Прасковья Орлова-Савина - Автобиография

• Название: Автобиография
• Автор: Прасковья Орлова-Савина
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994
• ISBN: 5-280-02461-0

В записках П. И. Орловой-Савиной отражена бурная, наполненная драматическими событиями сценическая жизнь России 1820–1860 годов, «золотого века» русской культуры.

---

На другой день с М. А. и с Максимовым мы поехали к брату в Лесной. Там обо всем перетолковали. Все радовались, и меня заставили успокоиться и даже шутя, по приметам, предрекли мне богатство и хорошую жизнь. Примета такая: дело было 22-го мая, и под вечер выпало столько снега, что покрыло всю землю и листья на деревьях, которые уже были с двугривенный; и действительно, прекрасная была картина. Солнце осветило эту белую пелену, а снизу виднелась на деревьях зелень. Затем я поехала к Гедеонову и просила позволения прежде дебюта поехать в Москву. Он очень благодушно отпустил, и я, не торопясь, покончила все дела в Москве и привезла с собой матушку. Дебют мой был в самое неподходящее время, 13-го июля. Я желала сыграть какую-нибудь из более блистательных ролей в моем репертуаре, например «Материнское благословение» или «Отец и дочь», но под разными предлогами это отклонили, и я играла для первого дебюта хотя и хорошую, но неблагодарную роль «Елены Глинской». В этот день было затмение солнца, и я видела в первый раз в жизни днем звезды на небе. Первое время мы с матушкой поселились у брата, но вышли маленькие неприятности с его женой, и я переехала к Третьяковым, зная, что они скоро оставляют квартиру, которую я желала занять. Это был дом Масляниковых в 7-й роте Семеновского полка. Там я прожила все 9 лет, которые была в Петербурге. Живя некоторое время вместе с семейством Третьяковых, стало быть довольно тесно, мы с матушкой помещались в одной комнате. Моя горничная Таня в кухне; а тут еще, на беду, приехал к М. Анд. его друг Г. А. Теплов, и в это же время М. А. захворал тифозной горячкой, но тут подле любимого человека мы уже все соединились и просиживали над ним ночи. Вот в эти-то ночи он так много и так хорошо говорил о Боге, о Его любви к нам, грешным, и так разогрел мою душу, что как будто с этих пор только я начала сознательно молиться Богу.

В театре жила со всеми в дружбе, только с В. В. Самойловым никогда ничего не говорила и не кланялась, и вот почему: еще при жизни отца его слышала некоторые неблаговидные вещи, которые он совершал против родителя своего. Против меня, собственно, он только один раз неосторожно высказался. В бытность мою в Одессе он приезжал на гастроли, мы всегда играли вместе, я со всеми вместе восхищалась его талантом, и все шло очень хорошо. Он получал за каждое представление по 100 р., а за половинные бенефисы у других артистов только 50 руб. с дирекции. В это же время был и мой бенефис. Я подхожу к нему и прошу участвовать в моем бенефисе. Он с любезностью отвечает: «С удовольствием. У вас половинный бенефис?» — «Нет, полный». — «Ах, в таком случае извините. Я, право, не знаю…» Я не дала ему договорить, поклонилась, сказала «благодарю вас» и пошла прочь. С тех пор мы более не говорили. Он, вспомнив, что не получит ничего за бенефис, испугался и отказался, не подумав о том, что я, конечно, сделала бы ему подарок, стоящий дороже 100 руб. После, в Петер., я слышала, как он приобретает некоторые ценные вещи, как, например: убирая дом у Солодовникова, он покупал разные старинные, дорогие вещи и все, устанавливая, жаловался Солодовникову, что никак не найдет места для самой лучшей вещи, и тот, понимая это, дарил ему оную. Так как Самойлов сам был хороший художник, то, бывая на вечерах, выпрашивал себе разные картины и веши, и у многих не находилось духа отказать ему. Так мне говорил Ф. Ф. Львов и многие др., где он бывал. Приходилось и мне иногда бывать на этих артистических вечерах, например, у графа Ф. П. Толстого, у Штакеншнейдера и др. Это были истинно артистические вечера: пели, играли на фортепиано и др. инструментах, читали произведения наших лучших поэтов, а художники, сидя за столом, рисовали акварелью, карандашами, тушью и даже сажей хорошенькие маленькие картины, где Самойлов был не из последних. Он был действительно чрезвычайно талантливый, но жаль, что человека-то в нем не было, в том смысле, как говорил Гамлет про отца. «Человек он был». И с этим-то всех увлекающим артистом я никогда не кланялась, никогда не говорила, исключая того, что надо было переговорить для пиесы. Иногда он мне старался и повредить на театре. Помню, раз в водевиле «Барская спесь и Анютины глазки», где он прекрасно играл мужика Ивана, Да где, говорят, и моя роль шла превосходно, в одной сцене, гДе он учит меня петь русские песни, он вздумал скомкать эту сцену, и на мою просьбу спеть что-нибудь он, сказав: «Простите, барыня, у меня глотка болит», — пошел со сцены, но я, поняв эту проделку, воротила его и сказала: «Хо-Р°шо, я слышала, как ты поешь ее. Я спою, а ты поправь, где будет нехорошо». И тогда я сама спела всю песню, которую он должен был петь. Публика аплодировала, а я смеясь сказала: «Ну теперь ты можешь идти с больной глоткой». Выйдя за кулисы, как мне рассказывали товарищи, которые все его не любили, он вышел и сказал: «Нет, ее не перехитришь». И в самом деле, какая была разница между тремя артистами: Самойловым, Мартыновым и Максимовым. Первый был гордый, самонадеянный, не общительный, всех считал ниже себя, не был ни с кем с товарищами знаком домами и никогда ничем не помогал бедным товарищам. Мартынов был хороший человек, но так себе — ни рыба ни мясо, а Максимов имел только один недостаток, это несчастный запой, к которому его приучили богатые купчики, начиная с Прокофия Пономарева, но как человек — был превосходный; первое и главное — был хороший христианин, помогал бедным, любил товарищей, за то и его все любили и Господь послал ему прекрасную кончину. Когда после причастия и соборования он, испрося себе у всех прошение, был почти при последнем издыхании и вдруг, как будто что-то вспомнив, начал показывать своему брату на образа. Тот, думая, что он хочет взять какой-нибудь образ из киота, спрашивал, какой образ вынуть, тот показывал нетерпение, и когда увидал, что брат отворяет ящик в киоте и показывает ему башмачок от великомученицы Варвары, А. М. очень обрадовался, и, когда брат подал ему башмачок, он с радостью схватил его, начал целовать и тихо испустил дух. Сама была при его кончине. Он знал по ее житию, что она обещала быть помощницей в час смертный.

Вот случай о самонадеянности Самойлова. Мы готовили спектакль для 100-летнего юбилея русс, театра. Самойлов играл Сумарокова. Пиеса была написана по конкурсу, нарочно на этот случай, и все по возможности старались выучить роли и вообще чтобы спектакль прошел на славу, но, как нарочно, к этому времени захворал Самойлов, и я, грешница, до сих пор думаю, что он притворился, чтобы выказать себя, смутить и уничтожить других. Когда режиссер поехал к нему узнать о его здоровье и даже взять роль, если он не в состоянии явиться к назначенному дню, то он совершенно успокоил его, сказав, чтобы репетировали пиесу, что он играть непременно будет и приедет на последнюю репетицию. Так и было. И когда артисты стали говорить ему, как вообще они расположили сцену, где кому стоять, кому откуда выходить, он сказал: «Хорошо, делайте как знаете, а я буду располагать сценой, как приготовил ее». Да и начал говорить большие монологи, горячиться, придумал разные эффекты, до того, что в одной сцене суфлер потерялся, не знал, что он говорит, закрыл книгу, а Максимов и Григорьев ушли со сцены. Самойлов один продолжал импровизацию, кончил с пафосом и пошел со сцены при громе рукоплесканий всей публики, из которой первым был государь Николай Павлович. Мы, сидя за кулисами и видя его проделки, страшно негодовали, что он 100-летие театра ознаменовал обманом и фокусами, и когда стали ему выговаривать, что он перепутал сцену и всех поставил в неприятное положение, тогда он отвечал: «А вы слышали гром рукоплесканий? Государь и публика довольны, чего же вам еще». Тут мы поняли его умысел и еще с большим негодованием отвратились от него.

Вообще со всеми артистами я жила дружно, но семейных знакомств не имела, кроме дома Брянских. Бывало, П. И. Григорьев, а более помню П. А Каратыгина, принесут свою пиесу Для прочтения и говорят, если что покажется лишним — окрестите как общая крестная! на свое дитя как-то рука не поднимается. А я умела искусно это делать: не только прозу, но даже стихи — и еще чьи?.. Пушкина! убавляла, когда читала на сцене с живыми картинами: «Руслан и Людмила», «Рыбак и золотая рыбка» и Жуков. «Светлану». Это я делала по необходимости: нельзя же целую поэму прочесть на сцене, а я помню, что публика с удовольствием слушала эти отрывки. Я даже так умела импровизировать: раз мы играли новую хорошенькую комедию, не припомню названия… кажется, «Г-н Русаков». Действующие: Март., Макс, Григ. 1-й и я. Пиеса продолжалась час с четвертью… Это было в окт. В это время я обещала А. Т. Сабуровой приехать к ней в Москву сыграть в бенефисе. Отпуск мне дали на 6 дней. Через неделю — Лин-ской бенефис: у меня новая роль в драме «Красное покрывало». Пустая пиеса да еще в стихах. Я дала слово возвратиться накануне с твердой ролью и играть. Так и сделала: 20-го октября поехала (тогда была уже железная дорога), 21-го репетировала пиесы, 22 играла «Женский ум лучше всяких дум», «Вот что значит влюбиться в актрису!» и читала балладу «Светлана» Жуковского. Теперь следует сказать о торжестве этого дня! Театр был полон. Говорили, что если бы он был так же велик, как огромная Театральная площадь, то все-таки не вместил бы всей публики, желающей меня видеть. По приезде я нашла уже следующую записку от почтенного, старого почитателя моего таланта графа Андр. Ив. Гудовича: «Прошу Вас покорнейше, Пр. Ив., удержать за мною обе ложи литера Б и № 7. Ваш превосходный талант слишком увлекателен, чтобы лишать себя удовольствия видеть Ваше представление, и я не премину быть со всем семейством, Ваш покорный слуга А. Гудович». И действительно был и обращал на себя общее внимание. Когда публика засмеется и зааплодирует, он, ничего не слыша, громко спрашивает жену: «Что они говорят?.. Чему смеются?» И она, конфузясь, должна повторять довольно громко наши слова. Это была вторая его жена — очень молодая: помню, как многие осуждали его за этот второй брак. Когда еще мы с мужем служили в Москве, граф приезжал к нам с визитами и всегда сам был одет как истый англичанин, и экипаж, и лакей, и лошади — все было на английский манер. Однако с именем тр. Гудовича так много связано воспоминаний еще о пребывании моем в Одессе, что я должна снова вернуться туда.