Александр Бушков - Анастасия (сборник)

• Название: Анастасия (сборник)
• Автор: Александр Бушков
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1996
• ISBN: 5-7684-0092-3, 5-7654-0039-6

Отважный солдат-десантник, силою магии вырванный из кровавой афганской бойни, попадает в далекое будущее Земли.

На его пути встают руины давно заброшенных городов, открывают свои чудеса удивительные королевства, появившиеся в непроходимых чащобах Сибири. И самое главное - он встречает гордую воительницу-амазонку по имени АНАСТАСИЯ.

Содержание:

Лабиринт (повесть), стр. 5-124

Провинциальная хроника начала осени (повесть), стр. 125-240

Анастасия (повесть), стр. 241-420

Господа альбатросы (повесть), 421-498

Первая встреча, последняя встреча (повесть), стр. 499-532

Пересечение пути (рассказ), стр. 535-539

Наследство полубога (рассказ), стр. 540-550

Как рыцарь средних лет собрался на дракона (рассказ), стр. 551-561

Костер на сером берегу (рассказ), стр. 562-567

Домой, где римская дорога (рассказ), стр. 568-570

Примостившийся на стенке гусар (рассказ), стр. 571-578

Лунные маршалы (рассказ), стр. 579-582

Последний вечер с Натали (рассказ), стр. 583-587

Планета по имени Артемон (рассказ), стр. 588-591

---

Я ровным счетом ничего не ощутил. Разве что тень жалости. Все наши чувства – тени. Хотя мне кажется, что однажды я испытывал вполне сравнимую с человеческой радость – когда мои сандалии помогли Персею добыть голову Горгоны и уничтожить одно из любимых чудовищ Посейдона. Посейдон до сих пор на меня зол. Но это было так давно, настолько заслонили это воспоминание рутина дел и привычные развлечения, что я уже не могу с уверенностью сказать, был ли реальностью тот прилив чувств…

Я забрал со столика кадуцей, вылетел в окно и стал подниматься все выше и выше. Все меньше становился дворец, дома и улицы Кносса сливались в одно пестрое пятно, в лицо дунул свежий морской воздух, и я подумал: неужели я пытаюсь вспомнить, что такое тоска?

Рино с острова Крит, толкователь снов

– Я думал, что опасности кончились, но, оказывается, подстерегала еще одна.

Когда телохранитель, в панике доложивший о смерти Ариадны, вышел, пятясь на негнущихся ногах, Минос обратил на меня бешеный взгляд, и я снова оказался между жизнью и смертью. Кажется, у меня хватило душевных сил спокойно встретить этот взгляд. За нашими спинами бормотала что–то Пасифая, заводила колыбельную, сбивалась и начинала сначала. Вопли за окном умолкли – толпу уже вытеснили конники за дворцовые стены, и ликование перекинулось на улицы Кносса.

– Что у меня осталось? – спросил Минос. – Да ничего. Вот и Ариадна…

– Ты готов и в этом обвинить одного меня? Если у Минотавра множество убийц, почему в смерти Ариадны виноват я один? Будь трезвомыслящим до конца.

– А как быть, если у меня просто–напросто вспыхнуло желание кого–то казнить? Взять и подвергнуть жуткой казни, чтобы отогреть хоть частицу души?

Я молчал. Странно, но я не боялся – был слишком опустошен.

– Ну что ж, зови стражу, – с изумлением услышал я свой собственный голос.

– Но что мне за радость видеть, как тебя разорвут лошади? – сказал Минос. – Слишком быстро. И резать тебя на кусочки – тоже, по сути, слишком быстро…

И он ударил в гонг. Я равнодушно покосился на вбежавшего телохранителя. Минос сказал ему:

– Проводи этого человека в мою сокровищницу. Пусть ему насыплют в мешок столько золота и драгоценностей, сколько он сможет увезти на тачке.

Телохранитель выжидательно глянул на меня.

– Благодарю, царь, – сказал я.

– Благодарят за награду, – сказал Минос. – А я тебе мщу…

…Я едва пробился к своему дому сквозь запрудившие улицы толпы народа. В кабаках угощали вином всех подряд и не требовали платы, торговцы раздавали фрукты и цветы, звуки флейт и цимбал сливались в невыразимую какофонию, и повсюду славили Тезея. Я шел не сворачивая, не выбирая дороги, толкал перед собой дурацкую тачку, усердием казначея нагруженную так, что я не чувствовал рук, врезался в толпу, как нож в масло, не отрывал взгляда от скрипящего колеса тачки, отмахивался локтями от протянутых мне чаш с вином от кидавшихся на шею женщин. Я был чужим и ненужным. Никому не нужным, даже самому себе.

Я пинком распахнул калитку, вкатил во двор тачку и, накренив ее, вывалил мешок на землю. Рета и Ипполита молча уставились на меня.

– Вот, – сказал я, дернул узел на мешке и, покряхтывая от напряжения, приподнял его за углы. Звеня и журча, на землю хлынуло золото. Я отшвырнул в угол пустой мешок и разровнял конусообразную кучу ценностей ногой, словно зерно рассыпал.

Куча из тысяч золотых монет громоздилась на плохо подметенном дворике, в ней посверкивали разноцветными лучиками пригоршни самоцветов и блестели украшения из железа, ценнейшего металла, стоившего в несколько раз дороже золота. Человеку даже при разгульной жизни хватило бы всего этого на десять жизней.

Рета изумленно молчала. Ипполита же всплеснула руками и разразилась восхищенными воплями, относящимися как к сокровищам, так и к моей деловой хватке и удачливости, в которой она никогда не сомневалась.

– Хватит, – сказал я тихо, но так, что она прикусила язык. – Уйдите, вы обе, оставьте меня одного, слышите?

И они оставили меня одного. Я шевельнул ногой – под сандалией хрустнули монеты, из кучки сора холодно сверкнул колючими искорками алмаз. Я был один, жизнь улетела, беззаботно смеясь, унося с собой радость, улыбки и покой, и где–то высоко над головой в бескрайнем синем небе снова мощно прошелестели белые крылья Дедала, и в этом тающем шуме таилось все то, чего не было в моей жизни и никогда уже не будет. И многозначительная ухмылка Гермеса вновь возникла передо мной, четкая, как силуэты деревьев, на миг вырванных из мрака ветвистой вспышкой молнии.

Предсказания Гермеса сбылись. Я проиграл, обретя удачу, проиграл, ввязавшись в игру, где победитель теряет все. Возможно, я проиграл еще лет пятнадцать назад, когда передо мной открывалось множество дорог и можно было предпочесть ту, по которой я шагал все эти годы, совсем другую.

Не вышло из меня Анти–Геракла. Люди опрокидывали мое мнение о них и отказывались играть написанные мной для них роли. Не получилось из меня всезнающего и всевидящего божества. Что дальше? – вынужден я был спросить себя. В самом деле, что?

Минос отомстил мне, дав столько денег, что я отныне мог не думать о них. Мой триумф был преходящим, как все мимолетное, и ненужным мне. Не было целей, не было смысла жизни, не к чему стремиться и нечего хотеть. Пустота. Серая гладь Стикса. Неужели – мне стало страшно, но я обязан был додумать ту мысль до конца, – неужели такие, как я, всегда обречены на поражение?

Я вошел в дом, нажал медную шляпку гвоздя, открывавшую тайник, и достал тщательно перевязанную шнурком кипу листьев папируса – основу монументального труда «Что есть человек». Постоял, покачивая ее в руках, а когда тоска и отчаяние стали непереносимыми, резко повернулся и что есть силы швырнул листы в спокойное пламя очага.

Взлетели искры и пепел, огонь притух сначала, потом ожил, листы папируса трещали, занимались с краев, становились прозрачно–золотистыми и вспыхивали, корчились, сворачивались в черные хрупкие трубочки. Сгорали измены и ложь; предательства и подлости, следы преступлений и распутства, непродуманных решений и интриг, обдуманных со всей возможной скрупулезностью… Я не напишу этой книги. Впрочем, я и своим горьким опытом не стану делиться, так что, вполне возможно, спустя годы и века кто–то другой замыслит нечто подобное и, быть может, доведет работу до конца. Но что ему это даст?

Что же делать? Я не настолько глуп, чтобы расшвырять золото нищим или утопить его в море. И руки на себя не наложу. Я буду ждать, может быть, еще очень долго, и, смею заверить, моя жизнь не будет состоять из одних лишь стенаний и уныния. Но горечь поражения останется со мною навсегда.

Я не могу больше оставаться здесь, в этом городе, в этой стране. Нет мне здесь места. Мне все равно, в какую сторону плыть, и поскольку ветер дует в сторону Египта, какая разница? Все страны мира мне одинаково безразличны.

Я крикнул, и появились женщины, так быстро, словно они стояли за дверью и ждали зова.

– Собирайтесь, – сказал я. – Мы уплываем в Египет. Дом, все, что нельзя взять с собой, – пусть все это провалится в Аид. Понятно? Мне этот хлам не нужен, понадобится, купим дворец…

И удивительное дело – моя злоязыкая Ипполита, сберегавшая каждый дырявый котелок, стоптанные сандалии и растрепавшиеся веники, сроду, не удержавшаяся, чтобы не прокомментировать любой мой поступок и решение, на сей раз ни словечка не сказала. Она постояла, гладя меня по плечу, потом вдруг промолвила:

– А помнишь, малыш мой, какие у тебя были способности к садоводству? Никарис тебе такое будущее предсказывал…

– Не помню, – вяло сказал я, и я действительно не помнил ни давней любви к садоводству, ни этого Никариса. – Иди, старая, иди.

И она вышла, бормоча что–то насчет носильщиков, которых надо нанять, насчет корабля. Я сел на прежнее место и бессмысленно смотрел в огонь – уже и пепел сгоревших папирусов раскрошился.

Рета подошла, положила руку мне на плечо, как только что Ипполита, и я готов был поклясться, что в этом была жалость, что она каким–то образом ухитрилась заглянуть в мою душу и узнать ее тайники. Не приму я жалости ни от кого, от женщины в особенности, но я был слишком опустошен, чтобы сопротивляться или возмущаться.

– Я люблю тебя, – сказала она.

Я подумал, что совсем не знаю женщину, с которой жил в одном доме и спал на одном ложе, и вспомнил, что однажды она уже опровергла сложившееся было о ней впечатление. И ни о чем больше не думал – сил не хватало.

– Я люблю в тебе того, кем ты мог бы стать, – сказала Рета. – Но не стал и не станешь никогда…

И снова я ничего ей не ответил – все, что могло бы произойти со мной полтора десятка лет назад, так и осталось миражом, по не пройденным мной дорогам ушли другие, стих вдали шелест белоснежных крыльев, остался лишь пушистый пепел на прогоревших угольях очага.