не Герман Геринг.

Фригейт усмехнулся и произнес:

— Вы — производное, гибрид записи настоящего Геринга и конвертера, воплотившего запись в реальность. Ваша память, каждая клетка вашего тела дублируют память и тело Германа Геринга. Вы обладаете всем, что имел он, — и поэтому считаете себя Германом Герингом. Но это не так! Вы — только дубликат, копия! Настоящего Германа Геринга давно не существует; молекулы, из которых состояло его тело, развеяны в воздухе, поглощены почвой и растениями, вернулись в живую плоть людей, зверей, птиц и выброшены ими в виде испражнений. И вы, сидящее передо мной существо, имеете не большее отношение к подлинному Герингу, чем запись на магнитной ленте — к живому человеческому голосу, к колебаниям воздуха, произведенным гортанью человека и преобразованным бездушным прибором в узор частичек ферритового покрытия ленты.

Это сравнение было понятно для Бартона; он видел фонограф Эдисона в 1888 году в Париже. Он чувствовал себя шокированным, угнетенным откровениями Фригейта. Широко раскрытые глаза и покрасневшее лицо Геринга показывали, что он тоже осознал неприятную истину. Наконец, заикаясь, немец пробормотал:

— Зачем же этим существам брать на себя такие хлопоты — только для того, чтобы наделать кучу дубликатов?

— Я не знаю, — пожал плечами Фригейт.

Геринг резко поднялся из кресла и, свирепо ткнув черенком трубки в сторону Фригейта, закричал по-немецки:

— Ты лжешь! Ты лжешь, паршивая собака!

Лицо Фригейта дернулось, словно его опять ударили по почкам, однако он твердо произнес:

— Это правда! Конечно, вы можете не верить моим словам — ведь я не имею никаких доказательств. И я отлично понимаю ваши чувства. Я знаю, что я — Питер Джайрус Фригейт, родившийся в 1918 году и умерший в 2008. Но я должен поверить — потому что это мне диктует логика — что я на самом деле являюсь существом, которое всего лишь обладает памятью Фригейта; сам Фригейт давно мертв. В некотором смысле, я — дитя того Фригейта, который никогда уже не будет существовать вновь. Но я — не плоть от плоти его; я — не человек, рожденный женщиной в том потерянном навсегда земном мире. Я — внебрачный отпрыск науки и машины. Если только...

— Да? Если что? — заинтересованно спросил Геринг.

— Если только с человеческим телом не связано нечто — некая реальная субстанция, определяющая сущность человека. Я имею в виду, что она хранит все индивидуальные черты личности и когда тело погибает, эта субстанция продолжает существовать. В таком случае, если тело опять восстановлено, нечто, определяющее человеческую индивидуальность, может быть трансплантировано обратно. По-видимому, именно такую субстанцию хранят записи той неведомой расы, что сотворила мир Реки и продолжает сканировать наши тела. Тогда следует считать, что первоначальная личность может снова получить жизнь, она не будет просто копией.

— Ради бога, Питер! — воскликнул Бартон. — Вы говорите о душе?

Фригейт кивнул и добавил:

— Да, о чем-то аналогичном душе. О чем-то, что впервые ощутили примитивные существа на заре человеческой цивилизации и назвали душой.

Геринг громко захохотал. Бартон сдержал улыбку; в этом споре он не хотел оказывать немцу моральную или интеллектуальную поддержку.

Успокоившись, Геринг заявил:

— Даже здесь, в мире, который несомненно создан на основе научного знания, сторонники сверхъестественного продолжают строить свои фантастические домыслы. Ну, ладно: довольно об этом. Перейдем к более практическим и насущным проблемам. Скажите, не изменились ли ваши намерения? Возможно, вы уже готовы сотрудничать со мной?

— Я не буду служить человеку, который насилует женщин, — сказал Бартон, гневно сверкнув глазами. — Кроме того, я отношусь с уважением к евреям. Я предпочитаю быть рабом с ними, чем свободным — с вами!

Геринг нахмурился и произнес, медленно и тяжело роняя слова:

— Ладно... Я думал, что так и будет. Но я надеялся... ладно, я и без того имею много хлопот с этим римским отродьем. Если бы он куда-нибудь убрался, вы бы увидели, что я могу стать более милосердным к своим рабам. Вы его не знаете. Он готов пытать любого из вас всю ночь для собственного развлечения — и сделал бы это, если бы не мое заступничество.

В полдень Бартон и Фригейт снова вернулись к своей работе. У них не было возможности переговорить с Таргофом или с кем-нибудь из знакомых рабов, трудившихся на другом участке стены. Они не рискнули открыто подойти к Таргофу; такая попытка могла закончиться жестокими побоями.

Вечером, когда рабов загнали за бревенчатую стену, Бартон рассказал своим, что произошло во «дворце» Геринга.

— Боюсь, что Таргоф не поверит ни одному моему слову, — с горечью сказал он. — Он думает, что мы — предатели. И даже если он не совсем уверен в том, он не станет рисковать. Итак, у нас могут быть неприятности. Как плохо, как некстати все получилось! Похоже, что наши планы на эту ночь придется изменить.

Однако пока ничего страшного не происходило. Израильтяне просто отворачивались или уходили прочь, когда Бартон или Фригейт пытались заговорить с ними. Наступила ночь, и звезды, сиявшие на небосклоне, затопили лагерь серебристым светом, почти таким же ярким, как на Земле в полнолуние.

Невольники оставались внутри своих бараков, переговариваясь шепотом друг с другом. Несмотря на сильную усталость, они не могли уснуть. Охрана, должно быть, почувствовала охватившее лагерь напряжение, хотя стражники не могли видеть людей в хижинах или слышать их тихие голоса. Нервно расхаживая взад и вперед по стене, стражники иногда собирались группами, что-то бормотали, тревожно оглядывая хаотическое скопище бараков, освещенное звездами и пламенем факелов.

— Таргоф не начнет действовать, пока не пойдет дождь, — прошептал Бартон. Он велел Фригейту дежурить первым; его должен был сменить Спрюс и потом сам Бартон. Бросившись на кучу листьев, он закрыл глаза и, не обращая внимания на шелест голосов вокруг, мгновенно уснул.

Казалось, он только что смежил веки, по Спрюс уже тряс его за плечо. Он быстро поднялся на ноги, зевая и потягиваясь. Остальные обитатели хижины уже проснулись. Тучи начали заволакивать небо, и через десять минут звезды исчезли. Со стороны гор послышался раскат грома, и первая молния прорезала небосклон.

Еще одна молния сверкнула совсем близко. В ее призрачном свете Бартон увидел, что охранники сбились в кучки под кровлями смотровых площадок, расположенных по углам загона. Спасаясь от холода и дождя, они плотно закутались в покрывала.

Бартон ползком пробрался в соседний барак. Таргоф стоял у входа, всматриваясь во тьму. Бартон выпрямился и, пытаясь разглядеть лицо моряка, спросил:

— Наш план остается в силе?