Александр Бушков - Анастасия (сборник)

• Название: Анастасия (сборник)
• Автор: Александр Бушков
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1996
• ISBN: 5-7684-0092-3, 5-7654-0039-6

Отважный солдат-десантник, силою магии вырванный из кровавой афганской бойни, попадает в далекое будущее Земли.

На его пути встают руины давно заброшенных городов, открывают свои чудеса удивительные королевства, появившиеся в непроходимых чащобах Сибири. И самое главное - он встречает гордую воительницу-амазонку по имени АНАСТАСИЯ.

Содержание:

Лабиринт (повесть), стр. 5-124

Провинциальная хроника начала осени (повесть), стр. 125-240

Анастасия (повесть), стр. 241-420

Господа альбатросы (повесть), 421-498

Первая встреча, последняя встреча (повесть), стр. 499-532

Пересечение пути (рассказ), стр. 535-539

Наследство полубога (рассказ), стр. 540-550

Как рыцарь средних лет собрался на дракона (рассказ), стр. 551-561

Костер на сером берегу (рассказ), стр. 562-567

Домой, где римская дорога (рассказ), стр. 568-570

Примостившийся на стенке гусар (рассказ), стр. 571-578

Лунные маршалы (рассказ), стр. 579-582

Последний вечер с Натали (рассказ), стр. 583-587

Планета по имени Артемон (рассказ), стр. 588-591

---

– Я люблю в тебе того, кем ты мог бы стать, – сказала Рета. – Но не стал и не станешь никогда…

И снова я ничего ей не ответил – все, что могло бы произойти со мной полтора десятка лет назад, так и осталось миражом, по не пройденным мной дорогам ушли другие, стих вдали шелест белоснежных крыльев, остался лишь пушистый пепел на прогоревших угольях очага.

И некого винить, кроме самого себя.

ЭПИЛОГ

Тезей, пока еще царь Афин

…И когда Тезей, пока еще царь Афин, вернулся из прошлого и поднял голову, он увидел, что тени отступают к завесе мрака и тают во мраке, уходит Минос, царь Крита, в пурпуре и золоте, уходит Горгий, начальник стражи Лабиринта, в серебряном панцире, уходит Ариадна, прекрасная, как радуга, и темнота поглощает их, уносит с собой прошлое. Но остались Рино с острова Крит, толкователь снов, и тот, неразличимый, в самом дальнем и темном углу.

– Ну что, дружок? – спросил Рино. – Вот мы и вспомнили, как оно все было. Интересные бывали времена, любопытные случались истории, верно? Ну и как, ты добился всего, чего хотел? Я, вообще–то, много о тебе слышал, специально следил, признаюсь…

– Да, – сказал Тезей. – Я был с Гераклом, когда он шел воевать с амазонками, когда он освободил Прометея, я женился на Федре, сестре Ариадны, водил армии и строил города. Я убил разбойника Прокруста и страшного вепря. И никому и никогда больше не удавалось заставить меня поступиться моей совестью.

Он говорил, обращаясь не к Рино, а к смутной фигуре в дальнем углу, но тот не шевелился и молчал, и Тезей не знал, услышаны ли его слова, и не знал, зачем он все это говорит.

– Иными словами, – сказал Рино, – ты прожил в общем–то банальную и не принесшую особых триумфов жизнь. Еще один царь с его стандартными занятиями, достижениями и промахами.

– Я был с Гераклом…

– Я помню, – сказал Рино. – Ты шел с Гераклом против амазонок – еще одна война где–то на окраине. Пояс царицы амазонок, который добыл Геракл, стал одним из его подвигов, а твои подвиги ограничились тем, что ты пленил прекрасную Антиопу, позабавился и сбыл ее с рук, когда она тебе надоела.

– Я был с Гераклом, когда он освободил Прометея. Прометей называл меня своим другом, ясно тебе? Это тебе о чем–нибудь говорит?

– Но пустить стрелу в Зевсова орла хватило смелости у Геракла, а не у тебя, – сказал Рино. – Так ты и остался в тени Геракла – вечный многообещающий родственник. Правда, за тобой еще числятся Прокруст и вепрь, но это, будем откровенны, не столь уж великие победы. Когда Геракл погиб, ты выдвинулся на одно из первых мест среди героев, но опять–таки, по иронии судьбы, в первую очередь как победитель Минотавра. Ты всю жизнь пытался уйти от Лабиринта и забыть, что он когда–то существовал, но Лабиринт с тобой. Интересно, с чего ты взял, что победителей не судят? И, кстати, не объяснишь ли, что это там за шум у стен? Сдается мне, у тебя небольшие недоразумения с подданными?

Нужно было ответить ему, что–то сказать, но, как и тридцать лет назад, не было сил и не находилось слов.

– Они еще пожалеют, – сказал Тезей.

– Ах, ну да… Единственное, что тебе, пожалуй, осталось – забиться на какой–нибудь уединенный островок и проклинать толпу, отвергшую героя, не оценившую его великих замыслов и помешавшую свершениям. Но где эти замыслы, и что это были за свершения, непонятый герой? Сожрали тебя маленькие человечки. Цеплялся когтями и зубами, полз к вершине и думал, что за ней – новые, еще более величественные, а перед тобой оказался унылый обрыв… Надоел ты мне, откровенно говоря.

Он отступил и скрылся во мраке. Оставался еще тот, неразличимый, но Тезей просто не представлял себе, с какими словами к нему обратиться, и не знал, нужны ли эти слова, никого не оправдывающие и ничего не меняющие.

– Ну что же, прощай, царь, – сказал халдей. – Нового не добавить, а сказанного не изменить.

Следуя за его ладонью, лоскут мрака отделился от стены черного тумана, халдей завернулся в него, как в плащ, прощально поднял руку и растаял. За воротами нарастал торжествующий рев, мир состоял из монотонных ударов стенобитных машин и треска пламени. Жизнь утекала, как песок сквозь пальцы, и, как ни странно, не было обычных в таких случаях мыслей: что хорошо бы повернуть время вспять и начать все сначала, по–иному…

Вбежал придворный с рассеченной щекой, в пластинах его панциря застряли наконечники стрел с наспех обломанными древками.

– Все, царь, – сказал он, задыхаясь. – Ворота сейчас рухнут. На коней!

Тезей смотрел на него и не видел. Все, что могло гореть, отгорело, все, что могло болеть, отболело, и не оставалось ничего, ради чего следовало бы жить. Он даже и не уверен был, что жив, – кажется, он погиб тридцать лет назад в огромном и мрачном сером здании, в длинных, как века, и запутанных, как судьбы, коридорах.

– Иди, – сказал Тезей. – Прощай.

Придворный понял и не собирался тратить время на уговоры.

– Я верно служил тебе, но я хочу жить. Прощай.

Вот и все, он уходит, поворачиваются и спешат следом безмолвные гоплиты, и затихает вдали едва различимый в шуме осады гром копыт. Тезей остался один, совсем один, как тот, в Лабиринте, тридцать лет назад, в одно сливаются прошлое и будущее, и настоящее есть следствие прошлого, а прошлое могло быть другим.

Пылающие ворота рухнули с печальным скрежетом, по ним, обжигая ноги и не замечая этого, пробежали люди, мир был солнечным и шумным, и перед глазами впервые за много лет встало воспоминание детства – шкура Немейского льва, которой из всех мальчишек, игравших тогда во дворе, не испугался он один. И тут же растаяло, его спугнул, как птицу, непреклонный голос:

– Царь Тезей, народ Афин приговорил тебя к смерти.

В дверном проеме сверкали мечи и наконечники копий.

И Тезей, царь Афин, победитель Минотавра, пошел навстречу этому двинувшемуся к нему острому сверканию, пошел быстро, торопливо.

1978–1984

Провинциальная хроника начала осени

Время, когда мы на ощупь

Растем, немилосердно…

Р. Рождественский

ПРЕДИСЛОВИЕ

Признаться, автор не рассчитывал возвращаться после «Лабиринта» к героям древнегреческих мифов. Но чем больше погружаешься в сказания Эллады, тем больше обнаруживаешь там проблем, выходящих далеко за узкие пространственно–временные рамки.

Хотелось бы предупредить читателя о следующем. Первое: «Провинциальная хроника начала осени» никоим образом не является продолжением «Лабиринта», и рассматривать ее следует так, словно «Лабиринта» не существовало. Второе: Тезей из «Лабиринта» и Тезей из «Хроники» — абсолютно разные люди, два варианта человеческой судьбы. Третье: как и предыдущая повесть, «Хроника» — не более чем измышление автора. Ничего подобного в действительности не происходило.

Впрочем, как знать…

1. СТАРЫЙ КОРАБЛЬ НА БЕРЕГУ

Был месяц пюанепсион, месяц начала осени, ожидания дождей и смутных предчувствий каких–то перемен. Неясные надежды порой питают многих при смене времен года, заставляют верить в то, что вслед за полосой неудач обязательно приходит успех, что существует где–то сияющая и непреложная высшая справедливость и ее преданные, неподкупные служители, оделяющие каждого счастьем или горем сообразно делам и помыслам. И нужно лишь подождать, когда в вышине, в непостижимом отдалении от будней и несовершенства рода человеческого, скрипнет стилос, колыхнется чаша весов и настанет твоя очередь на долю удачи, радости и счастья, будет указан путь и убраны с дороги колючие кусты.

Плохо только, что в обычной жизни довольно быстро убеждаешься — высшая сила отнюдь не торопится вмешиваться в жизнь и никак не напоминает о себе: при вдумчивом рассмотрении становится ясно, что ее роль выполняют твои и чужие поступки, слова, дела. Майон привык к своим мыслям, они давно уже не пугали. Впрочем, сейчас для философствования просто–напросто не оставалось времени: в двух шагах отсюда дышало море, и песок не потерял еще дневного тепла, и небо было в крупных белых звездах, и маленькая теплая ладонь Ниды замерла в его руке. Он мог, да и должен был отрешиться от всех дневных забот и дел. Забыть, что сплошь и рядом ты, как слагатель стихов, поэт, рапсод, аэд (сколько выдумали слов, и ни одно, если разобраться, не исчерпывает всего и не проникает в сущность!), не принадлежишь самому себе. Ты должен делать что–то, чего зачастую не хочешь, обязан поступить так, а не иначе, ты — не только ты, есть еще и двойник, существующий как бы отдельно и независимо от тебя. И ты постепенно смиряешься с этим, ты знаешь, что иначе нельзя, но это не означает, что такое положение не волнует, не беспокоит, не мучает.

Но не сегодня. Сегодня были теплый песок, Нида и звезды. А впереди, кормой к морю, в каких–нибудь трех шагах от воды, лежал на песке старый корабль. Три шага — невеликое расстояние, но не всегда его можно преодолеть, тем более кораблю, которому не помогают люди. Волны прибоя более десяти лет убегали и убегали назад в море, так и не коснувшись кормы и расколотого рулевого весла.