Эльвира Линдо - Манолито Очкарик

• Название: Манолито Очкарик
• Автор: Эльвира Линдо
• Издательство: Самокат
• Жанр: Детская проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-90232-625-7

«Манолито Очкарик» — прежде всего честное и ироничное повествование о повседневности, увиденной и осмысленной современным ребенком, в чьем сознании телевизионные клише переплетаются с наблюдениями за реальными миром, плодами домашнего и школьного воспитания и собственной жизненной философией.

Символ современной испанской литературы для детей, Манолито олицетворяет собой ребенка нашего времени, узнаваемого и сверстниками, и их родителями — независимо от того, в какой стране они живут.

---

Говорю тебе, моя мама не работает в ЦРУ только потому, что американцы еще не додумались ее завербовать, а так она у меня разведчица высшего разряда.

Так вот, я как раз рассказывал, как она взглянула мне на руки и увидела, что они все в пятнах от фломастера. А потом она увидела мои суперские перила и побледнела, как жердь. Она стала спускаться, не сводя глаз с моих перил, и, кажется, добралась до самой входной двери. Придурок увязался за ней, елозя пальцем по разноцветным полоскам. Потом я услышал, как мама очень медленно поднимается обратно. Когда моя мама делает что-нибудь очень медленно, это значит, что вот-вот разразится Третья Мировая Война, так что, когда мама поднялась до третьего этажа, я быстренько разревелся, вдруг поможет, и меня не расстреляют на месте. Ревел я потихоньку, потому что что-то мне подсказывало, что надо приберечь основные слезные запасы на потом.

И точно, интуиция меня не подвела. Только мама дошла до четвертого этажа, как тут же засветила причитающийся мне подзатыльник.

Мою маму не берут сниматься в третьей части «Карате Кид», потому что нет в этом мире справедливости, а так она в сто раз круче этого япошки. Когда она мне засветила этот самый подзатыльник, я подумал: «Фигня! Не подзатыльник, атак, недоразумение».

А через полчаса у меня в пострадавшей области все начало гореть. Если бы в это время мне на шею вылили яйцо, оно бы в два счета зажарилось. Что тут еще скажешь. Только все равно, по мне уж лучше подзатыльник, только бы не очень ругали. Когда моей маме подворачивается хороший повод тебя отругать, пиши пропало. Она тебя будет целую неделю мурыжить, а то и месяц, а то и вовсе несколько лет кряду.

В тот день сразу было понятно, что дело — дрянь. Мама сказала:

— Это не ребенок, а наказание! Он точно решил меня в гроб вогнать! Изрисовал фломастерами весь подъезд, а его только что покрасили. Мало того, теперь все соседи, как пить дать, узнают, что это мы, полоски-то ведут прямо к нашей двери! Придется нам платить за новый ремонт в подъезде, и останемся мы без гроша в кармане…

Мама все говорила и говорила, но я уже не слушал. Я продолжал реветь, но теперь уже не со страху, а от жалости. Я представил, как мы всей семьей живем на улице, ходим в драных футболках, дрожим от холода, собираем подаяние и выпрашиваем себе кусочек хлеба с шоколадным маслом на полдник, как одна семейка, которую мы как-то раз видели на площади Пуэрта-дель-Соль. Они пели и собирали милостыню. Дедушка дал им триста песет, чтобы они немножко помолчали, потому что у него от них уши в трубочку сворачивались. Все кругом стали хлопать дедушке за то, что ему пришла в голову такая офигенная мысль, потому что, честно говоря, я в жизни не слыхал, чтобы кто-нибудь пел противнее, чем эта самая семейка. Дед говорит, что теперь они зарабатывают на жизнь тем, что ходят по разным паркам с плакатом, на котором написано: «Давайте нам скорее милостыню, а то щас ка-ак запоем! (У нас с собой дудка и четырехструнная гитара)»

Наверняка дела у них теперь идут очень даже неплохо, все быстренько раскошеливаются и накидывают им полную шапку золотых монет. Мой дед вообще классно улаживает дела всяким разным людям, он у меня спец по этой части, прямо как Супермен, только суперспособностей у него поменьше; мы с Придурком зовем его Суперпростата.

А мама все не унималась:

— Вот сейчас как набегут соседи со всего подъезда и скажут: «Твоего Манолито на привязи держать надо! И кто теперь заплатит за ремонт?» Вечером придет твой отец и скажет: «Сама виновата, нечего было давать ребенку фломастеры! Как, по-твоему, мы теперь сведем концы с концами?»

Тут дедушка встал со стула, как со скамьи в парламенте, и поднял руку, как будто собрался сказать что-то жутко важное, и сказал:

— Не волнуйтесь… Я в туалет и мигом вернусь.

Не то чтобы мы сильно волновались оттого, что ему надо в туалет, из-за этой чертовой простаты дедушке частенько приспичивает в самый неподходящий момент, так что ему приходится прерывать на самом интересном месте самые клевые выступления. Он быстренько вернулся и объявил:

— Не волнуйтесь, предоставьте это дело дедушке Николасу.

Придурок тут же захлопал в ладоши. Понятно, ему кажется, что все в этой жизни проще пареной репы, я тоже так думал, когда был маленький.

— Каталина, — провозгласил дед со своей депутатской скамьи, — ни слова больше.

**

Когда мама пошла на кухню мыть посуду, дедушка с довольно-таки таинственным видом попросил у меня фломастеры. Я пошел за портфелем, достал их и отдал деду. Он мне подмигнул и вышел за дверь, не сказав ни словечка.

Я сидел на диване, и меня так разбирало от любопытства, что я больше ни секундочки не мог прожить на планете Земля, не узнав, что же он там такое задумал. Я потихоньку выскользнул за дверь вслед за дедушкой. А когда увидел то, что увидел, то глазам не поверил. Ты бы на моем месте тоже не поверил.

Дедушка рисовал моими фломастерами еще три полоски с четвертого на пятый этаж. Я подошел к нему и позвал тихонько:

— Деда!

— Елки, Манолито, меня чуть кондрашка с испугу не хватила, — признался он.

Мы оба говорили шепотом, как обычно вечером перед сном.

— Дедушка, что ты делаешь?

— Вот, хочу довести полоски до пятого этажа, так никто не сможет сказать, что это ты нарисовал. Может, это сосед с пятого. А если будут говорить, что это ты, ни за что не признавайся. А теперь иди-ка домой.

**

Короче, Суперпростата снова отправился на подвиги. Я пошел домой, а через пять минут с лестничной площадки послышались крики. Мы с мамой и Придурком высунулись на лестницу. Тетя Луиса поднялась со своего третьего этажа, а один дядька, не знаю, как его зовут, спустился с шестого. Сосед с пятого выступал громче всех:

— Открываю я дверь и вижу: дон Николас разрисовывает фломастерами стену около моей двери! Безобразие! Докатились!

Тут соседи наконец углядели, что мои знаменитые полоски тянутся через весь подъезд. Мама стояла молча, а если моя мама молчит, значит, Земля перестала крутиться вокруг Солнца, это медицинский факт. Тут взяла слово тетя Луиса:

— Дон Николас, когда такие вещи делает мальчонка вроде Манолито, это еще куда ни шло, а взрослого человека за такое хулиганство и под суд отдать можно!

Я подумал, что тут мне полагается выступить с историческим заявлением, что это я во всем виноват, но дед меня опередил:

— Глубокоуважаемые сеньоры, — объявил он таким голосом, каким говорят артисты, когда умирают в каком-нибудь фильме, — что-то у меня голова закружилась.

Тут мама взяла его под руку и увела домой. Соседи стояли разинув рты и не знали, что и сказать. Тетя Луиса, которая вообще каждой бочке затычка, в срочном порядке поставила диагноз:

— Это все от недостатка кровоснабжения. Мой дед тоже поначалу выкидывал всякие глупости, а через три с половиной месяца взял и умер.

Тут уж я разревелся так разревелся. Тетя Луиса крепко прижала меня к себе, так что чуть не задушила, и начала вытирать слезы руками. Руки у нее пахли чесноком, у тети Луисы дома даже в компот чеснок кладут, я своими очками видел.

Дядька с пятого этажа прямо не знал, куда деваться, потому что теперь все решили, что стыдно кричать на дедушку, у которого недостаток кровоснабжения.

Тут вышла моя мама, спасла меня от тетилуисиного удушения и сама обняла покрепче. Мамины руки пахли «Фейри» с лимоном, у нас дома только им посуду и моют. Мама сказала:

— Я не хотела, чтобы кто-то узнал… У отца совсем с головой плохо, вот он и набедокурил на лестнице, сами понимаете, старческий маразм… Мы заплатим, сколько потребуется.

Тетя Луиса сказала, ни в коем случае, в конце концов, эти полоски никому не мешают, и вообще, надо пожалеть бедных старичков, которым и так недолго осталось жить на свете. Я прямо офигел: вот так вдруг узнать, что твой дед — чокнутый старикан, которому жить осталось три с половиной месяца, это тебе не хухры-мухры.

Все разошлись с довольно-таки постными физиономиями, еще чуть-чуть, и начнут выражать нам соболезнования. Дядька с пятого этажа поплелся к себе наверх, а все соседи смотрели на него как на подлого душегуба, который обижает бедных дедушек. Мы с мамой тоже пошли домой. Я сразу же забился подальше в угол и стал присматриваться, что там делает дедушка. Он сидел себе, как ни в чем не бывало, и макал позавчерашний пончик в кружку с молоком.

Он вообще любит все черствое, хлеб там или булочки всякие, он их размачивает в молоке с сахаром и ест. У него это называется «отменный супешник». Вдруг мне показалось, что мой бедный дедуля и правда какой-то странный: разве это нормально, что он всегда выбирает булочку почерствее, позавчерашний хлеб и все время выискивает в холодильнике, не завалялось ли чего со вчерашнего дня. Мама всегда говорит: «Мы ничего из еды не выбрасываем, у нас дед все подчищает. Ему бы на мусорном заводе работать».